Аксель Сандемусе - Оборотень Страница 52

Мне казалось, что я просто не подошла ему — наивная, неопытная девчонка. Он решил, что я глупа и пресна, — забудем о ней, следующая дама, на выход! Эта не подходит, как писал Г.Х. Андерсен про спившуюся прачку, я так и слышала, как Эр-линг говорит: Эта не подходит. Оскорбление жгло меня, как огонь. Я не подошла тому человеку, которого полюбила, — мне хотелось умереть. Целуясь на прощание, мы договорились о новой встрече. Я была сама не своя от счастья. Он вызвал по телефону такси, уехал и тут же забыл обо мне.

Я не ошиблась. Все почти так и было. Я чувствовала себя оскорбленной, побитой, оплеванной, у меня совсем не осталось гордости. Я была похожа на заблудившегося ребенка, который вдруг нашел и потерял отца. Так тянулось до тех пор, пока к нам не пришла война. Тогда я изгнала его из своего сердца — есть нечто более важное, чем он, и ты должна бороться за это, сказала я себе. Я запрятала его в темный угол, прогнать его совсем было не в моих силах. И вот однажды все перевернулось вверх дном — на одной встрече кто-то назвал имя Эрлинга. У меня сорвалось несколько горьких слов. В комнате было тесно, я сидела в углу, прижатая к Стейнгриму. Говоривший вздрогнул, но сделал вид, будто не слышал моих слов, и заговорил о другом, но Стейнгрим вытащил маленький блокнот, что-то написал, вырвал листок и дал мне прочесть: Разве ты не знаешь, что Э. - любимец Брекке и что это он прикончил Хартвига Лиена? Я от удивления раскрыла рот, а Стейнгрим взял у меня из рук эту бумажку, решительно сунул ее мне в рот и сказал: Некоторые съедают рецепт, если не могут достать лекарство. Глотай! И я проглотила эту сухую бумажку, которая потом еще целый час стояла у меня в горле, пока я не запила ее водой. Мы не были связаны с Брекке и его людьми и вообще не должны были знать ничего лишнего. Стейнгриму не следовало ничего говорить мне, но, как ни странно, после того вечера я чувствовала себя равной Эрлингу. Все как будто перевернулось. Я вдруг оказалась ему равной. Перестала быть маленькой девочкой, которой он пренебрег. Это дало мне силы подойти к нему в Стокгольме и в тот же день переехать к Стейнгриму. Я не только сравнялась с Эрлингом, я намного переросла того больного человека, каким он был в Стокгольме в день нашей встречи, к счастью, вскоре мы вновь оказались на одном уровне — он сам позаботился об этом. Но все-таки он опоздал. И этот отвратительный Стокгольм разбил то, что возникло между Стейнгримом и мной. После чего мы поддерживали относительное равновесие, и никто из нас не подозревал тогда, к чему это приведет.

Я помню, как бродила по Осло, чтобы случайно встретить Эрлинга, и как боялась этого. Много раз я видела его вблизи, часто у него было злое и мрачное выражение лица, очень характерное для него, но иногда он вдруг преображался и становился всеобщим любимцем. Когда я издали принимала кого-нибудь за Эрлинга, сердце у меня начинало бешено колотиться. Я не сдалась, пока не узнала очень сложным путем, как зовут ту женщину, — она была замужем за инженером Скугом, и ее звали Сесилия. Фамилия ее меня не тронула, но вот имя… Она не смела называться Сесилией, мне казалось, что наши имена слишком похожи. Сесилия. Фелисия. По два «и» в каждом имени, одинаковое количество слогов, ударение на том же слоге. Меня унижало и обижало мое желание быть на нее похожей, желание, чтобы кто-нибудь заметил наше сходство.

Сесилия Скуг, сдувшая меня, как пылинку с рукава, стала для меня ненавистным образцом для подражания, я не могла даже мечтать о том, чтобы сравняться с ней. Теперь-то я понимаю: навязчивая мысль, будто наши имена похожи, появилась у меня оттого, что я все время воображала себя молодой Сесилией Скуг. Даже узнав о разыгравшейся трагедии, когда инженер Скуг хотел выбросить Сесилию из окна пятого этажа, но чуть не выпал сам, я воображала, будто все это случилось со мной. Но это не удивительно, ведь я думала, что многие девушки отождествляли себя с нею, хотя и не подозревали о существовании… яблока раздора, назовем это так. Мы затаив дыхание наблюдали за тем, что делают эти странные люди в своем странном мире, мы так завидовали им, что даже не понимали, что их поступки находятся на грани дозволенного. Это были игры богов, и мы далеко не сразу обнаружили, что романтика этих историй была весьма сомнительного свойства; обычно этого не замечают, если не знают, что главные герои были в то время мертвецки пьяны.

Рассказывали еще одну историю, в которой был замешан Эрлинг, она только случайно не стала достоянием полиции. Четверо человек зашли к одной девице, промышлявшей ночной торговлей пивом. Сперва все шло хорошо, но потом они решили, что девица продает пиво слишком дорого. Они закатали ее в ковер, обвязали сорванным с занавески шнуром и поставили в угол. Выйдя на улицу, они увидели у дома мотоцикл. Им захотелось поднять его к девице на второй этаж, Эрлинг рассказывал, что это стоило им больших усилий. Однако они втащили мотоцикл в квартиру и даже сняли с него колеса. Целый час у них ушел на то, чтобы водрузить мотоцикл на плиту, после чего они завели мотор и убежали. Весь дом проснулся от страшного грохота, на улице собралась толпа, девицу обнаружили в углу, закатанную в ковер, на плите грохотал мотоцикл без колес, а на полу валялось множество пустых бутылок из-под пива. Люди, знающие, что такое пьянство, не любят таких историй. Но мы, девчонки, мечтавшие об острых ощущениях, воображали, будто это нас закатали в ковер. Что же касается меня, я воображала себя не только закатанной в ковер девицей, но и грохочущим на плите мотоциклом.

Я сразу узнала, когда между Сесилией и Эрлингом все кончилось, но это не прибавило мне надежд. Я вообще многое узнала тогда. Прежде всего, что у мужчины бывают периоды, когда любая попытка приручить его обречена на провал. И именно тогда, когда такие попытки бессмысленны, женщины выступают в роли ангелов-хранителей. Их уделом всегда бывает позор. Все остальное — сказки для детей. Если мужчину занесло на таком вираже, никому его оттуда не вытащить, ни добром, ни силой, он мгновенно снова окажется в вираже, как только связи ослабнут. Спустя много лет с Эрлингом произошло нечто странное. Он единственный из известных мне людей прошел принудительный курс отвыкания от алкоголя, даже не подозревая о принуждении, а тот, кто не чувствует принуждения, не противится отвыканию. Трезвенником он так и не стал, но и беспробудное пьянство осталось в прошлом. Прежде он обычно бывал пьян, после этого курса — обычно бывал трезв. Это произошло после того, как мы с ним встретились в Швеции.

Домашние не заметили того, что случилось со мной, но в день моего восемнадцатилетия папа сказал, что я вдруг стала взрослой. Можно было назвать это и так, если чувство, что тобой пренебрегли, и постоянное чувство стыда означают, что человек стал взрослым. Я изучала работы по сексуальному просвещению с прилежностью школьницы и нашла в своем поведении все мыслимые ошибки, ибо была активна или пассивна как раз тогда, когда следовало вести себя наоборот. Это меня не обнадежило. Лишь два года спустя до меня вдруг дошло, что тот, кто вел себя искренне и естественно, как я с Эрлингом, не должен потом заглядывать в эти протоколы с двойной бухгалтерией. Я точно знаю, что много здоровых молодых людей пострадали только потому, что приняли это лекарство, которое предназначалось для больных. Странные были времена, мы не могли согласиться с тем, что нас не хотят и нужно просто перетерпеть боль. И глупо искать объяснения, потому что половину объяснений, или почти все, унес с собой исчезнувший человек. Ни в одной книге ты не найдешь объяснения, почему вместо того, чтобы встретиться с тобой, как было условлено, он встретился с Сесилией Скуг.

Странно и то, что я очень редко, почти никогда, не думала о его жене Эллен и детях. Странно? Но так бывает всегда. С женой можно смириться, с любовницей — никогда. То же происходит и с мужчинами. Они терпят мужа любимой женщины, но ни за что не смирятся, если у нее есть другие мужчины. Эрлинг чуть не умер, когда Эллен, а она никогда не была верна ему, сделала последний шаг и вышла замуж за другого. Тот, кто хочет получить все, что видит, часто плачет, когда другие смеются.

Нежить

Только через две недели после отъезда Эрлинга Фелисия снова разыграла в своей теплице отнюдь не тот спектакль, для которого она была предназначена. Желание встретить волка овладело ею еще утром. Несколько часов она не находила себе места. Сначала она пыталась сопротивляться этому желанию, потом уступила ему и позволила увлечь себя целиком. Она даже не заметила, что Юлия все утро внимательно наблюдает за ней — Эрлинг из Лиера не звонил и приехать как будто не собирался.

Уступив желанию устроить в теплице свой одинокий таинственный праздник, Фелисия с мрачной радостью оттягивала его, сколько могла. Ее тревожило лишь одно: иногда она, правда редко, напрасно ждала эту нежить, из-за чего потом чувствовала себя такой подавленной и несчастной, что это замечали даже ее близкие. Фелисия считала, что подобное желание никак не вяжется с ее природой. Она боялась смотреть на себя в зеркало, чувствовала себя отверженной и презренной сестрой Каина. Все осложнялось тем, что в душе она бунтовала против этого, — Фелисия не терпела никакой зависимости и не желала чего-либо стыдиться. Она стремилась вырваться из этих пут, не участвовать больше в этой комедии, но через некоторое время все кончалось тем, что она снова мучила Тура Андерссена, и его страдания доставляли ей радость. Пусть только попробует изменить ей!