Юрий Рытхэу - В зеркале забвения Страница 52

Поднявшись на этаж, встряхнув букет, чтобы лепестки роз расправились, он нажал на кнопку звонка.

Дверь открылась моментально, словно Зайкин стоял за ней в готовности встретить гостя.

— Где именинница? — весело спросил Незнамов, проходя в тесную прихожую.

Из-за закрытых дверей в большую комнату слышался говор, звякание посуды.

Зайкин выглядел: как-то странно. Даже незаметные остатки волос на его голове, обычно аккуратно приглаженные, стояли всклокоченные.

Он с виноватым видом провел гостя не в комнату, а в крохотную кухню.

— Не знаю даже, что и сказать вам, Георгий Сергеевич, — смущенно произнес он.

— Что случилось?

— Понимаете, Антонина почему-то категорически отказывается видеть вас.

У Незнамова сдавило сердце, и он некоторое время не мог наладить ровное дыхание.

— Я так и этак ее уговаривал, выпытывал, в чем дело, а она — ни в какую… Вообще, в последнее время она стала какая-то странная. Никогда особой религиозностью не отличалась, а тут повадилась ходить в церковь, купила икону и повесила в спальне.

Незнамов почувствовал, как струйка холодного пота потекла у него по спине. Он понимал, что ему надо поскорее уйти, но не знал, как это сделать, чтобы не нарушить приличия и не вызвать каких-нибудь подозрений у Зайкина.

— А раньше у нее бывало что-нибудь подобное?

— Как у всякой женщины… Необъяснимые капризы, странные требования, нелогичные поступки. Я с самого начала поставил себя так: женщина всегда права и лучше с самого начала соглашаться с ней. А потом можно понемногу убедить ее, исправить…

— Вы уж извините меня, — произнес Незнамов, — я пойду…

Он посмотрел на букет.

— И букет возьмите с собой! — торопливо произнес Зайкин. — Она не только не хочет видеть вас, но и предупредила, что ничего от вас не возьмет.

Когда за ним закрылась дверь, Незнамов почувствовал некоторое облегчение.

Оглядевшись во дворе, он сунул букет в мусорный бак, поймал такси и отправился в гостиницу.

Странные чувства охватили его. С одной стороны, он понимал, что приблизился вплотную к разгадке тайны Юрия Гэмо; с другой, предчувствие катастрофы, неотвратимой беды стало реальным, он ощущал ледяное дыхание смерти у самого лица. Тревога, стеснение в груди, перескакивающие с одного на другое мысли, — все это создавало настроение безысходной тоски и мрачных ожиданий. Конечно, самое лучшее в этом положении уехать в Колосово, оттуда как можно скорее перебраться в Тресковицы и постараться забыть обо всем, заняться каким-нибудь изнурительным физическим трудом — переколоть все дрова, вспахать собственными руками весь заросший сорняком и бурьяном участок вокруг дома.

Но непонятная сила все еще держала его в городе.

Спустившись позавтракать в обычное для себя время, Незнамов напряженно ждал: появится Зайкин или нет?

Он пришел осунувшийся и обеспокоенный.

— Ничего не могу понять, — развел он руками. — Когда наши дети уже собрались вчера и мы ждали только вас, вдруг вот такое требование — не хочет вас видеть. Уж как мы ни уговаривали, даже стыдили — она ни в какую. Сказала — если он придет, лягу в кровать в спальне и не выйду… Скажите, может, вы когда-нибудь, в молодости, встречались с Антониной? Может, ее каприз связан с давними переживаниями? Дело прошлое, в конце концов, все мы были молоды, признайтесь, Георгий Сергеевич, я не только не буду на вас в обиде, вы облегчите мое сердце.

— Клянусь всем самим дорогим, что у меня есть на свете, святой памятью о моей незабвенной жене Галине, никогда и нигде не видел вашей Антонины и понятия о ней не имел, пока не встретился с вами!

— Тогда я ничего не понимаю! — сокрушенно проговорил Зайкин, поникнув головой. — Я ее пытал и так, и этак, расспрашивал, а она все твердит — я сама не понимаю, что со мной, но ничего не могу поделать…

Конечно, можно было рассказать несчастному Зайкину о поисках Юрия Гэмо, о том, что Антонина не могла не знать его, и именно это и есть причина неожиданного ее каприза. Она чувствует смертельную опасность приближения к этой тайне.

Виноват ли в этом сам Незнамов?

Косвенную вину он чувствовал, но, с другой стороны, сам как бы следовал какой-то неодолимой чужой воле. Он ощутил ее направляющую силу еще тогда, когда собрался в Петербург, сел в поезд и сошел на перроне Витебского вокзала. Все его действия в городе, попытки что-то выяснить, найти осколки и отголоски второй жизни — повиновение чьему-то приказу, которому он не то что не смел, а не мог противиться. Повиновение силе Судьбы?

Незнамов почувствовал, что Зайкин как-то стал избегать его, остерегаться встреч с ним.

Однажды вообще не пришел на совместный, ставший почти ритуалом завтрак, а когда Незнамов спустился в нижний мужской туалет, тот виновато сообщил:

— Опоздал я сегодня на работу. Никогда со мной такого не случалось, но плохо стало Антонине, пришлось вызывать неотложку. А вы знаете, каково это в нашем городе — ждать скорую медицинскую помощь? Сам скорее помрешь… Но в конце концов явились наши эскулапы и заявляют: ничего серьезного! Ни в сердце, ни в других органах, кроме возрастных, никаких, мол, тревожных изменений нет… Врач утешил меня: мол, в таком возрасте у людей появляется мнительность, они начинают выдумывать и изобретать несуществующие недуги.

Но не пришел Зайкин и на следующий день.

И Незнамов не стал больше заходить к нему, чтобы его не смущать.

19

Последняя книга у Гэмо вышла в 1991 году, а последняя журнальная публикация состоялась в 1992-м, после чего он напечатал всего лишь несколько рассказов.

Больше не было ни издательских договоров, ни авансов, которые раньше, до перестройки, ему удавалось легко получать почти в любых издательствах, ни предложений о переизданиях. Последнее издание вышло в Грузии, откуда пришел довольно внушительный перевод. Запланированное собрание сочинений в Ленинградском отделении издательства «Художественная литература» вычеркнули из плана на неопределенный срок, так как весь бумажный фонд, по утверждению новой директрисы, направленной сюда на работу находящимся на последнем издыхании Ленинградским обкомом КПСС, ушел на допечатывание ранее запланированных книг.

Дело, конечно, было не в этом. Бумаги было достаточно, бумажные фабрики не останавливались, но наступило время рынка, полного отсутствия цензуры, больших быстрых денег, которые издатели зарабатывали на выпуске порнографии, эротической литературы, ранее запрещенных антисоветских книг, произведений эмигрантских писателей… На Невском проспекте на всем его протяжении, у вокзалов, станций метро, на бойких, оживленных местах появились десятки книжных ларьков, прилавков с непривычно глянцевыми обложками, на которых сверкали своими пышными обнаженными грудями сексапильные дивы, глядели дула автоматических винтовок, блестели ножи, кинжалы, клинки. Пронзительные глаза разного рода сверхчеловеков, от знаменитых преступников, сексуальных маньяков, убийц, наркоманов, разномастных святых до расстрелянных Сталиным бывших соратников, зазывно смотрели на прохожего, обещая захватывающее чтиво, раскрытие всех тайн и еще недавно рьяно охраняемых государственных секретов.

Гэмо жил на свои небольшие сбережения да гонорары зарубежных издательств, которые продолжали его печатать. Как оказалось, ВААП забирал такой процент от заграничных изданий, что до советского автора доходили лишь символические суммы, в то время как, получая эти деньги напрямик, можно было если не роскошествовать, то скромно существовать.

Прибавив к ним гонорар от книжного отдела американского журнала «Нейшнел Джеографик», Гэмо достроил дачу и купил автомобиль.

Теперь большую часть времени Гэмо проводил на даче, высаживая цветы, ухаживая за посаженной картошкой, убеждаясь в том, что работа на земле, казавшаяся издали такой идиллической, красивой, вблизи превращается в настоящую каторгу. В душе он благодарил бывшую Советскую власть за то, что участок, при всем при том, что Советский Союз занимал одну шестую часть суши, составлял кусок земли величиной тридцать на двадцать метров! И на таком крошечном клочке земли Валентина целыми днями стояла на четвереньках между грядок — пропалывая, разрыхляя, внося удобрения. По вечерам она мечтала вслух о целой машине навоза, которую предприимчивые дельцы развозили между домами, дразня дачников запахом и сочным видом древнейшего и лучшего удобрения. За ними тянулся мокрый след, который потом несколько дней напоминал о лучшем естественном удобрении. Но цена! Трудно было вообразить, чтобы коровье дерьмо стоило таких бешеных денег. Однако Валентина утверждала, что эти деньги с лихвой оправдаются обильным урожаем картофеля, овощей и ягод.