Эльфрида Елинек - Дикость. О! Дикая природа! Берегись! Страница 53

Но вернемся к главному! Теперь мы, непроштемпелеванная почта, наконец-то прибыли на место, и нас ввезли в некий высокий дом, в здание по меньшей мере столь же страшное, как больница.

Теперь настало утро, и отправление на охоту может начаться прямо сейчас. Берлога старшего лесничего распахнута для входа и выхода. Двигатели под эксклюзивными капотами ворчат почти неслышными голосами. Кто-то уже выехал вперед. Другие приедут только завтра. Несколько машин остановились рядом в ожидании, они словно облиты сахарной глазурью (заботливой рукой жены лесничего). Ей есть чего у них попросить. Вот-вот в путь отправятся внедорожники. Вертолеты здесь редки. Шофер предпринимательши тащит через дорогу два рюкзака из чистой кожи. И еще сумку с камерой. Министр и ландрат — привилегированная персона земельного уровня — уже прибыли и в данный момент распахивают свои намордники, позже распахнут и грудные клетки навстречу друг другу, чтобы каждый видел, что другой не приготовил для него дулю в кармане, где-нибудь за горой. Их взаимные требования давно согласованы, как и прочие пожитки, которые стоят рядком, с соблюдением строжайшей субординации (им не в чем будет признаваться перед следственной комиссией!). Всякий раз, когда распахивается дверь, потоки холодного воздуха прибивают их друг к другу; ласковая влажность дома лесничего, буржуазная благопристойность, среда, из которой они оба вышли, теплой струей омывает им лодыжки. Их благосклонно-властные голоса, которые при необходимости могут стать резкими, как шорох тростника на озерном берегу, если, не дай бог, прибьет к берегу какого-нибудь нерадивого подчиненного, как в дурном сне, гремят у них из глоток, постоянно смачиваемых алкоголем, привычно, как квадратные деревенские дворы. Что бы они ни делали, они думают не только о себе либо только о себе. Беседуя, они думают о грандиозном подарке с воспитательным значением, об этой денежной помощи партии, которую они принимают в невероятных условиях высокогорной секретности и вместе отвезут домой, прямо в свои бездонные глотки. Насчет этого у них в мыслях только хорошее, и они с полным знанием дела и чистой совестью учтут пожелания королька, если речь зайдет об оправдании и обсирании надежд граждан.

Жена лесника безумно устала от своих неосуществившихся снов о власти в эту ночь, а теперь все опять куда-то от нее уезжают. Рассеянно угнездившись в своем жуткого вида сельском рабочем пальтеце (гнездышко для совсем невзрачной птички), она на мгновение широко распахивает глаза, прощаясь с роскошными своими мечтами, и теплые слезы, последние обмывки пошлых комплиментов, текут у нее по щекам, по ее достойному жалости лицу. Она прячется за занавесками. Издалека она замечает здание, в котором она могла бы быть хозяйкой, у нее уже был случай, тогда это был концертный зал и Венское музыкальное общество, она уже почти их получила, оставалось только руку протянуть. И надо же, именно она промахнулась и попала прямиком в природу, к старшему лесничему. Вот и получила. То есть ничего не получила.

Предпринимательша: кончик языка, горячий от отвращения, сам собой высовывается у нее изо рта, она ни с кем не здоровается и никому не передает приветов. Она корчит странные рожи, как дикий зверь в непроходимом лесу, в своей норе. Всю ночь она, не раздеваясь — ибо, даже несмотря на то что кровать была застелена ее личнь постельным бельем, она не решилась принять душ, — простояла у окна, сохраняя полную неприкосновенность, то есть оставаясь единственной и наивысшей точкой среди окружающего. Она старалась ни к чему в комнате не прикасаться. Прижимала к себе свою одежду, как любимого человека. Иногда она вообще не может умываться. Стульчак унитаза, обработанный каким-то едким чистящим средством, она сплошь обложила салфетками и проклятиями. Позже хозяйка будет вспоминать ее как женщину исключительной, о, исключительной скромности, а уборщица зайдется кашлем от ядовитого запаха в ванной. Предпринимательша, выходя на улицу, надевает головной убор, а все остальные (чтобы оказать ей почтение) поспешно стягивают с голов свои шапки.

На деревенской улице вдруг стали расцветать группки любопытных, которым как раз именно сейчас почему-то нечем заняться, все — в плащах из кожзаменителя, странная это одежда: плагиат кожи! И на ней — трещины разочарования. Они и щепотки пороха не стоят, эти люди, им приходится оставаться в живых, тогда как другим разрешается убивать. Они крутятся как бешеные вокруг своей оси, живые мишени, выбракованные образцы. В лучшем случае из всех, кто ими зачат, только один получит известность, но серийное производство людей по их меркам невозможно. Так бессильно и бесполезно только петухи кукарекают. Забитая скотина падает на землю. Грубый студень с чмоканьем ложится на утренние тарелки, но человек, которому пора исполнять свою работу, отправился смотреть, как живут богатые в своем богатом царстве. На дне кружек — остатки кофе. Оружие сортируют, считают, составляют вместе. Подручный набрасывает на себя связки оружия, как защитный плащ. У обочины поднял голову ручной домашний зверек — и тут же испуганно спрятался. Тело киноактрисы не среагировало на зверька, ведь ее ведет под руку муж, луч света внутри собора, разве может что-нибудь случиться? Солнечные очки занавешивают ее лицо темнотой. Деревенские лазутчики охотятся за каждым знаком, достойным внимания, — слабосильная команда гимнастов и недосягаемые для них объекты. Да они бы и ухватить-то их не успели. Охотники только что были здесь — и вот их уже нет. Из какой-то машины торчит вытянутая рука.

Вот стоит управляющая несметными ценностями. Перед нею полукругом стоят те, для кого важны внутренние ценности, то есть те, кто берет чаевые, это — народное радио с его маленьким радиусом: родина! Австрия региональная. Позже они, гонимые священником, с мокротой откашляют свои прегрешения, оставшиеся без последствий, и потом умрут, причастившись церковных таинств, исполнив свой последний долг перед Господом, да и вся их жизнь сплошь состояла из долгов. Ну, а кто же там спускается к нам с горы? Это Эрих, лесоруб. Скорый суд. Он и предпринимательша невзначай оказались лицом к лицу — нет, это чей-то недосмотр! И не тень ангела осеняет их своим крылом. Предпринимательша не прочь пойти навстречу своей вчерашней прихоти и не прогоняет его прочь: пусть идет себе с ними! Лесоруб ломает руки, а потом на секунду застывает в воздухе, словно щелчок кнута, набор готовых деталей, из которых, наверное, можно было бы составить другую композицию (композицию жизни), да, он на все готов, то есть — он наготове! Эта женщина уже дает ему косвенные указания, как надлежит вести себя в раю. Ни в коем случае (то есть только в каком-то определенном случае, про который она скажет отдельно) нельзя к ней прикасаться. Помимо этого, его фантазии никаких границ не предписано, за исключением границ молчаливой природы. В его мозгах — полный фарш: так как же, она хочет его или она хочет его работу? Он не в состоянии отделить одно от другого. Для того ли он нужен, чтобы отобрать у леса дичь? Тащить на ручной тележке артезианский номер с оленем, такой своеобразный горский юмор? Министр и его министрант, человек из регионального правительства, — оба уже здесь, кормятся линиями жизни из своих карманных фляжек, раздулись до невероятной жизнерадостности, разлагающаяся падаль, дни напролет лежащая на солнце. Каждый из них по отдельности стоит троих, если учесть, сколько они могут съесть, то есть их объем, — что ж, ради бога, но, по правде говоря, если каждого из них вытащить из шелухи природы, то он представляет тысячи людей, которые на них полагаются! Вся Австрия смотрит сейчас на них как на людей, которые, наложив запрет на теле- и фотосъемку, жестко предохранили себя от того, чтобы общественность видела их здесь в компании одного из столь могущественных людей, что он при жизни воздвиг себе мраморный памятник в виде сакрального сооружения (персональный автобус для Господа и Девы Марии), где люди могут петь каждое воскресенье. Чтобы люди привыкли и после его смерти уже по праву возносили ему хвалы до небес. Деньги и люди водопадом будут перетекать с одной биржи на другую (как дичь), там, на горе, посреди бушующего счастья вершин, рядом со зверями, чьи головы сплошь покрыты ранами. Эти толстосумы — они теперь всё могут купить!

Первая машина уже отправилась. Захватчики, которые здесь живут, сельские жители, эти легкие как перышко лишайники (такие же вредные для леса. Тихонько давят все своим ничтожным весом, но пользы никому не приносят), они робко жмутся друг к дружке, сбиваются в жалкую шаровидную человеческую кучу, а головы отворачивают в сторону, инстинктивно устремляясь прочь от венценосных небожителей. Это означает: благодаря их персональному присутствию цены в универсамах наконец-то будут увенчаны мудро рассчитанными скидками! Сельские жители, эти ничтожные покупатели, думают, что если они не видят, то их тоже не видят. Делают вид, что собрались здесь ради важной цели, то есть чтобы просто поглазеть. Старики вообще ни капли не стесняются — что им грозит, ведь фруктовая вода жизни давно уже вытекла из них через швы и щели, заменившись дымом самых дешевых сигарет и копченым салом грубой деревенской выделки. Они хотят посмотреть и разевают свои тощие глотки — ведь киноактриса, под надежным руководством, пропахивает насквозь шеренгу беззлобных глазниц. Вот руки, они ей в тягость, словно свисающий полевой бинокль, она улыбается, эдакая приветливая школьная подружка. Когда-нибудь она получит в наследство одного только имущества значительно больше, чем все их воздушное пространство, причем в обход государства, которое короля универмагов невольно, но больно обидело. Ее посев всегда дает всходы.