Елена Сазанович - Всё хоккей Страница 53

Я поднял наугад журнал, небрежно пролистал его. Это был журнал мод. С блестящих страниц улыбались большеротые длинноногие красавицы. Меня слегка замутило, повеяло прошлым, чем-то сладким, приторным, так напоминающим духи Дианы. Но причем тут эта серенькая невзрачная женщина, сидящая на полу?

Надежда Андреевна потянула меня за рукав, и я бухнулся рядом.

– Здорово, правда? А знаете, кто мне больше всего понравился? Вот! – Она бесцеремонно ткнула пальцем в смеющееся лицо Дианы, сжимающей в ладошках яркий желтый мандарин. – Нет, но вы только посмотрите, сколько вкуса! Сколько изящества! Кака-а-ая девушка! (мечтательно протянула Надежда Андреевна.) Мне никогда так не удастся, никогда. Как я ей завидую! Чтобы так одеваться, так потрясающе выглядеть, нужен настоящий талант!

Вульгарно накрашенные губы Дианы были, как всегда, соблазнительно приоткрыты, вульгарно накрашенные глаза томно прикрыты. Яркие розовые сапоги на шпильках, разукрашенные немыслимыми золотыми звездами, по ее мнению, стильно сочетались с короткой золотой юбкой и вызывающе красной прозрачной блузкой. Господи, и что я так долго делал рядом с этой женщиной! Мне даже стало немножко неловко перед самим собой, что я вообще с ней связался. Чтобы так безвкусно одеваться, так пошло выглядеть, действительно, нужен талант, ровно умещающийся в маленькую глупую головку Дианы.

А Надежда Андреевна продолжала охать и ахать по поводу несравненной красоты Дианы.

– С такой девушкой любой парень чувствовал бы себя счастливым. Сразу видно, такая умная, тонкая девушка. Правда, Виталий Николаевич?

Куда уж правдивее, подумал я, вспомнив, как Диана ловко торговала своей внешностью, как заправская базарная баба. И надо ей отдать должное, могла ловко обвести вокруг пальца самых матерых продюсеров.

Чтобы не отвечать на неестественно возбужденную трескотню Надежды Андреевны, я включил телевизор на всю громкость. И здесь меня ожидал еще один сюрприз. В виде Саньки Шмырева. Поначалу я его даже не узнал. Волосы с помощью геля гладко прилизаны. Элегантный костюм – точно как у меня. Даже такая же рубашка в тонкую полоску. И очень похожие на мои, темные очки. Правда, так изящно небрежно, как я, он носить их еще не научился. Санька вообще мало кумекал в моде, плевал на все шмотки и ни разу за границей не забежал ни в один магазин. Только однажды купил в подарок шелковый платок своей матери. Так потом над ним вся команда смеялась, громко читая вслух название московской фабрики. Он единственный умудрился отыскать русский платок за границей.

Сейчас передо мной предстал другой Санька. В слизанном образе от меня. И я его поначалу не узнал, вернее, не мог согласиться, что узнал. Только когда он заговорил своим низким грудным голосом, мне пришлось смириться, что я вижу своего бывшего товарища, бессеребряника, романтика, свято уверовавшего когда-то, что благородство существует в природе равно как сама природа. Благородство, которое теперь и для него оказалось всего лишь игрой, как хоккей.

Саньку представили как спортивного менеджера, продвигающего (то есть продающий) наших хоккеистов за границами Отечества, в основном в НХЛ. Он от неловкости кашлянул. Но достойно и умно, как подобает настоящему дельцу, ответил на все вопросы. Не забыв упомянуть, что спорт – это государственная, почти национальная идея и этим должны руководствоваться все без исключения спортсмены и спортивные функционеры. Санька ни на секунду не забывал, что он честен и непогрешим.

Но следующего вопроса он не ожидал. Когда его спросили о бывшем хоккеисте-виртуозе Виталии Белых, он, казалось, вечность смотрел с экрана на меня, словно умоляюще спрашивал, что делать? Я ему ободряюще подмигнул. Он виновато вздохнул, не отводя от меня беспомощного взгляда, а потом взял себя в руки и уверенно ответил.

– Да, он когда-то был моим другом. Но, к сожалению, он всегда отличался непринципиальностью. И в спорте думал, скорее, не о своих товарищах, не о чести своего клуба и сборной, своего государства, а лишь о себе. Непринципиальность в любом деле приводит к поражению. И то, что с ним произошло – конечно, случайность, но случайность закономерная. Рано или поздно, он все равно бы упал.

Браво, Санька, браво! Впрочем, в чем мне его упрекать? В целом, он сказал правду, как всегда. Но от этой правды уже веяло нездоровым душком. Я помнил этот навязчивый запах. От которого трудно устоять на ногах. Запах денег и славы. Эта правда была перевернута с ног на голову. Эта правда была насмешкой над правдой. И надо мной. И над Санькиной честностью. Что ж, он продолжает играть в благородство. Но уже по инерции. От этого остались лишь голые фразы и копия честных глаз. Эта игра уже напоминала откровенное шулерство. В котором когда-нибудь уличат и самого Саньку.

Только через пару дней я случайно узнал, что Санькин тесть является не кем иным, как одним из спортивных начальников. И я вспомнил наш последний разговор со Шмыревым. Он тогда еще пытался спастись и просил спасения у меня. Ни то, ни другое ему не удалось. Шмырев сам сделал свой выбор. А мне оставалось лишь развести руками. Я ни в чем не мог его упрекнуть. Быть честным до конца жизни не каждому удается. Возможно, это даже подвиг. Особенно, когда жизнь поворачивается спиной, и ты от нее получаешь лишь пинки и пощечины. Санька, как и многие-многие другие, оказался не героем. Не способным на подвиг. А, может быть, как и многие-многие другие, он не мог ответить, кому нужен этот подвиг и зачем? На это не мог ответить и я. Но жить, как Санька, уже не хотел.

Шмырев еще что-то пытался высказать по поводу моей сомнительной негосударственной личности. Но вдруг Надежда Андреевна резко выключила телевизор.

– Я ничего не хочу знать о человеке, который убил моего мужа, – сухо отрезала она.

– Извините, Надежда Андреевна, я как-то не подумал…

– А этот, – она кивнула на экран, где только что мелькала физиономия Шмырева, – так говорит, словно это убийство. Допустим этот Белых – негодяй. Допустим. Но ведь подобное могло случиться и с благородным человеком, и с героем. Причем тут государственная идея? Бред какой-то! Вы согласны со мной?

Я пожал плечами в ответ. Я ответа не знал. Но мне почему-то казалось, что эта трагедия могла произойти только со мной. Словно она была мне нужна, необходима. Словно кто-то там, наверху, знал, что время Смирнова уже кончается, но хотел, чтобы его часы остановил именно я. От этих мыслей я поежился. И тут же решил перевести разговор на другое. Мой взгляд упал на раскрытые глянцевые журналы. Они мне показались в этот момент гораздо реальнее и Саньки, и смерти Смирнова, и национальной идеи.

– А зачем вам все это, Надежда Андреевна, – я кивнул на фотографии разукрашенных девиц. – Я думал, вы совсем этим не интересуетесь. Это на вас так не похоже.

Смирнова, еще несколько минут назад со своей грустной философией говорившая о муже, вновь в один миг преобразилась и стала другой.

– Ах, да! Виталий… Знаете, давайте отбросим к черту все эти церемонности и отчества! Вы согласны? Знаете ли… Вот подумала – я ведь совсем не старая! Раз моя жизнь изменилась, мне захотелось измениться самой! Разве я этого не достойна?

Она кивнула на журнал мод.

– Вы достойны лучшего, Надежда Ан… Надежда.

– Бросьте вы это! Что для женщины может быть лучше? Я думала, вы поможете мне…

– Я совершенно не разбираюсь в моде, – искренне сказал я, бывший законодатель моды в команде.

– Ну, вы прямо, как мой Юра! – она всплеснула руками. – Это уже какой-то фантом! Ему тоже ничего, ничего не было нужно! И я должна была соответствовать этому спокойному, бесцветному, уравновешенному образу жизни! Такое ощущение, что мы, как поженились, на второй же день стали пенсионерами! И каждый день – одно и то же, скука, тик-так, однотонный, пресный, молчаливый день.

– Но вы упустили одно. В этом дне было много любви.

– Прекратите вы это! Что вы знаете! Это я, я любила его! Боготворила! Старалась ему соответствовать! А он…

– А он?

– Он уже до меня был очень сильно, по-настоящему влюблен. И женился на мне, когда свое отлюбил. Когда все, все чувства истратил! И выбрал именно меня. Знаете, та, другая женщина… Это же была фурия! Я один раз ее видела. Вот как эти с журналов, только более опасная, более яркая, что ли, нервная. Вот с ней бы была у него жизнь! Взрыв, а не жизнь! Бешеная скорость! С которой они мчались бы навстречу друг другу. И на повороте наверняка бы разбили друг о друга головы! И Юра сам от всего отказался…

– Он испугался, наверное. Таких женщин стоит опасаться.

– Знаете, Виталий, не думаю, что испугался. Просто… Такое ощущение, что он решил прекратить этот мелодраматический спектакль со страстями и разрывами сердца от любви. Но прекратил для того, чтобы стать режиссером совсем другого спектакля. Может, не такого талантливого, но добротного, качественного. За который приз не получишь, но который надежно обеспечивает хорошую кассу. Вы же читали его записи. Он хотел доказать, что такое долгая жизнь. И поэтому отказался от той женщины, от той жизни. И в этом спектакле на роль жены ученого выбрал меня. Хотя я ничего не играла. Я всегда так жила и жить собиралась, жить скучно, зевая, но спокойно. Как видите, его спектакль с треском провалился. Может, с той фурией он мог бы прожить до ста лет! В вечных разборках и истериках. Вы так не думаете? А со мной его век оказался таким коротким. И после этого провала, вы хотите, чтобы я не попробовала наконец-то что-либо изменить?