Ричард Харвелл - Колокола Страница 52

— Видите ли, — попытался объяснить ему я, — мне нужно поговорить с Амалией Дуфт… э-э… Риша. Она живет там, внутри. — Я указал на дом.

— Если ты еще раз дернешь за эту веревку, — произнес великан, явно не понимая сути моей просьбы, — я сверну тебе шею.

Он склонил свою чудовищную голову; казалось, она растет прямо из гигантских плеч.

— Всего лишь несколько секунд, с вашего позволения, — взмолился я. — Мне просто нужно сказать… — Тут я остановился, потому что на самом деле не знал, что хочу сказать Амалии.

За долгие месяцы своих скитаний эту сцену я представлял себе несколько по-другому. Я воображал, что она сама встретит меня у дверей. «Давай убежим», — сказал бы я, и мы бы убежали. В моих мечтах все было просто, и никакого красноречия не требовалось. Но сейчас, когда людоед загораживал вход, мне ничего не приходило на ум. Не мог же я, в самом деле, сказать: Сообщите ей, что человек, которого она любит, не умер? Это явно было бы не к месту. Я знал уже достаточно, чтобы понять, что незаконной любовью лучше всего заниматься с глазу на глаз.

Но сдаваться так просто я не собирался.

— Хотите, я покажу вам кое-что? — спросил я у великана. И указал на улицу. — То, что могло бы очень вас заинтересовать.

Он выбрался на улицу, ему даже пришлось повернуться, чтобы плечи могли пролезть в дверь, и навис надо мной. Я очень быстро сообразил, что он вышел не для того, чтобы взглянуть на соблазнительное зрелище, которое я ему обещал. Скорее он собрался донести до меня свое послание. Он поманил меня рукой, подзывая к себе поближе. Когда я подошел, он сгреб мои волосы обеими руками и прорычал мне в ухо:

— Что-то мне не нравится твоя рожа. Если ты появишься здесь снова, придется слегка ее подправить, чтобы она больше меня устраивала.

Но мои волосы были такими сальными, что за них не получалось как следует ухватиться. Я, подобно танцору, сделал па и, вывернувшись, метнулся к двери. Мне уже почти что удалось захлопнуть ее перед самым носом великана, оставив его на улице, как он схватил меня за лодыжку. Этот гигант вытащил меня обратно и поднял за ногу в воздух, как громадного сома, которого только что поймал в реке. А потом швырнул на улицу и закрыл за собой дверь.

Я поднялся. Окинул взглядом ободранный локоть. Входные ворота теперь были накрепко закрыты. В колокольчик я не мог позвонить, не рискуя нарваться на этого зверя. Впрочем, я отдавал себе отчет в том, что, даже если мне и удастся прорваться внутрь этого прекрасного дома, я обязательно наткнусь на кого-нибудь еще: дворецкого или самого Риша, который непременно пожелает узнать, что я здесь делаю. И стоит мне объяснить причину моего появления, в лучшем случае они вышвырнут меня вон, в худшем — запрут, а Амалию увезут так далеко, что я никогда не смогу ее найти.

Нет, решил я, не стоит действовать слишком опрометчиво. Мне нужно попытаться попасть в дом каким-нибудь другим способом.

Окна первого этажа были надежно защищены металлическими прутьями с искусным орнаментом. На окнах выше решеток не было, но, вне всяких сомнений, они были крепко-накрепко заперты, и, в любом случае, я не мог до них добраться. Мне стало ясно, что этот дворец Риша был тюрьмой и моя возлюбленная томилась внутри.

Удрученный, я побрел прочь, но потом подумал: что бы на моем месте предпринял Николай? В голове зароились фантазии: вот я переодеваюсь трубочистом или, украв на рынке свинью, приношу ее на кухню, а сам прячусь в чулане; вот я стреляю в людоеда стрелой со смазанным зельем наконечником, и он засыпает. Но все эти картины, возникавшие в моем мозгу, только заставляли меня качать головой: всем им недоставало одного. Для того чтобы их исполнить, мне не хватало средств. У меня не то что не было чистой пары штанов, я даже не представлял себе, где бы их можно было украсть.

Разве мог я вообразить, что буквально через день найду способ попасть во дворец Риша, и не с помощью каких-либо ухищрений, — я войду туда по приглашению самой хозяйки дома!

Последуйте за мной в тот чудесный вечер, когда я свернул у Шотентор на Шотенгассе и направился в самое сердце внутреннего города. Я шел без оглядки, прислушиваясь к звяканью серебра о благороднейшие зубы Вены, доносившемуся из пышных резиденций, когда меня обогнала карета и остановилась шагах в двадцати впереди. Я не обратил на нее внимания, даже когда оттуда выбрался какой-то мужчина и встал у меня на пути, ожидая, пока я не подойду ближе.

Я был от него всего в нескольких шагах, когда он захохотал. Сначала зафыркал носом, как будто не веря своим глазам, а затем, когда я подошел ближе, утробно загоготал в полный голос, чем весьма меня напугал. По его глубокому легкому дыханию я понял, что он должен быть либо музыкантом, либо танцором — правда, для танцора он был слишком тучен. Даже в темноте было заметно, как расплылось в улыбке его круглое красное лицо, не то от переполнявших его чувств, не то от перебранного вина.

— Орфей, — сказал этот человек. — Вы превзошли самого себя.

IV

Мужчина, напустив на себя серьезный вид, приблизился ко мне, но, не в силах терпеть, вновь разразился утробным хохотом. Он наклонился ко мне и понюхал воротник моей рубахи. С отвращением отдернул голову. А затем, к великому моему удивлению, зарылся лицом в мое плечо и стал вдыхать вонь, как будто я был розой.

— Только истинный сын Гаррика[38], — сказал он, взвизгнув, как будто его легкие сделали последний вдох, — может осмелиться так скверно пахнуть. Как вы этого добились? Целый день провалялись в борделе на Шпиттельберг? Можно взглянуть на ваши руки?

Я протянул ему свои руки и растопырил пальцы, чтобы он мог увидеть всю мерзость, скопившуюся между ними.

— О господи! — воскликнул он. — Эти пальцы стоят столько же, сколько эти уши. — Он потянул себя за мочки ушей. Потом ущипнул меня за шею. — А это горло, на котором, похоже, даже сыпь выступила от рубашки, что вы нашли в реке, стоит в десять раз больше. Дураццо будет в ярости. Но зато это так эффектно. Прощай, фальшь!

Человек украдкой взглянул на меня, как будто удивляясь тому, что в темноте мой нос выглядит таким большим. Слава богу, я не проронил ни слова. Одно слово, простое «Здравствуйте» или даже «Что?», — и это общение прекратилось бы так же внезапно, как началось.

Но, к счастью, для меня по-прежнему привычнее было молчать, и этот человек, отбросив сомнения, сказал:

— Так давайте же тогда войдем в ваш дом не как хозяин с другом, а как артисты.

Он положил руку на мои грязные лохмотья и подтолкнул меня к роскошному каменному особняку, втиснувшемуся между двумя дворцами. Дернул за веревку колокола. Очень высокий и широкоплечий слуга — такие могут вырасти только на фермах Богемии — открыл дверь.

— Ох! — воскликнул слуга.

— Ох? — укоризненно вымолвил сопровождавший меня мужчина. — Ох? Вот так ты говоришь с гением?

Слуга отступил на несколько шагов и уперся спиной в стену. Заставил себя сделать небольшой поклон.

— Ш-ше-шевалье Глюк[39], — пробормотал он. — Все ждут… вас.

— И мы их не разочаруем! — воскликнул этот самый Глюк и ткнул локтем мне под ребра.

Тут слуга опомнился и повел нас внутрь роскошно убранного дома, в котором даже запах лаванды не мог перебить вонь, исходившую от меня.

Глюк, посмеиваясь, шепнул мне на ухо:

— Даже ваш Борис принимает вас за бродягу.

Я был готов согласиться с проницательным Борисом, но тот даже не повернулся в нашу сторону, продолжая вести нас по покрытым коврами ступеням туда, откуда доносился негромкий степенный разговор, временами перекрываемый взрывами смеха. Раскрыв двойные двери, Борис объявил о нашем прибытии, и я оказался в самом центре моего первого суаре[40].

В бальной зале находилось человек двадцать гостей, в основном мужчин. Все они, даже самые молодые, были с белыми, ниспадающими на плечи волосами и с длинными, острыми носами. И господа и дамы стояли, сгрудившись в плотные кружки, и о чем-то переговаривались, при этом голоса у них были такими торжественными, что мне показалось, будто я попал на исключительной важности дипломатическое собрание. А четверо мужчин, находившихся у клавесина, похоже, были кем-то вроде распорядителей: когда с их стороны доносилось какое-нибудь восклицание, глаза всех присутствующих в комнате выжидательно и даже с некоторой надеждой обращались в их сторону.

Наше появление нарушило это равновесие. Едва Глюк направился к клавесину, как со всех концов комнаты послышалось: «Оох!» и: «Аах!», как будто павлин внезапно распустил свой хвост. Лорнеты поднялись вверх.

Затем все взоры обратились на меня. Лорнеты опустились. Комната погрузилась в молчание.

Наконец, один из этой четверки сделал шаг вперед: