Пэт Конрой - Обрученные с Югом Страница 53

Запад всегда вызывает жажду и устойчивое, как безветренная погода, любопытство. В Калифорнии ощущается сухое, безумное дыхание пустыни. Небосвод над Сан-Франциско такой ослепительной синевы, что на ум приходят только исключительные эпитеты и хочется сравнить его с ляпис-лазурью. Облака зарождаются над морем и формируются в загадочных просторах над заливом, откуда туманы движутся в глубь материка, как лишенные разума создания, состоящие из миллиардов клеток-капель, как ядовитые медузы, как мертворожденные участники ночных сновидений. Южные туманы действуют на меня успокоительно, оставляя на болотах следы своих выпачканных в молоке пальцев. А туман Сан-Франциско — коварный охотник в серебряных доспехах, и он всегда вселяет в меня тревогу. Я просыпаюсь под звуки его рожка, и мне в них мерещится жалобный стон города, страдающего от безмерного сексуального истощения.

Я понимаю, что мне, как коренному чарлстонцу, не пристало падать ниц от восхищения перед удивительной, хрупкой первозданностью этого горного края. Но я не устоял перед Сан-Франциско еще в первый свой приезд, когда навестил Тревора По в его квартире на Юнион-стрит. Сан-Франциско покорил меня. От каждого дюйма этого города, утопающего в розах, эвкалиптах и пальмах, веет роскошью и декадансом, он предается безумствам и вращается вокруг оси человеческих пороков. Он выглядит преувеличенным, приподнятым над обыденностью, чересчур великолепным, и любой городской пейзаж представляет собой зрелище, вызывает восторженные восклицания. Сан-Франциско требует от человека пары здоровых ног. В этом городе утесы ошибочно именуются холмами. Наклонные улицы усеяны нарядными домами, которые присосались к ним прочно, словно моллюски. Здесь утром между Президио и Саусалито вы можете заметить кита, в Чайнатауне купить на завтрак живого угря, в полдень полюбоваться Шекспировским садом в парке у Золотых Ворот, днем поймать тихоокеанскую волну вдоль Грейт-хайвей, вдохнуть незабываемый запах пукающих морских львов у «Пирса 39»,[68] а вечером принять участие в фестивале гейско-лесбийского кино в театре Кастро,[69] купить в городском книжном магазине книгу с автографом Лоуренса Ферлингетти,[70] выпить что-нибудь в «Топ оф Марк». Тревор По уехал в Сан-Франциско, оставив нас в Чарлстоне вести нашу серую жизнь, зато преподнес нам царский подарок — этот изумительный город.

Двери его квартиры на Юнион-стрит всегда были гостеприимно открыты для нас, здесь мы чувствовали себя как дома, приезжая в отпуск в эту Страну чудес. Тревор не только давал нам кров, он был нашим гидом как знаток и патриот своей новой родины. Поэтому, когда самолет знакомого продюсера Шебы приземляется в Окленде и лимузин подвозит нас к принадлежащему тому же продюсеру особняку на Вальехо-стрит, мы чувствуем себя так, словно вернулись домой. Продюсера, который предоставил Шебе свой самолет и дом, чтобы она могла найти брата-близнеца, зовут Сол Маркс. Дом построен в итальянском стиле, из него открывается вид на залив, на мост Золотые Ворота, на Саусалито и на белоснежную панораму города. Немногословный шофер-ирландец просит нас, чтобы мы называли его Мюррей.

— И все-таки, что нужно сделать, чтобы продюсер пустил тебя пожить в такой домик? — интересуется Бетти, пока Мюррей переносит наши чемоданы в вестибюль.

— Поиграть с его крошечным членом, — отвечает Шеба.

Она дает Мюррею на чай, потом разводит нас по нашим спальням. Мне достается комната в подвальном этаже, без окон, за что Шеба извиняется.

— Я заказала ужин из китайского ресторана, — добавляет она. — Встретимся в гостиной, когда разберем чемоданы.

Поднявшись наверх, я застаю всю шумную компанию друзей перед окном в деревянной раме — они сгрудились и любуются тем, как солнце погружается с безоблачного неба в ярко-синий Тихий океан. Вода закипает расплавленным золотом, затем вспыхивает алым и в завершение розовеет, как лепестки роз.

— Глядя на закат, я начинаю верить в Бога, — говорит Бетти.

— А я, глядя на закат, думаю о том, что мне предстоит умереть, — откликается Молли.

— Скажите на милость, для чего мы взяли Молли с собой? — улыбается Фрейзер, ее лучшая подруга и сестра ее мужа.

— Чтобы она развлеклась немного? — предполагаю я.

— Вот мы еще на один день ближе к вечной разлуке. Ближе к нашему уходу, — продолжает Молли.

— А я, глядя на закат, думаю о том, что он будет покрасивей кучи говна, — наливая себе выпить, заявляет Айк. — Всегда замечал, что белые думают много лишнего.

Мы пируем за ужином, доставленным из ресторана, и эта китайская еда намного вкусней той, которую мне доводилось есть на Юге. Мы едва не стонем от наслаждения. Впервые мы отведали эти кушанья в начале семидесятых, когда Тревор пригласил нас в Сан-Франциско. Найлз вспоминает, как я разозлился на крошечную китайскую общину Чарлстона и утверждал, что китайцы забывают все секреты кухни своих предков, едва пересекают границу штата Южная Каролина. Это случилось после двух недель, проведенных у Тревора, которые можно назвать нашим со Старлой медовым месяцем.

— У меня на душе неспокойно, — говорит Фрейзер. — Еда отменная, вино отличное, но мы сюда приехали по делу. К тому же я скучаю по детям. Дай нам какое-нибудь задание, Шеба. Скажи, что делать завтра.

Шеба раздает всем листы с длинным перечнем фамилий. Ее предусмотрительность производит впечатление и внушает надежду. С редкостным терпением она дожидалась момента, чтобы приступить к деловой части нашей поездки. Из прекрасного кожаного портфеля она вынимает и вручает всем нам папки, полные сведений, слухов, намеков о Треворе и о последних встречах с ним.

— Бетти и Айк! Я хочу попросить вас, чтобы вы отправились в отделение полиции, рассказали там, для чего вы приехали, и заручились их содействием, если возможно. Лео встретится с приятелем-газетчиком Хербом Каеном. В этом списке перечислены все геи, с которыми общался или спал Тревор за последние пятнадцать лет. Есть еще музыканты, с которыми он выступал. Есть люди, которые нанимали его играть на приемах. Я хотела бы, чтобы Молли и Фрейзер извлекли все возможное из этого списка. Сейчас я покажу вам одну фотографию. Я сделала ее, когда в последний раз виделась с Тревором в Сан-Франциско.

— Ты останавливалась у него? — спрашивает Айк, изучая фотографию.

— Я же кинозвезда, детка, — усмехается Шеба. — Я не могу ютиться по чьим-то квартирам. Я останавливаюсь в пентхаусе «Фэрмонта».[71]

— Эх ты, Айк, деревенщина, простофиля! — поддразнивает Молли. — Как ты мог подумать, что кинозвезда снизойдет своей задницей до многоквартирного дома!

Шеба пропускает слова Молли мимо ушей.

— Не забывайте, что у нас с Тревором были прохладные отношения в последнее время, — говорит она. — Ему намного приятней было общаться с вами, он и чувствовал себя свободней. Мы с ним напоминали друг другу об ужасных годах детства, которое оба старались забыть. Каждый из вас найдет свое задание на подушке. Там же все необходимые материалы: карты, справочники. А кое-кому придется обследовать трущобы. Этим займетесь вы, мальчики. Самое ужасное в СПИДе то, что в конце концов остаешься без гроша в кармане. И заканчиваешь в дешевых гостиницах и блошиных притонах.

— Кто видел Тревора последним? — спрашивает Фрейзер.

— Его доктор из клиники по лечению СПИДа, которая находится в Кастро, — отвечает Шеба. — Он сказал мне, что за два года Тревор похудел на двадцать фунтов.

— Боже мой! — восклицает Бетти. — Он и без того был такой заморыш!

— А потом он пропал, — продолжает Шеба. — Во время последнего визита доктор поставил ему диагноз — саркома Капоши.[72]

— Нет, только не это, — вздрагивает Молли. — Это ужасно. Лицо покрывается язвами и коростой.

— А что с Беном Штейнбергом? Джорджем Стикни? Тильманом Гарсоном? — спрашивает Бетти. — Это были его закадычные друзья, когда мы с Айком приезжали два года назад.

— Все умерли, — отвечает Шеба. — Совсем молодые ребята, и все на кладбище.

Молли поднимается из-за стола и подходит к огромному окну, которое служит рамой для великолепной картины сверкающего огнями ночного города. Одинокая фигурка с опущенными плечами. Ее силуэт напоминает тех беспомощных свидетельниц Страстей Христовых, которых так часто изображали художники Возрождения. Мы все подходим к ней, чтобы быть вместе. Мой взгляд падает на мост Золотые Ворота, похожий на драгоценную перемычку между двумя музыкальными шкатулками. Струнное трио архитектуры, искусства, грусти объединяет нас в душевный союз, и мы думаем о нашем больном друге.

— Не пора ли нам баиньки? — оглядывая нас всех по очереди, говорит Шеба.

— Я не хотел затрагивать эту тему, Шеба, — начинает Айк. — Все ждал подходящего момента. Но он, похоже, никогда не наступит. Где ваш отец, будь он неладен?