Бен Хетч - Знаменитый газонокосильщик Страница 52

Когда я не смотрю на потолок как идиот, то указываю на разные вещи и спрашиваю «Che cosa?», что означает «Что это?». Таким образом мне уже удалось узнать, как будет по-итальянски «язык», «голубь», «морковка», «картофельное пюре» и «озеро».

Когда у нас были каникулы, мы с Сарой катались на водных лыжах по озеру Орта. И теперь так странно видеть его из окна каждый день.

— Завтра я попытаюсь устоять.

— Главное — не дергаться и стоять ровно.

— Да, папа, я понял — ровно.

Когда мы были маленькими, мы приезжали сюда пять лет подряд. Папа садился за руль моторки. А Чарли был еще совсем малышом. Мама сидела с ним на корме у самого мотора и раздавала нам бутерброды с солониной. Я капризничал, когда мне попадались кусочки жира, и спрашивал, почему нельзя было сделать бутерброды с ореховым маслом, а мама отвечала: «Слушай, ешь что дают». Это было одним из ее любимых высказываний наравне с глаголом «набургериться» и выражением «ну надо же: столько свинины, и все за один шиллинг». Это старое выражение означает «много шума из ничего». Мама сказала так за несколько дней перед смертью, когда я пришел навестить ее в больнице.

А в один из наших приездов, когда мы гуляли по холмам, на одной из травянистых тропинок мама поскользнулась и упала. И с тех пор мы стали называть эту тропинку Маминой попой. В то время она еще носила длинные косы, которые доходили ей до пояса. Я прекрасно помню день, когда она их обрезала. Она устроилась на работу к мистеру Чипсу, и ее косы никак не помещались под шляпку. Когда она пришла встречать нас с Сарой после школы, я ее не узнал. Она так изменилась и настолько не была похожа на мою маму, что я разрыдался и отказался залезать в машину, так что ей пришлось пообещать снова отрастить волосы.

А эти пикники на берегу озера Орта — Сара в надувных нарукавниках плавает вместе с папой, а я катаю по подстилке крикетные шарики, поскольку боюсь воды, и сообщаю маме о своих успехах в выстраивании береговой линии Британских островов — это специальная игрушка для развития познавательных способностей. Потом мы с Сарой строим замки из песка, а мама нам помогает. Мы выстраивали целые города, так что проходящие мимо туристы их даже фотографировали. Огромный замок в окружении многочисленных укреплений, сделанных из песчаных куличиков, которые расположены симметричными рядами, расходящимися в разные стороны до пятнадцати футов. Все строения были окружены глубоким рвом, копать который было моей обязанностью, и украшены садами из водорослей, чем обычно занималась Сара. «Мам, а этот плоский камешек нельзя использовать для подъемного моста?»

Я мечтал о том, чтобы всем послать открытки из Судана, особенно Джемме. Собственно, ради этого все и делалось. Текст спокойный и непритязательный: «Дорогая Джемма, как видишь, я в Судане…», «Дорогой папа, как видишь, я в Судане». Но я заболел, и мне пришлось изменить маршрут.

Когда мы отправлялись отдыхать всей семьей, самое интересное начиналось тогда, когда мы добирались до Домодоссолы, расположенной в двенадцати милях от нашей гостиницы в Патенаско. Стоило нам проехать указатель, как папа начинал распевать песню о том, как нам хорошо едется в машине. «Молодец, Фифи! — кричал он. Фифи — это название нашей машины. — Отлично, Фифи, умница, Фифи, са-а-мая лу-учша-ая Фифи на свете! — А затем переходил к восхвалению себя: — Молодец па-апочка! Умница па-апочка! Самый лучший па-апочка на свете!» Далее следовали Сара, я, Чарли и, наконец, мама.

Распевая о себе, папа наклонялся вперед и внимательно изучал наши лица в зеркало заднего обзора; когда он переходил к Саре, она гордо задирала свой подбородок, а мама поворачивалась назад и улыбалась нам, после чего начинала интересоваться, не выросли ли мы из своих купальников.

Больше всего мне не хватает посиделок с мамой на кухне, когда она гладила, а я рассказывал ей о том, что пишу, с кем встречаюсь и что думаю о своих друзьях. Мне не хватает прикосновения ее рук, когда она меня стригла и при этом так сосредотачивалась, что упиралась языком в щеку Мне не хватает ее хитрого вида, когда она заменяла масло на маргарин, считая, что я этого не замечу, или запихивала остатки фасоли в крестьянский пирог, чтобы та не пропала. Мне не хватает звяканья ее спиц, когда она вязала, сидя на диване, и хруста турецкого гороха, который она любила есть перед сном. Мне не хватает ее крика «Поставь меня на место! Поставь меня на место!», когда я обнимал маму и поднимал вверх. Мне не хватает совместных поездок в фургоне, когда мама развозила глаженое белье, а я просил ее ехать помедленнее, так как она забыла дома очки. Мне не хватает ее рассказов о всех тех выходках, которые она совершала на обедах Би-би-си, куда вынуждена была ходить вместе с папой: о том, как ее вытошнило в Альберт-холле и Ферджи был вынужден переступать через ее блевотину, или о том, как она сидела рядом с генеральным директором Би-би-си, являющимся одновременно председателем совета директоров фирмы «Маркс и Спенсер», и, не зная, о чем с ним говорить, сказала: «Мне нравятся ваши чипсы из креветок».

Вчера вечером мистер Командир смотрел телевизор, который принесла ему молодая пара — вероятно, его дочь и зять. Зять вел себя очень почтительно и все время смотрел на мистера Командира, когда тот что-нибудь говорил, — так обычно смотрят умные собаки, когда не знают, что их ожидает — похвала или пинок под зад.

Мы все вместе посмотрели итальянский детективный сериал «Комиссар Кестлер», и мистер Командир время от времени отпускал какие-то замечания, чтобы удостовериться в том, что никто не отвлекается. Потом вместе со стариком он посмотрел программу о динозаврах. Старик то и дело засыпал, но мистер Командир все время будил его своими замечаниями. Единственная реплика, которую я понял, звучала: «Ну и здоровые!» («Che grande!») У меня это вызвало настоящий прилив чувств к мистеру Командиру — это надо же, смотреть фильм о динозаврах и при этом удивляться, что они такие большие!

Сегодня в нашей палате появился новый пациент. Старика куда-то перевели. Новичок был по-настоящему изумлен, когда мы начали крошить остатки обеда для голубей. Поскольку я занимался этим вместе с мистером Командиром, он, вероятно, решил тоже к нам примкнуть. Так что в результате на тарелке мистера Командира оказались яблочная кожура, крошки от рогаликов и нарезанные сырные корки. Мистер Командир, как всегда, указал на голубей, улыбнулся мне и сказал: «Piccione»[5]. Сегодня я тоже улыбнулся ему в ответ и повторил: «Piccione». От этого его улыбка стала еще шире.

Получил письмо от папы, написанное на его фирменном бланке «Морис Голден, шеф-редактор Би-би-си-2». Письмо оказалось коротким и сводилось к следующему: «Старик, я понимаю, что очень сложно иметь преуспевающего отца. Я понимаю, что ты предпочел бы, чтобы я был неудачником, но ничего с этим не могу поделать. Однако я хочу, чтобы ты знал — я все равно люблю тебя, вне зависимости от того, что ты делаешь. Ты совершенно не обязан мне что-то доказывать. Я говорю это абсолютно серьезно. Чарли очень по тебе скучает и просит передать привет, то же самое относится и ко мне. Твой любящий отец». К этому еще был добавлен шутливый постскриптум, что наконец-то мне удалось заработать серьезную болезнь.

Меня приняли на отделение журналистики в Шеффилд, и к концу следующей недели нужно дать ответ, приступлю ли я к занятиям, так как их надо оплатить. Папа позвонил, чтобы спросить меня об этом. Он сказал, что решать мне, но чек он уже отправил, хотя, если я передумаю, он его аннулирует.

«Говорит Джей Голден из Патенаско. Тот самый Джей Голден, перенесший бронхиальную пневмонию, снова возвращается в студию». На самом деле мысль о том, чтобы стать репортером, меня привлекает. И действительно, множество знаменитых писателей начали с репортерской деятельности.

Кроме этого, я сегодня поговорил с Шоном. Его номер телефона дал мне папа. Я спросил, как у него дела в Шотландии, и Шон ответил, что все в порядке. Он был у нового психиатра, который прописал ему торазин, а через три недели ему предстоит пройти сканирование мозга.

Я спросил, не собирается ли он когда-нибудь вернуться, и он сказал, что его родители пристраивают к коттеджу отдельное крыло для него.

— К тому же папа записал меня в колледж, так что не знаю.

Я хочу ему сказать, что мне глубоко наплевать на то, что он гей, что я страшно по нему скучаю и мне будет его ужасно не хватать, когда я вернусь домой, но не знаю, как все это выразить, так что в результате это произносит Шон:

— И я никогда не хотел тебя трахнуть, — говорит он.

Эта формулировка вызывает у меня дикий смех, который отдается болью в спине, и Шон тоже начинает смеяться, так как даже не догадывается о том, как он просто и ясно все выразил. Потом мы умолкаем, и я говорю, что напишу ему письмо. Шон обещает ответить, хотя на самом деле он никогда этого не сделает, да и я скорей всего тоже.