Последний снег - Джексон Стина Страница 52

Им было не впервой разделяться, дед считал это лучшей стратегией охоты. Пригибаясь от сильного ветра, он идет по лесу и напрягает слух, выискивая подозрительные звуки. Но все, что он слышит, — это шорох деревьев и поскуливание собаки, которую они оставили дома. Дед раньше никогда не оставлял Райю, видимо, он действительно верит, что где-то бродит волк, способный разорвать собаку в клочки. Бросает взгляд на мамино окно. Белые занавески едва заметно колышутся на сквозняке, а может, ему это кажется. Он знает, что мать всегда спит лицом к двери с ножом под матрасом. Ее тайны постоянно преследуют его.

Внутри у него живет чудовище. Посмотришь — не заметно, но люди это чувствуют. Если долго стоять перед зеркалом, вглядываясь в свое отражение, можно заметить хищный взгляд. Люди часто говорят, что он копия Видара, им нравится издеваться над ним. Наверное, им известна правда. В детстве ему нравилось быть похожим на деда, он даже воспринимал это как комплимент, но потом осознал, каким жестоким может быть этот мир и на что люди способны по отношению друг к другу.

Белый туман стелется между елями. В ушах шумит кровь. Монстр внутри просится наружу. Рука ноет от тяжести ружья, пальцы онемели от холода металла. Уже почти рассвело. Еловые лапы цепляются за куртку, царапают кожу, но боль только дразнит монстра, подстегивает его.

На болото он приходит первым. В сумрачном свете оно похоже на открытую рану, над которой поднимается ледяной пар. Высматривает деда, который должен подойти с другой стороны, но деда не видно. Возраст сделал его медлительным и неповоротливым. На самом деле им с матерью больше нет нужды делать все по его указке. Он так и сказал маме на Рождество, когда она тайком принесла ему подарки. Дед слишком стар, чтобы командовать нами, теперь мы можем сами решать, как поступать. Но она только улыбнулась своей невеселой улыбкой, призывающей его замолчать. Тут и у стен есть уши, словно говорила она. Так и есть. Дед всегда слышал, о чем они шепчутся, и видел, как они обмениваются взглядами. Он был как всемогущий бог или как дьявол. И даже дряхлея у них на глазах, все равно казался бессмертным.

Между деревьев высилась охотничья вышка, в тени подгнившего строения примостился нерастаявший сугроб. Закинув ружье на плечо, он полез по шаткой лестнице. Перекладины влажные и скользкие, надо быть осторожным. Сперва его намерения самые невинные — отыскать деда. Но, оказавшись у бойницы с ружьем, он вдруг понимает, что это его шанс освободиться.

Все тело вибрирует от волнения. Держать ружье удается с трудом. Солнце у него за спиной. Из-за деревьев показывается дед. Идет неуклюже, как подстреленный зверь. Это будет жестом милосердия, приходит мысль, смерть положит конец страданиям — и деда, и их собственным.

Дед опускается на колени, шарит руками по земле — он уронил очки. Глаза — две черные щели, когда он поднимается и поворачивает лицо к солнцу, к нему.

Он столько раз думал об этом: как было бы хорошо, если б дед умер. Они получат свободу. Без него все станет проще. Никто не будет контролировать каждый их шаг.

Пуля вылетела из дула с такой силой, что его отбросило назад. К небу взлетели черные птицы. В ушах еще гремел выстрел, а он снова прицелился. Дед научил его стрелять, и он бы гордился таким метким выстрелом, если б не лежал сейчас там, во мху.

Все происходящее кажется сном. Сквозь бойницу видно, как тело деда перестает биться, как опускается все ниже в землю, словно почва хочет засосать его. Перед глазами все плывет.

Он закидывает ружье на плечо и поспешно спускается. Бросает взгляд на неподвижное тело, пытается осознать, что это дед там лежит. И тут слышит голоса. Или это вой волков?.. Они гонятся за ним. Поворачивается и со всех ног бежит обратно в дом. Прячет ружье в сарае и на цыпочках крадется в свою комнату. Дверь в комнату матери закрыта. Ему до смерти хочется ворваться и все рассказать. Все кончено, скажет он, и мать сразу поймет, что он имеет в виду. Подвинется, освобождая ему место под одеялом, погладит кончиками пальцев по векам, как когда он был маленьким, и шепнет, что да, чудовища больше нет, он прогнал его.

Но он не осмеливается. По скрипучим половицам идет к себе. Снимает мокрую одежду, забирается под одеяло и лежит там, уставившись в потолок. Пытается убедить себя, что все это было дурным сном, но сердце не обманешь, и оно никак не желает успокаиваться. Время тянется бесконечно. Комната наполняется светом. Слышно, как просыпается мама и, полусонная, спускается вниз. Она зовет деда. Это первое, что она делает, когда встает, и одиночество в ее голосе пробирает его. Он зажимает уши руками, закрывает глаза. Притворяется, что ничего не произошло.

Дом сразу становится чужим. Лив чувствует пустоту внутри. Пытается вызвать у себя хоть какую-нибудь реакцию: должна же она хоть что-то чувствовать. Глаза Симона ищут ее взгляд. Голос сына охрип от признаний, плечи опущены. Лив провела пальцами по его мокрым волосам. Он отвел глаза.

— Ты послала меня в школу в тот день, но я не пошел. Я побежал на болото. Дед все еще лежал там. Вороны уже успели подсуетиться, и когда я пришел, у него уже не было глаз.

Симон покачнулся на стуле. В лунном свете его лицо было совершенно белым. Лив испугалась, что он сейчас потеряет сознание. Обошла стол и помогла подняться, отвела в гостиную и уложила на диван. Присела на пол рядом и гладила его по щекам, борясь с подступающей тошнотой. Она больше не хотела ничего слышать.

— Тебе нужно отдохнуть.

Но он продолжал. Теперь его было не остановить.

— Я не знаю, почему я это сделал, знаю только, что у меня не было выбора.

Он сжал ее запястье и притянул к себе. Глаза были дикие. Как у Видара.

— Дед хотел, чтобы я стал таким, как ты. Но это невозможно. Я никогда не буду таким, как ты.

Она прижалась головой к его груди, в которой мощно билось сердце. Ее мальчик. Что-то пряталось внутри него, она всегда это чувствовала. Что-то дикое вселилось в него. Все эти годы пряталось, а теперь вылезло наружу.

В комнате стало светлее. Скоро наступит день, и им уже не спрятаться от правды.

— Это моя вина, что Йонни задержали, мама.

— Вовсе нет. Полиция виновата. Они не разобрались.

— Нет, моя. Это я его подставил.

— Что ты имеешь в виду?

— На следующее утро я сделал вид, что иду в школу, но вместо этого пошел к дому вдовы Юханссон. Спрятался в кустах и ждал, пока Йонни уедет на лесопилку. Потом сбегал домой за ружьем и спрятал у него в подвале. Дверь была не заперта. Я тщательно стер отпечатки пальцев, а рядом положил гильзы. Дед ружье не регистрировал, так что по нему меня нельзя было вычислить. Оно вполне могло принадлежать вдове Юханссон. Или Йонни.

Кончиками пальцев она ощущала, что его кожа горит. Ей хотелось, чтобы он замолчал. Ей не хотелось слушать. Его признание причиняло боль им обоим.

— Ты помнишь, в прошлое Рождество ограбили нашу школу?

Она кивнула.

— Воры оставили окурки. На окурках было их ДНК, так полиция их и вычислила. Вспомнив эту историю, я взял пару окурков из пепельницы у Йонни и положил в пакетик. Нашел запасной ключ от квадроцикла и перевез тело деда. Хотел отвезти его подальше, может, в карьер, но испугался, что кто-нибудь меня увидит. И тогда я сбросил его в колодец в соседней деревне. А вокруг раскидал окурки Йонни. Вот так я его подставил.

Это было невыносимо. Лив поднялась и едва успела добежать до ванной, где ее стошнило в ржавую раковину. Выпрямившись, она посмотрела на свое отражение в разбитом зеркале. Собственное лицо казалось чужим. Вернулась в гостиную, Симон лежал с закрытыми глазами.

Она сидела в кресле рядом со спящим сыном и ждала, пока солнце зальет двор. Потом пошла варить кофе, но не могла заставить себя сделать ни глотка. Видар перестал мерещиться ей во всех углах. Его голос больше не звучал в голове. Она наконец смирилась с фактом его смерти.

Посидев еще немного, отнесла сумки в машину. Во дворе вылезла мать-и-мачеха, первые цветы после зимы. В гараже она нашла красную канистру с бензином. Окинула взглядом старый дом. Легко было представить, как сухие доски трещат в пламени, как дом превращается в угли. Взялась за канистру обеими руками и понесла к дому. Глянула через окно на спящего сына. Всю его короткую жизнь она гадала, что с ним не так. Врачи заверяли ее, что он совершенно здоровый ребенок, и правда, он рос и развивался, ничем не отличаясь от других детей. С ним было что-то не так, но невооруженным взглядом это было не видно.