Джеймс Риз - Книга духов Страница 52

Тем временем протекли месяцы; Селия худела, не находила себе места, взгляд ее бессмысленно блуждал. А мне… мне только и оставалось, что насыщать ее ночные аппетиты, забыть о себе и выполнять все ее пожелания. Поймите, она сделалась настойчива, очень настойчива. И я была против нее бессильна. И вот что хуже всего – она укладывалась в ногах моей кровати, на голых досках, как в свое время с Бедлоу. Одно и то же повторялось из ночи в ночь, а потом я освобождала Селию (она настаивала, чтобы я ее связывала, и я, никогда не забывая о своем маскараде, безропотно подчинялась), и она, изнуренная, только что не пресмыкалась на полу, причем ее стыд не шел ни в какое сравнение с моим стыдом. Да-да, Селия желала вновь и вновь повторять унизительные приемы, к которым ее приучил Бедлоу. Вначале я не возражала против этих вывертов (чем дальше, тем они меньше меня возбуждали – хотя, знаю, это слабое оправдание), потом стала отказываться, потому что они все меньше походили на любовь и все больше пятнали сердце и разум, уродовали душу.

Селия начинала меня уговаривать, лила слезы, разражалась тирадами, и я уступала, позволяя втягивать себя во все более низменные затеи; дошло до того, что я стала бояться ночи как времени, когда мне предстояло узнать – нет, пережить – наибольший позор.

В дневные часы я вовсю старалась разрушить чары. Пахала поистине до изнеможения, но результат быд нулевой. Все прочее был пущено побоку, и наконец последовало предупреждение от губернатора. Письмо от голландца куда-то затерялось; в документах, относящихся к дарению Арредондо, я наделала ошибок, отчего вопрос о собственности на несколько тысяч акров земли на равнине Алачуа еще более запутался. Я дала знать, что впредь буду внимательней, но продолжала пренебрегать делами.

…Что подействовало? Очарованное вино? Или амулеты, которые я носила? А может, приготовленное мной печенье, где содержалось анисовое семя и пот с наших рубашек? Я не знала. Не знала! Все попытки снять чары провалились, однако сыграли свою роль время и моя возросшая мощь; нужно было вести себя осторожней, чтобы еще больше не навредить Селии.

Наконец я заметила, что Селии стало немного лучше. Теперь она принимала пищу, хотя на здоровый аппетит это не было похоже. Щеки ее округлились. Произошло ли это благодаря моим усилиям, я не знала, но это было и не важно. Свободная воля к Селии все еще не вернулась. Но она по-прежнему заглядывала мне в рот. Все так же искала моего… внимания.

Отчаявшись решить проблему сверхъестественными средствами, я подумала, что Селию можно, во всяком случае, развлечь; при этом требовалось, по-видимому, выйти из-под власти губернатора, потому что от указов в последнее время просто не было спасу и наш дом – дом переводчика – напоминал мясорубку, да и мы, его обитательницы, сходствовали с овечками, обреченными на переделку в котлеты.

У меня было отложено немного денег; услышав о продаже дома на дальнем конце площади (продавец настаивал на странной цене – 891 доллар), я выписала вексель, и двухэтажный дом из ракушечника перешел в наши руки. Предстоял переезд. Я надеялась, что уговорю Селию заняться убранством нового обиталища.

Но нет, она не проявила никакого интереса. Просьбы мои она выполняла, дом обустраивала, но во всех ее делах прослеживалось безразличие. Я хлопотала как могла, однако в том, что касается быта, мне не хватало опыта: где взять ту или иную безделицу, сколько может стоить упаковка ливерпульского фарфора… Да и сосредоточиться на покупках я не могла, поскольку мне хватало других забот. Таким образом, мы проводили время поодиночке, в новых помещениях – либо пустых, либо набитых вещами предыдущего хозяина.

У меня к тому времени скопилось изрядное количество различных принадлежностей, и я составила их в ателье-лабораторию, ключи от которой носила на шее, на шнурке. Днем я занималась там ведовским Ремеслом (успехов не фиксировалось) или в одиночестве избывала свою вину и позор; в том, что Селия, будь она даже свободна от чар, не решится по робости заглядывать в ателье, сомнений не было. (Объявлений о розыске мы не видели, но насчет Эдгара или наследников Бедлоу уверенности не было; первым руководила жестокость, вторыми – любовь к деньгам. И хотя Селия носила темные очки и имела при себе удостоверение личности на имя Лидди, которое подписала я… в портовых городах работорговцы так и кишат, и похищения людей случаются тоже…) По ночам Селия приходила ко мне, и – не стану отрицать – я все так же подчинялась ее желаниям.

Разрыв между потребностью Селии терпеть и моим нежеланием мучить все время рос. Ни один человек не изображал садиста с такой неохотой. Что прежде я делала ради удовольствия, превратилось в наказание. Бывали синяки, бывали укусы, но брать в руки нож я категорически отказывалась. Произносить слова, какие она требовала, тоже было невмоготу. Селия предписывала мне роли – я играла. (Увидь меня Элайза Арнолд, она наверняка бы испустила, по своей привычке, зловонный смешок.) В том, что Селия вечно жаждала несвободы, заключалось мое злосчастье, ибо в ушах у меня по-прежнему звучали слова: «Если бы она только знала…»

Все это время я умоляла о помощи виргинцев, но безрезультатно. Просила также и Себастьяну… Ничего. Rien de tout.

И вот в один прекрасный день дождалась. Дождалась почтового гонца. Едва заслышав его оловянный рожок, я поняла – у него есть для меня письмо. (После возвращения с матансасской дюны такие предчувствия посещали меня все более часто и регулярно.)

И верно, письмо нашлось. В почтовой конторе. Под литерой «К». Да, письмо было от нее. От Себастьяны! Наконец. Испытав прилив любви, я простила сестре, что она меня бросила. В самый нужный момент от нее пришла весточка: совет, пример, заклинание, которое поможет исправить мою ошибку?

С письмом в дрожащих руках я поспешила в тень у почтовой конторы. Размера оно было немалого. На лицевой стороне ее печать и знакомый рисунок жабы, самодовольно восседавшей под именем – вроде бы моим.

Предчувствие, да. Я знала, была уверена, что с прибытием долгожданного письма все изменится. Пока я ломала печать, разворачивала пергамент, читала несколько стоявших там слов, к моим глазам подступали слезы. Да, это была рука Себастьяны! И к счастью, она не прибегла к шифру. К чему шифровать текст, сам по себе достаточно непонятный? Себастьяна не доверила бумаге ничего, кроме адреса:

«Манхэттен, Леонард-стрит, 55».

Далее стояла ее подпись:

«S».

30

На Север

Я бежала, как бегут только трусы.

Повозка, запряженная волами; два судна, почтовая карета – и только на изрядном расстоянии от Сент-Огастина я начала осознавать всю чудовищность мной содеянного. Я бежала, да. Ночью. Оставила записку – и ничего больше.

Я твердила себе, что спешу на север повидаться с моей Soror Mystica – теперь, когда она нарушила свое долгое молчание. (И это было правдой, хотя и не полной правдой.) Я решила, что Себастьяна – она меня спасла, она на столь многое открыла мне глаза, она ответила на самые первые из множества моих вопросов… Я решила, что только Себастьяна, она одна способна вывести меня из тупика. Я отправлюсь в Нью-Йорк, как греки отправлялись в Дельфы, хотя мой оракул – всего лишь ведьма, мной пренебрегшая. Когда-то она обещала последовать за мной через океан, найти меня и устроить в мою честь шабаш (это вменялось в обязанность сестре-обнаружительнице), но потом даже ни разу мне не написала. Я стала опасаться, не постигла ли ее кровавая смерть. Однако нет. Теперь я знала твердо, что она в Нью-Йорке. Она здесь! И потому медленно продвигалась по побережью, чтобы с ней повидаться… Да, это была единственная причина, заставившая меня покинуть Сент-Огастин, покинуть Селию. Спастись бегством.

Бегство из Флориды было и в самом деле внезапным, сборы – сумбурными и поспешными. Я вдруг поняла, что не знаю, как поступить с Селией, и хотела только отречься от содеянного.

Слишком долго и безуспешно я пыталась разорвать узы, мной же сплетенные. И дом на Сент-Джордж-стрит (там он расположен, да) не принес желаемого облегчения. Несмотря на его основательность и гораздо большую комфортность, ни я, ни Селия в нем не освоились. Продавец, сверх условий контракта, добавил за бесценок целую кучу мебели плюс два портрета (как я предположила, изображения своих предков). Хотя это пренебрежение фамильными реликвиями и показалось мне не совсем обычным, я постепенно свыклась с мыслью, что достойная семейная пара в рамах из необработанного осокоря с непреходящим осуждением взирает сверху на учиненный мною кавардак.

Как-то однажды (теперь это далекое прошлое) мы с Селией, захватив с собой графин нашей лучшей мадеры, устроились перед этими портретами с целью дать изображенным персонам имена и наделить их выдуманными биографиями. Мы с Селией иногда предавались подобным забавам, желая скоротать время, с первых дней пребывания на территории – развлечение, что и говорить. Мы тянули вино, хохотали и развлекались выдумками до утра. Однако о портретах Селия и словом не обмолвилась. Вряд ли даже их заметила, хотя в гостиной наверху они занимали собой чуть ли не полстены. Нет, к таким потехам Селия совершенно остыла. Все ее внимание было сосредоточено на мне. Думала она только о том, как бы мне угодить и чем еще услужить.