Флэнн О`Брайен - А где же третий? (Третий полицейский) Страница 52

И я защелкнул все мысли, словно в коробке с пружинной крышкой, словно что-то читал, а потом – раз и захлопнул книжку. В голове оставался один лишь план, который теперь казался почти безнадежно трудным и почти невыполнимым, превышающим мои возможности, даже напряженные до последнего предела, – отчаянный план: просто взять и выйти из комнаты, спуститься по лестнице, выбраться из дома, ступить на плотный, слегка похрустывающий под ногами гравий дорожки, пройти по ней до калитки, отвязать велосипед и воссоединиться с этой замечательной машиной. Но она казалась пребывающей невероятно далеко, привязанной к калитке в совершенно ином мире.

Будучи уверенным, что на меня что-то вот-вот набросится и не допустит моего ухода из дома, не даст достичь входной двери живым, я тем не менее, наклонив голову, чтобы не смотреть по сторонам и не видеть, как из темноты на меня бросается нечто неописуемо ужасное, и, сжав руки в кулаки, медленно вышел из комнаты, доковылял до лестницы, прохромал вниз. И ничего ужасного со мной не случилось! Я благополучно добрался до входной двери и через несколько секунд, чувствуя огромное облегчение и пребывая в немалом удивлении оттого, что со мной ничего страшного не произошло, уже шагал по гравиевой дорожке. Вот и калитка, а вот и моя дорогая машина, стоящая там, где я ее привязал. Она скромно прислонилась к каменному столбу калитки. Я нежно провел рукой по ней, нащупал веревочку, не натянутую, точно в таком состоянии, в котором ее и оставил, – машина не пыталась уехать без меня. Я жадно схватил ее за руль, она, моя машина, оставалась мне верной, она все еще была моей сообщницей, она поможет мне добраться до дома в целости и сохранности! И тут что-то заставило меня снова повернуть голову и взглянуть на дом. В том же самом окне верхнего этажа по центру фасада все так же светился мирный теплый огонь – можно было с легкостью предположить, что кто-то в той комнате лежит в кровати и с довольным видом читает книжку. Если бы я тогда позволил (точнее, если бы я был в состоянии позволить) страху охватить себя или здравому смыслу трезво оценить происходящее, я бы развернулся, вскочил на велосипед и умчался прочь от этого зловещего дома, и покатил бы по дороге туда, где располагался мой собственный дом, теплый и зовущий. И ехать-то ведь совсем немного было. Но что-то ужасное забралось ко мне в голову и заставило делать нечто совершенно другое. Я не мог отвести взгляда от освещенного изнутри окна – стоял в темноте, ухватившись за руль велосипеда, мучимый нерешительностью и растерянностью. Все еще не мог сообразить, что же мне все-таки делать. Но как я мог вернуться домой без каких-либо новостей о черном ящичке? Особенно учитывая то обстоятельство, что в доме, где он должен был бы находиться, явно что-то происходит и там наверняка кто-то есть.

Чистая случайность подсказала мне, что я мог бы сделать. Стоя у калитки, раздираемый колебаниями, я неоднократно переступал с одной ноги на другую, чтобы дать отдохнуть своей левой, частично деревянной ноге – мне постоянно приходится это делать, – и несколько раз задел ногой лежавший на земле камень. Почему-то он привлек мое внимание. Я наклонился и поднял его. Камень был величиной с велосипедную фару, гладкий, почти круглый. Он удобно лежал в руке и так и просился, чтобы его во что-нибудь прицельно бросили. И я подумал, что было бы исключительно интересно запустить этим камнем в освещенное окно и хотя бы таким образом вызвать на какие-то действия того, кто прятался в доме, а раз у меня есть велосипед, то в случае чего я всегда успею добежать до него, вскочить в седло и быстренько укатить. От этой мысли сердце застучало так, что, наверное, если бы кто-нибудь стоял рядом, то услышал бы его гулкие удары в моей груди. Теперь, после того как мне в голову пришла эта мысль – бросить камень, – я понял, что не успокоюсь, пока не сделаю этого. Неразъясненная тайна этого света в окне будет мучить меня до тех пор, пока я не найду ей объяснения.

Снова оставив велосипед у калитки, я, крепко сжимая камень в правой руке, направился к дому по гравиевой дорожке. Подойдя к нему на расстояние верного броска, я остановился и несколько секунд смотрел на свет, идущий из таинственного окна. Какое-то большое насекомое то залетало в полосу света, то вылетало из нее. Я почувствовал, как от волнения и страха начинают подкашиваться ноги, как по всему телу расползается слабость, а к горлу подкатывает тошнота. Я бросил быстрый взгляд на крыльцо, ожидая встретиться с горящими глазами какого-то страшного существа, наблюдающего за мной из темноты. Но увидел лишь непроницаемую для взгляда темноту. Тогда я поднял руку с камнем, готовясь к броску, крутанул ею, не сгибая в локте, несколько раз, а потом с силой запустил камнем в окно. Бросок был удачен – звон стекла, разлетающегося вдребезги, показался очень громким. Я услышал глухой стук упавшего на деревянный пол камня, услышал, как он покатился по полу, а потом, долю секунды спустя, дробный и мелкий звон падающих на гравий осколков стер все прочие звуки. Не дожидаясь последствий броска, я повернулся и бросился бежать своим хромым бегом к велосипеду, с которым воссоединился через пару секунд.

Тяжело дыша и крепко сжимая заветный руль, я повернул голову и посмотрел на окно. И опять ничего не происходило. Камень вышиб почти всю верхнюю часть оконного стекла; дыра была опоясана неровными, острыми краями, и свет, льющийся из нее, казался более ярким, чем тот, что пробивался сквозь оставшееся на месте стекло. Так прошло несколько секунд, которые тянулись невероятно долго, как годы. И тут, неожиданно, появилась тень, которая перекрыла значительную часть света с левой стороны. Очертания тени, обрезанной краем окна, не имели завершенности, и поэтому нельзя было с уверенностью определить ни того, какие части тела она представляла, ни того, что это вообще было за существо, – наверняка можно было сказать лишь то, что нечто очень больших размеров стояло у окна и глядело сквозь него, пытаясь, очевидно, определить, кто же бросил камень. Простояв так несколько секунд, тень исчезла, а я лишь тогда полностью осознал, что произошло, – в доме, значит, все-таки кто-то или что-то есть! И ужас, еще не испытанной силы, охватил меня. Я был совершенно уверен, что уж теперь в любое мгновение произойдет нечто страшное. Я стоял, не уезжал и, едва дыша, ждал непонятно чего.

Особенно долго так стоять не пришлось. Я, не спуская глаз с окна, ждал, не раздастся ли в доме какой-нибудь шум, но звуки донеслись до меня не со стороны дома, а откуда-то сзади Я даже не повернул головы. Через пару секунд я понял, что звуки эти – шаги, шаги очень большого и тяжелого человека, идущего вдоль дороги по траве, очевидно для того, чтобы приглушить шум, производимый, по всей видимости, огромными ступнями, и по возможности скрыть таким образом свое приближение. В тщетной надежде, что меня не заметят в густой тьме у калитки, я попытался замереть и сделаться еще более неподвижным, чем та полная нешевелящаяся неподвижность, в которой я пребывал уже пару минут. Шаги неожиданно послышались не с травы, а загрохотали совсем недалеко от меня по дороге. Затем они подошли ко мне сзади почти вплотную и остановились. Я уже и так почти не дышал, а теперь, когда шаги замерли, замерло и мое сердце. А это, знаете ли, нешуточное дело, когда останавливается сердце. Все, что находится у меня сзади, от макушки головы до пяток, ощущая жуткое присутствие кого-то, стоящего перед моим затылком, спиной, нижней частью, сжалось и болезненно затряслось в ожидании невиданно свирепого нападения. И тут прозвучали слова, сказанные спокойно и дружелюбно:

– Знатная сегодня ночка.

Я, в полном изумлении, в котором почти начисто растворился испуг, резко повернулся всем телом. Передо мной стоял, почти полностью загораживая ночь вокруг, огромный полицейский. Я сразу догадался, что это полицейский, по его невероятным размерам, но через мгновение различил слабо отсвечивающие в темноте металлические пуговицы униформы, торчавшие на огромном животе и груди прямо перед моим носом. Его лицо, находившееся где-то наверху, полностью скрывалось в темноте. Я ничего не мог бы сказать об этом человеке кроме того, что это был полицейский невероятных размеров. Его полицейскость, его неправдоподобная тучность, рост, необъятные телеса давили на меня своим неоспоримо реальным присутствием. Это давление на мой рассудок, на мои чувства было столь сильным, что я ощущал прежде всего полную покорность и ничтожную смиренность, а не испуг. Мой взгляд несмело ползал по полицейскому, а руки нервно теребили руль велосипеда. Я расшевелил язык и уже намеревался дать хоть какой-нибудь, пусть и заведомо совершенно незначительный ответ на его приветственные слова, как он снова заговорил; слова скатывались тяжелыми грудами откуда-то из темноты, в которой по-прежнему пряталось его лицо; тон у него был все такой же дружелюбный и приязненный: