Олег Рой - Капкан супружеской свободы Страница 52

Он решил передать картину, привезенную из России в подарок бабушке, в последний день, перед самым отъездом, на прощание. А нынешний вечер они тихо проговорили вдвоем о тех годах, о которых когда-то писала она в своем дневнике, и о тех людях, кого знала в начале их жизни, а Алексей застал только в конце. Бабушка ни словом не обмолвилась о том, стало ли ей известно от невестки о гибели его жены и дочери, только была особенно с ним нежна и чаще обычного пожимала его ладонь своей сухой, усталой и испещренной коричневыми старческими пятнышками рукой. Эстель молчала весь вечер, изредка бросая на Алексея странные взгляды, не дающие ему покоя своей непонятной интонацией. Он же, порабощенный своей благодарностью к ней за ту живую, любящую реакцию, с которой она встретила его признание в кафе, недоумевал: почему теперь она отдалилась от него, где он сделал непоправимую ошибку?

А Натали, словно из духа противоречия, напротив, громко шутила и хохотала четыре часа подряд, пытаясь отвлечь внимание Алексея от разговоров с бабушкой, и под конец взяла с него твердое обещание в ближайшие дни познакомиться с ее друзьями из молодежной театральной студии и организовать для них нечто вроде мастер-класса. Он пообещал с легким сердцем, потому что оставшиеся дни в Париже были полны абсолютной свободой, и встреча со студентами могла привнести в них осмысленность и радость, которых давно уже не было в его жизни. При этом Алексей едва ли отдавал себе отчет в том, что именно осмысленностью и радостью были наполнены для него утренние часы в музее д’Орсэ и именно ради этих немногих, но таких счастливых часов он тянулся теперь к любому человеку, который помог бы ему стать хоть чуть-чуть ближе к Эстель Лоран.

Эти ребята были действительно прелестны! Соколовский и сам не ожидал, что до такой степени ему понравится то, что творили на маленькой импровизированной сцене товарищи Натали. Это был театр конечно же любительский, но в нем не оказалось ничего от той «самодеятельности», которая так антагонистична подлинному искусству: ни ложного пафоса, ни многозначительной безвкусицы, ни сумятицы в выражении мыслей. Сюжет, разыгрываемый участниками студии, был расхож и знаком любому театралу, но они внесли в него столько свежести, изящества и молодого задора, что наблюдать за происходящим на сцене было просто радостно.

— Вам нравится? — Натали подбежала к нему во время короткого перерыва — раскрасневшаяся, разгоряченная и такая юная, что он невольно залюбовался ею. — Мы не кажемся вам смешными?

Он искренне покачал головой:

— Совсем нет, напротив. Я с удовольствием работал бы с такими актерами. Я не понимаю языка, но он и не нужен в ваших этюдах. Мелодии движения, интонаций и без того доходят до зрителя. — И, помолчав немного, добавил, рассеянно глядя поверх ее рыжей головки: — Здесь все так естественно и просто, Натали. Естественно, просто и… красиво.

— Правда? — Ее глаза засветились восторгом. — Вы даже не представляете себе, как это важно для нас! Ведь и наш режиссер, и мы все — искренние поклонники вашего московского театра. А уж что тут было, когда я сказала ребятам, что вы мой родственник!..

Она обернулась к сцене и что-то крикнула на своем певучем французском; и в мгновение ока Алексея окружила стайка юнцов с блестящими глазами и разметавшимися волосами — светлыми, темными, золотистыми… Он не успевал пожимать протянутые руки, не успевал запомнить имена, звучавшие со всех сторон — «Николь…», «Жаннет…», «Тома…», — голова у него закружилась от избытка звуков и впечатлений, но головокружение это было приятным, и он не хотел избавляться от него. Студенты что-то говорили ему, добровольная переводчица Натали умудрялась выхватывать из общего гомона какие-то фразы, а он только кивал то одному, то другому и с невольной завистью, свойственной всем сорокалетним, думал о том, как же все-таки хороша молодость. Даже утомление придавало этим ребятам не вялость, а какую-то особенную медлительную грацию в движениях; даже запах пота в их плотном кружке казался не отталкивающим, а здоровым, спортивным и почти возбуждающим. Точно так же он, бывало, воспринимал и ощущал Татку, когда она прибегала со своего шейпинга, которым одно время увлекалась, и вихрем проносилась мимо работающего в кабинете Соколовского, одаривая отца поцелуем на бегу и обдавая той самой аурой спешки, свежести и отчаянной, безграничной молодости…

— А как вы думаете, мсье Соколовский… — раздалось над его ухом на довольно-таки плохом английском, и он моментально вернулся с небес на землю. Спрашивала высокая, томная девушка — кажется, это она произносила имя Николь, решил он, — по-хозяйски державшая руку на плече парня, который был на полголовы ниже ее. — Как вы думаете, что нужно сделать, чтобы чувствовать себя на сцене уверенней? Понимаете, нам всем не хватает артистического опыта.

Алексей подумал, что как раз этот-то опыт и убивает иногда всю непринужденность молодежного театра, но не стал выражать своего мнения вслух. Он понимал, что его и пригласили сюда для того, чтобы он научил их чему-то… да все равно чему, лишь бы это исходило от такого мэтра, каким, по-видимому, считали его актеры крохотной студии.

— Можно попробовать упражнения, которые я обычно предлагаю своим ученикам. Если хотите, давайте попробуем…

— Йо-хо! — пронесся по залу восторженный клич, и окружавшая его молодежь мигом оказалась на сцене.

Он привычно разделил ребят на несколько групп, общаясь с кем-то на допотопном английском, а с кем-то — с помощью Натали, которая не отходила от него ни на шаг, и объяснил правила игры. Задачей студийцев было выполнить этюды на заданные темы — частью романтические, частью комические, — причем эти темы группы придумывали друг для друга сами. Мало-помалу задания усложнялись, обрастали дополнительными подробностями. Например, разыграть сценку без единого слова, только с помощью пластики, или же ввести в этюд известную музыкальную фразу, или построить все действие вокруг шляпы одного из актеров и так далее. Работа шла истово, Алексей едва успевал реагировать на вопросы и замечания, сыпавшиеся со всех сторон, но это не было ему в тягость. Атмосфера фейерверка и творчества была привычна для него — ведь именно так он всегда и проводил занятия с собственными студийцами и, несмотря на то что до сих пор не хотел возвращаться к театральным будням, оказывается, успел соскучиться по ним.

Сейчас на сцене была группа, где верховодила Натали. Она носилась по сцене золотистым мерцающим огоньком, неизбежно притягивала к себе все взгляды и мгновенно оказывалась центром любой мизансцены, какую бы только ни выстраивали ее коллеги. Ребята работали самостоятельно, и Соколовский получил небольшую передышку, использовав ее для того, чтобы спуститься в зал и наконец закурить, удобно устроившись в одном из кресел.

— Смотрите, — услышал он неподалеку мужской полушепот; обращались, похоже, к нему, потому что сказано это было по-английски, но Алексей не стал оборачиваться, чтобы рассмотреть говорившего, — смотрите, эта Лоран просто царствует на сцене. А партнеры не только позволяют ей это, но и смотрят на нее с настоящим восторгом!..

Точно колокол прозвучал в его душе — колокол воспоминаний, колокол боли. Именно так, почти теми же самыми словами он думал о Лиде, царившей когда-то на венецианской сцене, — о Лиде, так много ему давшей и так быстро разочаровавшей, может быть, и не по собственной вине, такой близкой однажды и так скоро ушедшей в прошлое, потому что, на свое несчастье, они оказались вместе в ненужный момент, в ненужное время и в ненужном месте. Ах, Лида, Лида!.. Нет, конечно же не она повлияла на отъезд его жены и дочери в экспедицию — они ездили в них много лет. Но, быть может, если бы он не был так увлечен своей актрисой, если бы не был с ней настолько счастлив той волшебной венецианской ночью, если бы не молил судьбу о том, чтобы остаться с ней навсегда… О боги! Кто может знать, что случилось или не случилось бы, тогда?!

Он снова бросил взгляд на сцену, уловил поворот головы Натали — такой поворот, что ее тициановские кудри вспыхнули в свете маленького софита золотым пламенем, — подивился властности и отличной поставленности ее голоса, королевской уверенности ее жестов и встал. Смешение в облике этой девочки двух образов, двух воспоминаний — о Лиде и о погибшей дочери — оказалось для него настолько нестерпимым, что ему не хотелось сейчас больше видеть ее. Эти образы противоречили друг другу, отталкивались друг от друга, как одноименные заряды, но именно в их одноименности, странной, почти кровосмесительной близости, в их единстве и противоположности и крылась для него главная мука.

Спотыкаясь, он пошел к выходу и был остановлен тем же самым мужским голосом, который недавно шепотом обращал его внимание на царственность Натали Лоран. Низенький, плотный человечек в очках, с проницательным взором и почти водевильными усами, перекрыл ему дорогу, чуть картинно раскинув в сторону руки: