Михаил Сергеев - Последняя женщина Страница 53

— Да, мне знакомо ваше издательство. Книгами, что напечатаны здесь, завалены полки "Библио-Глобуса".

— Ну, так уж и завалены. — Он усмехнулся. — Как вы думаете, почему мы издаем этих писателей?

— Я не могу ответить на ваш вопрос, потому что не знаю, что они дают читателю. Что несут людям.

— Что несут? Свободу. Свободу понимать иное, чем предписано понимать.

— Все равно не ясно. Впрочем, причины меня не интересуют.

— Я все-таки скажу. Потому что они не вписываются в каноны общепринятой литературы. Их произведения вне классических рамок. Они как бы символы свободы. Свободы формы и способа выражения своей мысли. Возьмите, например, "Вишневый ад". Да и ваша, простите, книга далека от классики.

— Вы еще забыли "Полет пчелы". Но разве свобода формы и способа выражения — главная цель человека, берущего перо или кисть?

— А какая же цель, по-вашему, главная?

— Помогать другим. Все просто. И если этого нет, произведение, журнал, газету можно использовать, простите, только как туалетную бумагу.

— Так мы и помогаем человеку обрести свободу. Стать свободным. По-моему, тоже просто.

— Мне трудно представить между желанием помочь ближнему и самой помощью такое препятствие, как отсутствие свободы. Нищему и голодному надо просто дать денег или накормить. Вряд ли он поймет вас, если сначала предложить ему "освободиться".

— Но вы тоже не кормите, а пишете.

— Верно. Но после моей книги один из тысячи прочитавших начнет строить приют. Хотя и не помышлял об этом.

— То же будет и после наших книг.

— Нет. Не разбудят. Пропала вишня. Впрочем, зачем мы об этом?

— Действительно. Давайте оставим. — Директор снял часы с правой руки и начал крутить механизм завода. — Видите ли, есть одна небольшая, прямо скажем, несущественная деталь. Не могли бы вы пойти нам навстречу?

— В чем же?

— Там, в конце, этот эпизод с розой, всего-то четырнадцать строчек, не могли бы вы его, как бы поделикатнее выразиться, убрать? Понимаете, книга и так изобилует не очень приятными сценами, а тут еще… в общем, вы меня должны понять. — Директор смущенно посмотрел на него.

— Сожалею, но я не могу этого сделать. Ради этого написано почти четыреста страниц.

— И все-таки подумайте. Ведь совсем несущественная правка.

— Но принципиальная. Я имею в виду смысл, ради которого писатель вообще берется за дело!

— И все-таки.

— Исключено. Тогда лучше не печатать.

— Так-то оно так, но вам известна, надеюсь, плата за отказ от соглашения?

— От чего? — Сергей внимательно посмотрел на его лицо. — Вдоль всей левой щеки протянулся неровный шрам. Он готов был поклясться, что до этой минуты его не было!

— Плата! — уже прошипел тот.

— Вы что же, не согласны с ней?

— С кем?

— С Озеровой.

— А, лиможские тарелки. — Сергей посмотрел на раскрытый журнал. — Пожилая супружеская пара сидела в шезлонгах на берегу моря. А ведь это она, мелькнуло в голове. — Нет, — вспомнив вопрос, ответил Сергей. — Но она выбросила ваш номер, не дождетесь.

— Как же так, ведь сама же не могла понять, как она без страха отражается в зеркале! Поздно. Теперь она уже на перекрестке.

— Мира и Капельского?

— Шутите? Мы ведь так старались!

— Я разочарую вас. Она разговаривала со звездой, и та ей сказала, как восхитительно меняться и менять мир, чтобы идти вперед.

— С какой еще звездой?

— Надо следить за периодикой, а не только увлекаться ловлей душ. А теперь вон отсюда!

ГОРЯЧИЙ ОКЕАН

Артур медленно открыл глаза. Всю ночь он не мог заснуть. Неприятные сны, снившиеся и раньше, не давали ему сомкнуть глаз. Впрочем, он никогда их не помнил, да и бывало это редко. Сегодня все было по-другому. Кошмар снился ему с неизменной регулярностью. Каждый час, когда все-таки удавалось заснуть, он видел одну и ту же картину. Какая-то незнакомая улица неизвестного ему города с полуразрушенными стенами домов с одной стороны и совершенно не тронутыми временем, как могло показаться, — с другой, представала перед ним снова и снова. Ракурс, с которого он видел улицу, был одинаков в каждом из моментов появления картины. Огромные строения и застывшие в оцепенении автомобили были покрыты красивым оранжевым снегом — легким как пух. Порывы ветра то и дело взвихряли его. Но на поземку это не походило.

С первого взгляда картина могла показаться талантливой декорацией к фантастическому фильму. Необычный пейзаж, имея определенное воображение, можно было дополнить сказочными персонажами многочисленных романов, прочитанных на станции за время зимовки, если бы не обыденность зданий, не тронутых временем. Тех, которые высились на другой стороне улицы.

Но и сказочной декорацией Артур назвать такое не мог. Каждый раз, когда его посещало видение, он вскрикивал и просыпался. Кричал он так громко, что Кейт — англичанин, спавший в соседнем боксе, — дважды приходил к нему и, видя его глаза, удивленно и с явным непониманием молча удалялся к себе после одних и тех же слов: "Все в порядке, Кейт".

Он никак не мог понять, почему сон казался ему тревожным. Ощущение после пробуждения было настолько тяжелым, что не оставалось никакого сомнения в том, что с ним что-то неладно. Такого никогда с Артуром не было.

Наконец до него дошло. Причина тревоги — неизвестность финала. Кто-то или что-то не дает ему досмотреть сон до конца. Там должен быть ответ, для чего он все это видит, что все это значит. Словно неведомое существо, пытаясь оттянуть нечто страшное, каждый раз прерывает череду сновидений и заставляет его просыпаться.

Предрассветный сон самый крепкий. Артур знал эту прописную истину. Но сейчас, после шести часов бессонницы, короткая передышка не принесла ему облегчения. Он знал, что именно сейчас он получит ответ. И эта мысль заставляла его отчаянно бороться с наступавшей и уже нежелательной неизбежностью. Он снова и снова, страшась заснуть, ворочался с боку на бок, из последних сил сохраняя остатки сознания.

Наконец Артур был сломлен.

На одной из сторон улицы, у самого подъезда полуразрушенного дома, сидели на асфальте три человека. Это был подъезд его дома. Но не оттого он содрогнулся. Он узнал людей, застывших в отчаянии в таком неудобном месте. Наташа, его жена, сидела на земле, прижав к себе младшего сына, держа его на руках, словно пытаясь защитить от чего-то страшного, надвигавшегося на них. Второй рукой она обнимала дочь, которая, прижавшись к ней спиной, смотрела с ужасом в противоположную сторону.

Обрывки оранжевой снежной ваты покрывали их тела, свисая с кистей рук и одежды. Открытыми, словно для опознания, были только лица. Будто кто-то, придя из страны вечной справедливости, предоставил им в этом аду последнюю возможность вынести приговор виновникам безвестной трагедии.

Так он не кричал никогда в жизни.

Кейт буквально ворвался к Артуру, но тот был уже не один. Над ним во весь свой огромный рост стоял Эдгар — их синоптик.

— Спокойно, спокойно. — Эдгар прижал его руки к кровати и навалился на него всем телом.

— Ребята, со мной все в порядке. — Слова, едва слышимые сквозь порывистое и частое дыхание, звучали неестественно даже для него самого.

— Мы послали за врачом. Ты посмотри на себя.

Только тут Артур обратил внимание, что был весь мокрый. Простыня, на которой он лежал, представляла собой скомканную тряпку, на которую словно вылили ведро воды. Крупные капли пота на лбу не оставляли никаких сомнений у его друзей.

— Я еще ночью почувствовал неладное, — сказал Кейт, будто продолжая неоконченный разговор между ним и Эдгаром.

— Бывает. Сейчас Рихард даст ему успокоительного и чего-нибудь еще, и все будет в порядке, — спокойно отреагировал тот.

Он равнодушно наблюдал, как врач приставил фармоджет, заряженный лекарством, к его шее, чуть ниже уха, и, уже проваливаясь в темноту, услышал обрывок фразы Рихарда:

— Вы еще не знаете новость?

Он попал в восьмую международную экспедицию в Антарктиду после того, как была опубликована его диссертация. "Артур Андреев, микробиолог, в том числе и по призванию", — любил представлять он себя. Конечно, он был талантливым ученым, но среди его знакомых других не было. А попал все-таки он. Поговаривали, что не обошлось без протекции его тестя — вице-президента Агентства по исследованию Южного полюса.

Что ж, пусть болтают, решил тогда он.

Нынешняя — не первая его экспедиция, так что опыта ему было не занимать. Артур не сомневался, что заслужил свое назначение.

Сложность и необычность проекта заключалась не только в том, что отправлялась их группа, вопреки общепринятой практике, весной, когда в Антарктиде наступала зима. Это автоматически порождало ряд трудностей, которые делали начало не очень комфортным. Впрочем, о каком комфорте могла идти речь, если ты уплываешь на несколько месяцев от семьи, от зеленой травы, от всего, что окружает тебя в привычной жизни. Он знал, что через три недели люди ко всему привыкнут и жизнь на станции потечет своим чередом. Так и произошло. Но главным и самым интересным была цель экспедиции. Четыре предыдущие вахты подготовили все для решающего момента — проходки полярной мантии.