Филиппа Грегори - Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса Страница 53

Внезапно Генрих объявил, что намерен отправиться на север вместе с пилигримами и посетить святилище Богородицы Уолсингемской. Чтобы доехать туда верхом, требовался целый день. Меня Генрих брать с собой отказался.

— В чем дело? — спросила я. — Почему ты не хочешь, чтобы и я с тобой поехала?

— Не хочу, и все, — отрезал он. — Я поеду туда один.

Богородица Уолсингемская славилась тем, что помогает женщинам исцелиться от бесплодия, и я просто понять не могла, почему Генриху вдруг захотелось туда отправиться, да еще и вместе с пилигримами.

— А мать свою ты с собой возьмешь? Никак не возьму в толк, зачем тебе вообще туда ехать.

— Просто захотелось посетить эту святыню, — несколько раздраженно ответил он. — Я всегда соблюдаю церковные праздники. Мы — семья истинно верующих.

— Да знаю я, знаю, — миролюбиво сказала я. — Мне просто показалось, что это довольно странно. Неужели ты поедешь совсем один?

— Нет. Возьму с собой несколько человек. В частности, герцога Саффолка.

Герцог Саффолк был моим дядей, мужем моей тетки Элизабет, родной сестры моего отца. И он же был отцом моего исчезнувшего кузена Джона де ла Поля, так что я не на шутку встревожилась:

— Ты возьмешь с собой герцога? Но отчего ты именно его выбрал для поездки по святым местам?

Генрих улыбнулся какой-то волчьей улыбкой.

— А кого же еще? Именно его! Он всегда был мне верным и преданным другом и слугой. Так почему бы нам с ним не поехать туда вместе?

Ответа у меня не нашлось, а понять по выражению лица Генриха, что у него на уме, я была не в силах.

— Ты хочешь поговорить с герцогом о его сыне? — осмелилась предположить я. — Или попросту допросить его? — Если честно, меня беспокоила судьба моего дяди. Это был человек на редкость спокойный, тихий и уравновешенный; он сражался за Ричарда при Босуорте, но затем попросил у Генриха прощения и был прощен. Отец герцога был одним из самых известных сторонников Ланкастеров, но сам он всегда хранил верность Дому Йорков, да и женат был на герцогине Йоркской. — Не сомневаюсь, да нет, я абсолютно уверена: он ничего не знал о том, что его сын, Джон де ла Поль, готовит бегство.

— А что знала об этом его жена, мать этого предателя? И что было известно твоей матери? — спросил Генрих.

Поскольку я молчала, он лишь коротко хохотнул и сказал:

— Ты, кстати, не напрасно тревожишься. Я чувствую, что нельзя доверять ни одному из моих «кузенов», принадлежащих к Дому Йорков. Но ты зря думаешь, что я намерен взять твоего дядю в заложники и тем самым заставить его сына вернуться «на путь истинный». Хотя, конечно, я мог бы взять его с собой и вдали от всех напомнить ему, что у него и еще один сын имеется, что вся его семья легко может отправиться из Уолсингема прямиком в Тауэр, а оттуда — на плаху.

Я смотрела на своего мужа во все глаза; меня пугала эта его спокойная, даже какая-то ледяная ярость.

— Не надо говорить со мной о Тауэре и плахе, — тихо попросила я. — Пожалуйста, не надо напоминать мне об этом.

— А ты не давай мне для этого повода!

Собор Святой Марии-в-Полях, Норидж. Лето, 1487 год

Генрих и мой дядя, герцог Саффолк, посетили святыню и благополучно вернулись обратно, но как-то не было заметно, чтобы они обрели душевный покой и благословение Господне. Генрих ничего не рассказывал об этой поездке. Мой дядя тоже молчал, и мне осталось только предположить, что Генрих допросил, а может, и припугнул моего дядю, и тот — человек, привыкший жить в опасной близости к трону, — дал ему настолько исчерпывающие ответы и обещания, что сумел этим обеспечить безопасность и себе самому, и своей жене, и своим детям. Куда отправился его старший сын, Джон де ла Поль, и какие цели преследует мой красавец-кузен за границей, никто достоверно так и не знал.

Вскоре после этого вечером Генрих заглянул ко мне, но был по-прежнему в дневной одежде и настроен весьма деловито; его худощавое лицо было мрачным, губы сердито поджаты.

— Эти ирландцы совсем обезумели! — бросил он.

Я стояла у окна, глядя на темнеющие сады, спускавшиеся к реке. Где-то слышались любовные призывы совы-сипухи, и я все высматривала, не мелькнет ли в сумраке ее белое крыло. Вскоре в ответ ей заухала вторая птица, и я, отвернувшись от окна, в очередной раз заметила, как напряжены поникшие плечи моего супруга, какое серое у него лицо.

— Ты выглядишь усталым, — сказала я. — Неужели нельзя хоть немного отдохнуть?

— Усталым? Да я не просто устал! Меня эти люди скоро в могилу сведут! Как ты думаешь, что они теперь сделали?

Я покачала головой и закрыла ставни, словно отрезав от себя мирный сад; затем подошла к Генриху, чувствуя легкое раздражение из-за того, что он совершенно не способен успокоиться и перестать внушать себе мысль о грозящей опасности, из-за чего все мы как бы вечно пребывали в осаде.

— Кто на этот раз? — спросила я.

Он тряхнул листом бумаги, который держал в руке.

— Те, кому я с самого начала не доверял — и совершенно справедливо, как выясняется! — а также те, о ком я даже не подозревал. Мое королевство проклято, в нем кишат предатели! С меня вполне хватало и англичан, об ирландцах я даже не думал. У меня и времени-то не было поехать туда и прояснить обстановку; а они, оказывается, уже решились на подлость.

— И кто же оказался предателем? — Я задала этот вопрос легким тоном, но горло у меня перехватывало от страха. Нас, Йорков, всегда очень любили в Ирландии; должно быть, именно наши бывшие друзья и союзники привели сейчас Генриха в такое волнение. — Кто они, эти предатели, и что именно они сделали?

— Твой кузен Джон де ла Поль — обманщик и предатель, как я и подозревал, хотя его отец клялся, что это не так. Во время поездки мы ехали с ним бок о бок, и он смотрел мне прямо в глаза, но при этом лгал, точно жалкий лудильщик. Джон де ла Поль совершил именно тот поступок, который, как заверял меня его отец, он никогда совершить не сможет. Он, разумеется, отправился прямиком во Фландрию, ко двору Маргариты Йоркской, и теперь она оказывает ему поддержку. Так он после Фландрии еще и в Дублин поехал!

— В Дублин?

— Причем вместе с Франсисом Ловеллом!

У меня перехватило дыхание.

— Снова Франсис Ловелл?

Генрих мрачно кивнул.

— Да, они встретились у твоей тетки. Вся Европа знает, что она готова поддержать любого моего врага и решительно настроена вновь возвести Йорков на английский трон. Надо сказать, у нее немало возможностей для этого: она имеет право распоряжаться наследством своей падчерицы и дружит по крайней мере с половиной коронованных особ Европы. Она — самая могущественная женщина христианского мира, а для меня — страшный враг. Но у нее нет никаких причин преследовать меня…

— Значит, Джон действительно направился к ней?

— Я это сразу понял. У меня ведь шпионы в каждом английском порту. Без моего ведома никто не может ни въехать на территорию Англии, ни выехать отсюда; о любом подобном перемещении я узнаю самое большее в течение двух дней. Я знал, что герцог Саффолк лжет, утверждая, что его сын, скорее всего, бежал во Францию. Я знал, что твоя мать лжет, когда говорит, что ей ничего о нем не известно. Я знал, что ты лжешь, хотя клянешься мне, что ничего не знаешь.

— Но я действительно ничего не знала!

Но он меня не слышал.

— Однако все вышло гораздо хуже. Герцогиня предоставила в их распоряжение огромную армию, а кто-то создал для них претендента на трон.

— Как это — «создал претендента»?

— Как создают кукол. Марионеток. Они создали претендента из какого-то мальчишки. — Он наконец посмотрел на меня и увидел мое искаженное ужасом лицо. — В общем, она завела себе такого мальчика.

— Что значит — такого?

— Такого, который обладает подходящей внешностью, возрастом и способен сыграть роль.

— Какую роль?

— Наследника Йорков.

Я почувствовала, что у меня подгибаются колени, и оперлась о каменный подоконник. Холодный камень мигом охладил вспотевшие ладони.

— Кто это? Что это за мальчик?

Генрих подошел ко мне сзади, словно намереваясь заключить меня в жаркие объятия, но, по-моему, крепко прижимая меня к себе и уткнувшись носом мне в волосы, он просто рассчитывал уловить исходивший от меня запах предательства.

— Этот мальчик называет себя Ричардом Йорком, — прошептал он. — Этот мальчик утверждает, что он твой пропавший брат.

Я бы, наверное, упала, но он подхватил меня на руки, точно любовник, и довольно грубо швырнул на кровать.

— Но это же невозможно! — заикаясь, пролепетала я, пытаясь сесть. — Невозможно!

— Только не говори мне, что ты ничего не знала, маленькая предательница! — взорвался Генрих, охваченный очередным приступом ярости. — И не делай, пожалуйста, невинное лицо, не смотри на меня ангельскими глазами, не утверждай, что тебе об этом не известно! Ах, какой ясный взгляд! Какой хорошенький лживый ротик! Когда я смотрю на тебя, мне кажется, что ты, безусловно, женщина достойная, ибо женщина, прекрасная, как ангел, не может быть предательницей и шпионкой. Неужели ты действительно рассчитывала, что я поверю, будто твоя мать ничего тебе не рассказала? Что ты ничего не знаешь?