Роберт Джирарди - Неправильный Дойл Страница 53

Ныне тень виселицы нависла надо мною. Не позже завтрашнего утра Я буду спасен из Жестокого Рабства Отрядом Ангелов и улечу прочь от ненавистного Места, где я должен принять смерть, как обычный Пират, а шея моя ощутить вес моей задницы, когда натянется веревка. Я сижу в темнице, закованный в кандалы вкруг лодыжек, в последний раз царапаю перо о бумагу при колеблющемся свете свечи, и ныне могу увидеть всю свою жизнь целиком, излечившись от Долгой Лихорадки Крови, Завладевшей мною в ту ужасную Ночь падения Дрогеды.

Долгие годы прошли с того времени, Годы ненависти и Ненасытного Разбоя. За оные я разграбил и уничтожил довольно городов, взял довольно Замков, захватил, Сжег и пустил ко Дну Морскому довольно Кораблей с Душами на борту, чьи мольбы о Милосердии не смутили мой слух. Но и теперь еще я не изгнал из Дальних Уголков своего Сердца Печали Утраты, хотя ежеденно омывал себя кровью Англичан. Я слагаю насилие, свершенное супротив меня, слагаю подобные же деяния, свершенные собственною рукой, и вижу, что равновесие не достигнуто. По всему те, кто свершил Первый Грех супротив меня, не наказаны моею рукой, а вместо оных наказаны Невиновные. И души сих Невинных, неправедно наказанных, полетят по Миру, как стая злых Жадных Птиц, побуждая ныне живущих творить еще большее насилие над новыми Невинными, и таким образом, постепенно, Мир утонет в Невинной Крови.

Ныне вижу я ужасную Правду слов Отца Тайрона, сказанных Давным-давно: Одно Злодеяние – словно камень, брошенный в спокойную воду, а рябь, расходящаяся от оного, есть непрекращаемое действие сего Кровавого Деяния на Мир и Последующие Поколения. Посему толь Великое Злодеяние, как разграбленный и уничтоженный город, есть огромный камень, брошенный в ту же спокойную воду, но вызывающий большее Волнение: вода затопляет берега и выходит из границ, и разливается, пока не становится Новым Потопом, но тонут в нем и Невинные, а не лишь грешники, на многие лиги[130] и годы вперед. Такова История Рода Человеческого, в коей насилие будет родить новое насилие, пока вся Доброта и Кротость не смоются с наших жизней, словно Пятно Первородного Греха в Таинстве Крещения. И ежели Доброту и Кротость полагать пятном, то ныне я, воистину, не нахожу оного на моей черной душе.

В ту ночь падения Дрогеды и кончины моей Матушки и Сестриц Добрейший Отец Тайрон, Мученик и Святой Церкви, указал мне Истинный Путь. Он внушал мне путь Спасителя, а я отринул его, погубив свою вечную душу. Неправедные деяния должно смывать Добром, Насилие Кротостью, ныне я вижу сие слишком ясно. То суть не поражение Гордости, не Слабость, но величайшая Сила. Лишь тогда будет Процветать Его Власть, и Грешные Дети его будут Прощены в Свете Вечности. Такова ныне моя Молитва: Да Простит Бог мои прегрешения, как Я не простил Прегрешения Других. Да Простит Он Англичан и Ирландцев, Испанцев и Датчан. Да простит Он Варваров и Христиан, у коих Великая Нужда в Прощении. Да простит он всех Дойлов, кои Ступят после меня на сию Обагренную Твердь, прозванную Землей, и покажет им путь ко Спасению и Миру.

В Подтверждение Искренности вышесказанного, Я желаю предать в руки Властей сей Колонии то, о чем меня просили, и что я не говорил до сих пор даже под самою страшной Пыткой. А именно, указать место, где я запрятал Сокровища и иные Ценности, добытые с помощью Злодеяний, от коих ныне я отрекаюсь. И прошу лишь, дабы сие трижды проклятое Богатство было пущено на Облегчение Страданий Бедных, и еще прошу, дабы отчет о моих Ужасных Приключениях, изложенный здесь, был передан моим Оставшимся Женам и Детям, ныне живущим в Туземном Племени окнонтококов, на острове, прозванном среди оных Вассанатиг и пребывающем в Виргинском Проливе. Пусть слова мои станут уроком для моих сыновей, могущих извлечь пользу из моих страданий, и выбрать Правильный Путь, и удержать Десницу свою от Злодеяний во имя Иисуса.

С этой Целью, я попытался четко отметить на прилагаемых Схемах последнее Пристанище моих Судов: «Moгила Поэта» захоронена на вышеупомянутом острове тем самым Туземным племенем окнонтококов по моему Наущению, могильник сей аккуратно отмечен мною, с учетом сведении секстанта, расположения луны и звезд и некоторых примет местности. «Дароносица», с брюхом, набитым богатствами Перуанских Копей, выжатых Испанцами из плоти бедных Туземцев той Страны, покоится, увы, слишком глубоко в Океане. Оная разбилась о скопление устриц, как о Гору, и я думаю, ея невозможно Восстановить ныне известными Способами. Но, возможно, некий потомок сможет разгадать значения, коими я отмечу ея приблизительное местоположение на Второй схеме.

И вновь, Да Простит меня Бог, На Рассвете я отправлюсь на заслуженную Мною казнь, с надеждою на Воскрешение, открыто сознаваясь во всем и Скорбя о том Зле, что совершено моею Рукой, и пишу сии последние слова около Полуночи 16 Дня Сентября 1675 года.

6

По странному совпадению Дойл закончил читать исповедь своего предка – раскаивающегося пирата – ровно в полночь. Холодный ветер с болота шевелил плотные джутовые занавески в открытом окне над письменным столом дяди Бака. Недобрая луна освещала меч-траву, беспокойно шуршащую на болоте. Дойл допил остатки испанского коньяка и почувствовал в комнате тяжелое, давящее присутствие призраков, не только самого Финстера, но и других: мучеников Дрогеды, бесчисленных невинных, убитых неутолимой яростью пирата, – вообще всех, убитых за последние триста лет. От ветра занавески шевелились с тихим, приглушенным шелестом, похожим на голоса утопленников, нашептывающих свои жалобные истории со дна океана.

Дойл снова пролистал рукопись. Карты отсутствовали. Карты пиратских сокровищ. Это звучало глупо, конечно, но как еще их назвать? Карты были на месте, когда Фой Уиткомб отдавал рукопись дяде Баку, но сейчас их не было. Карты, без сомнения, указывали местонахождение двух кораблей семнадцатого века, якобы набитых сокровищами, один из которых закопан совсем рядом, под рестораном, или хижинами для отдыха, или под Бич-роуд, или под площадкой для гольфа. Корабль, чьи доски лежали, разлагаясь под грязью, песком и камнями, под гнетом судьбы и времени. Итак, вот она, тайна Дойлов, которая лежала прямо под ногами, пока они занимались обычными делами – ели, выпивали, принимали душ, справляли нужду, говорили по телефону, занимались любовью и, для разрядки, играли в веселый гольф. Здесь, под землей, лежит корабль, из которого вышли все поколения Дойлов в Америке. Получается, вздрогнув, подумал Дойл, мы ходим по костям наших предков.

7

«Тайники Виккомака» – так назывались новые, прилепленные друг к другу в форме полумесяца одноквартирные дома, в двух милях от здания суда, выстроенные у безымянного притока Виккомак-Крик. Их окружала высокая кирпичная стена, у ворот находился пост охраны, но в этот поздний час он был пуст. Ворота были открыты, металлический шлагбаум поднят. Дойл подумал, что пост охраны и стена были элементами шоу, демонстрацией особого положения, означавшего, что ты можешь позволить себе жить в охраняемой и напичканной кондиционерами изоляции. Он въехал на «кадиллаке» во двор и припарковал его на одном из двух мест, предназначенных для номера 1127.

Он вылез из машины и прошел по опрятной лужайке к синей входной двери, на которой висел один из непонятных сухих венков, встречающихся в пригородах в любое время года. Света нет, шторы задернуты наглухо. Он нажал кнопку дверного звонка с горящей внутри лампочкой, подождал, нажал снова, звоня на этот раз долго и настойчиво, и через минуту услышал с другой стороны двери слабый голос:

– Кто там?

– Это Дойл. Мне нужно с тобой поговорить.

Поколебавшись, голос сказал:

– Уже час ночи. Позвони мне завтра утром в контору.

– Я продаю «Пиратский остров» и выхожу из игры, – солгал Дойл. – Это не займет много времени, всего пару минут.

Еще немного поколебавшись, Слау приоткрыл дверь, и Дойл увидел четверть его пухлого лица, разделенного на две части цепочкой. Из-за очков подозрительно выглядывал один глаз.

– Ты продаешь «Пиратский остров»? – неуверенно спросил Слау.

– Точно. Здесь со мной Таракан, он ждет в машине. Так что давай открывай.

Слау снял цепочку, открыл дверь, увидел пустой «кадиллак», стоящий перед домом, и понял, что его обманули. Его румяные толстые щеки задрожали, он отскочил назад с проворством, противоречащим его комплекции, и попытался захлопнуть дверь перед носом у Дойла. Но тот успел подставить ногу, сильно толкнул дверь и бросился на толстяка. Они покатились по бежевому ковру. Дойл чувствовал, как его локоть исчезает в животе Слау. Неприятное ощущение, как будто утопаешь в желе. Слау застонал от боли, его лицо стало пепельно-серым. Он сразу перестал бороться, Дойл отпихнул его от себя и поднялся.