Бен Хетч - Всюду третий лишний Страница 53

– Ты будешь есть жаркое с пастернаком? – спрашивала Люси, а я отвечал ей, как будто читал вслух строку из шутливого письма Никки:

– Нет, не буду. Я думаю, что пастернак – это овощ, задуманный и взращенный самим Сатаной.

– Но ведь ты же любишь пастернак.

– Нет, мне не нравится, что по внешнему виду этот овощ напоминает гвоздь, которым приколачивают половицы, его форма вызывает отвращение.

– Тогда я приготовлю цветную капусту? Ты не против?

Я, как ребенок, начал подсчитывать количество поцелуев, которыми она заканчивала письма. Я сначала смотрел объем сообщения в килобайтах и мысленно готовил себя к разочарованию, если оно будет состоять лишь из одного предложения, а уж потом открывал само письмо. То, что у нее никогда не находилось времени, чтобы пойти со мной куда-нибудь, меня не волновало. Я допускал мысль о том, что перспектива нашей встречи тревожит ее, так же как она тревожила меня. И конечно, это позволяло ей продолжать существовать в неком пространстве, отгороженном от реальной жизни.

Раньше я всегда с нетерпением ждал возвращения Люси домой, а потом начал страшиться этого, поскольку ее появление дома означало, что переписка на сегодня закончена, а мне надо снова надевать на себя маску.

– Ты опять не помыл посуду. Неужели ты не мог взять из-под двери почту, а не оставлять ее на коврике, чтобы я не топталась по ней? Повесь пальто на вешалку. Брось все это в мешок для грязного белья, ты опять не надел эти шорты – от тебя воняет. Ой-ой-ой, снова нож в мармите – ты же знаешь, я не переношу этого. Отнеси его в раковину. Пожалуйста, выноси мусор, когда я прошу тебя об этом, ведь ты не так сильно занят. Что с тобой происходит? И опять весь унитаз загажен. В какой позе ты сидишь на стульчаке, зачем ты усаживаешься вплотную к стене? Ты не император, а это не трон – и прекрати объедаться арахисом.

Люси и Никки сидели как бы на разных чашах весов, существовавших в моем мозгу. Вес Никки примерно уравновешивал всю массу недостатков, которыми, по моему мнению, обладала Люси. Никки отвечала всем стандартным требованиям, предъявляемым к девушке-подружке. Как она вела себя в данной ситуации? Как вела себя в ней Люси? Чье поведение было лучшим?

Через некоторое время Никки сообщила, что у нее есть ребенок. И снова это не было похоже на откровение: она просто, как бы мимоходом, как будто я давно знал об этом, упомянула, что она мать. Так она просто помогла собрать из элементов картинку-загадку. Эта новость объяснила, почему она работает дома – она в отпуске по уходу за ребенком. Должно быть, прозвучал сигнальный колокол. Она испытывала такую же скуку, что и я. Примерно с неделю я чувствовал себя разочарованным, но в то же время это чувство разочарования доставляло и какое-то необычное удовольствие. Оно соответствовало моему новому представлению о мире, и я не имел повода сетовать на превратности судьбы. «Только бы встретиться с ней поскорее. А возможно, это не так уж и важно. Может, мы неожиданно встретимся еще через двадцать лет». Я мог подолгу не ложиться спать и, слушая Леонарда Коэна, горестно качать головой, раздумывая о жизни, затем снимать колоду и обращаться к карте, означающей для меня лицо Дэнни с вопросом о том, как быть, – а это создавало новые проблемы в моей жизни.

Но затем, постепенно и со временем, я стал придавать этому меньше значения. Отношения с Никки стали как бы продолжением прошлой влюбленности. То, что я все еще постоянно думал о ней, даже после того, как узнал, что у нее есть ребенок, служило неопровержимым доказательством того, как сильно она мне нравится. По критерию Карлоса, она могла считаться моей родственной душой.

А я обратился за советом по поводу всего происходящего именно к Карлосу. Чувствуя вину за черствое отношение к Дэнни, он с готовностью откликнулся на мое обращение. Но совет его был откровенно дерьмовым – смысл его заключался во фразе: «Действуй и не раздумывай». Карлос был привычным к действиям на два фронта и следовал теоретическому принципу «Я лучше отношусь к своей девушке, когда в поле моего зрения есть еще кто-то». Я, однако, придерживался иных принципов, но его совет, честно говоря, сбил меня с толку.

Я, как шифровальщик, скрупулезно изучал каждое полученное от Ники письмо, отчаянно стараясь истолковать его содержание наиболее благоприятным для меня образом. В одном из своих писем она сообщила, что ее самая любимая книга «Любовь во время чумы» Габриэля Гарсиа Маркеса. Я прочел ее в один день. Это рассказ о том, как некая пара ведет веселую жизнь в молодые годы, но судьбе угодно их разлучить и соединить вновь лишь в старости, для того чтобы позволить им испытать ту любовь, которой они пренебрегли пятьдесят лет назад. Я воспринял это как некое закодированное сообщение – наступит день, и мы тоже будем вместе. Прежде мне никогда не случалось проходить через столь долгую последовательность отношений с женщинами. Теперь я могу видеть, как это на самом деле происходит: вы попросту можете пройти весь мир ради чего-то, во что вы верите без колебаний и оглядок.

Однако время от времени реальности повседневной жизни проникали сквозь защитную оболочку, за которой пряталась Никки – пару дней она не отвечала на письма; выдумывала причину, не дающую нам встретиться; либо я не мог понять, к чему в ее письме относится то или иное сочувственно-кокетливое высказывание. Я считал это частью затянувшейся игры. Карлос и тут оказывался под рукой со своими советами.

– Кит, она ведь замужем, да еще и с ребенком. Конечно же, ей надо быть осторожной. Но я чувствую, за этим определенно что-то кроется. Не верю, что ваши отношения с Никки Олдбридж могут закончиться ничем – представь себе, что сказал бы Дэнни.

Наши отношения стали развиваться по обновленному сценарию: я постепенно и слегка старался подтолкнуть развитие событий; она, прикладывая адекватные усилия, старалась удержать их на прежней точке. Все вернулось назад к шуточному началу, и я, якобы не понимая смысла сказанного ею, постепенно, от письма к письму, усиливал свое давление. В одном письме, написанном по пьяному делу, я признался, что она, должно быть, нравилась мне в школьные годы. Она притворно обвинила меня во лжи. Я сказал, что бредил ею. «Тебе снились кошмарные сны, и часто?» – спросила она. Чем настойчивее я раскрывал ей свои чувства и чем изобретательнее она отмахивалась от них, тем больше мне хотелось рассказать ей обо всем подробно.

Это походило на постепенный размыв дамбы, и в конце августа, за три дня до нашего с Люси отъезда в Грецию, я послал ей убийственное письмо. Мы все еще так и не встретились. Почти месяц мы переписывались по электронной почте, и мое двухнедельное отсутствие давало ей достаточно времени на то, чтобы переварить ошеломляющие новости, которые я сообщал ей в письме; мне это тоже давало кое-что: я с нетерпением ждал возвращения домой. Ложась спать в тот вечер, я чувствовал огромное облегчение: впервые за много дней мою грудь не переполняли чувства – их сменил жуткий панический страх, вызванный тем, что утром я должен буду двинуться в путь.

13 декабря 2000 года

Сегодня утром девочка, приехавшая с родителями накануне в доме-автоприцепе с подъемной крышей, стоящем на соседней с нашей площадке, проснулась и во весь голос закричала: «Доброе утро, весь мир!»

Странно, но вместо того, чтобы пропустить это детское приветствие мимо ушей, примерно с десяток людей прокричали в ответ «Доброе утро!», в том числе и пожилая пара из «фольксвагена», стоявшего почти вплотную к нашей машине – они разбудили меня, когда кололи лучину для костра.

Перед концертом атмосфера в кемпинге дружественная, спокойная и мирная. Козлобородые юнцы сильно за тридцать с шумом и грохотом раскатывают вокруг кемпинга на скейтбордах. Повсюду влюбленные парочки: мужчины в футболках, расписанных на психоделический[44] манер; с волосами, заплетенными в длинные косички; с проколотыми носами, которые украшают кольца и разнообразные блестки; женщины в длинных цветастых юбках, в бикини-лифчиках и босиком.

Концерт начался после обеда; сейчас уже вечер, но он все еще продолжается. Мы подошли к помосту. Зрители сидели на складных стульях или лежали на земле, подстелив под себя индийские ручного плетения маты. В такт музыке они качали головами, а руками массировали друг друга. Прически у всех были на один манер: либо конские, либо крысиные хвосты; одежда тоже не отличалась разнообразием: мешковатые, похожие на пижамные, штаны или армейские брюки; на открытых местах тел виднелись розовые татуировки; все были в сандалиях, на лодыжках – браслеты. Я в простой футболке и ботинках Тома почувствовал себя явно не ко двору на этом сборище, а мой ридикюль, свисающий с поясного ремня, казалось, кричал: «Смотрите, он дорожит тем, что имеет. Он не хиппи». Я попробовал заговорить с несколькими людьми, в основном с теми, кто настойчиво предлагал купить трубки-дудки, печенье с травкой, лотерейные билеты. Они все говорили медленно, чуть нараспев, называя меня приятелем. «Ну как, тебе нравится Седона? И вот так каждый день, каждый божий день».