Томас Пинчон - Радуга тяготения Страница 54

В кухне вода в чайнике трясется, скрипит до кипения, а снаружи дует ветер. Где-то, на другой улице, скользит и падает шифер с крыши. Роджер взял холодные руки Джессики, греет на груди, чувствует их, ледяные, сквозь свитер и рубашку — они сложились, прижались. А Джессика не приближается, дрожит. Он хочет согреть ее всю, не только нелепые конечности, хочет вопреки здравой надежде. Сердце его сотрясается, точно кипящий чайник.

Теперь уже проступает: с какой легкостью Джессика может исчезнуть. Впервые он понимает, почему это равно смертности и почему будет плакать, когда она уйдет. Он учится распознавать минуты, когда вообще-то ее ничто не удерживает, кроме его тощих рук, накачанных 20 отжиманиями… Если она уйдет, станет безразлично, как падают раке ты. Но совпадение топографических карт, девушек и ракетных ударов проникло в него беззвучно, беззвучное, как лед, и Квислинговы молекулы сдвинулись решеткой, дабы его заморозить. Бывать бы с нею чаще… случись такое, когда они вместе, — в иные времена прозвучало бы романтично, однако в культуре смерти определенные ситуации оттяжнее прочих, — но они вместе так мало…

Если ее не достанут ракеты, остается ее лейтенант. Чертов Бобер/Джереми и есть Война, всякое притязание блядской Войны — что мы предназначены для работы и правительства, для простоты — и это затмит любовь, грезы, дух, чувства и прочую второсортную чепуху, что вылазит наружу средь праздных и бездумных часов… Тут они дали маху, черт бы их побрал. Совсем охуели. Джереми заберет ее, как сам Ангел, в свою безрадостную двусмысленную путь-дорожку, и Роджер будет позабыт — забавный маньяк, но ему нет места в рационализованном ритуале власти, коим обернется грядущий мир. Она станет слушать мужнины повеления, превратится в домашнюю бюрократку, младшего партнера, и Роджера будет вспоминать — если будет — вот, мол, ошибка, Джессика ее, слава богу, не совершила… О-о, вот и припадок бесноватости подкатывает — черт, да как же ему выжить без нее? Она — зимняя шинель, что согревает его ссутуленные плечи, и замерзающий воробышек у него в ладонях. Она — нутряная его невинность в просветах сучьев и сена, прежде чем желаньям дали отдельное имя, дабы предостеречь, что они могут и не сбыться, и его гибкая парижская дщерь радости, под вечным зеркалом, коя отрекается от ароматов, лайка до подмышек, все это слишком просто, в его обнищании и более достойной любви.

Внутри меня ты бродишь из грезы в грезу. Ты узнала ход в распоследний мой обшарпанный уголок и там, средь обломков, отыскала жизнь. Я теперь не скажу точно, какие слова, образы, грезы иль призраки «твои», какие «мои». Уже не разобрать. Мы оба теперь новые, невероятные…

Его испытание веры. Детишки на улице распевают:

Славословят ангелы: ля-ля,Миссис Симпсон умыкнула Короля…

На каминной полке затаился Сажин сынок Ким, пугающе жирный косоглазый сиамец, — надеется учинить то единственное, что его нынче развлекает. Помимо еды, сна или ебли, его главный бзик — прыгнуть или рухнуть на мать и валяться, хохоча, пока та с воплями носится по комнате. Сестра Джессики Нэнси выходит из сортира — унята ссору Элизабет и Клэр, уже вышедшую из берегов. Джессика пятится от Роджера, чтобы высморкаться. Звук ему знаком, как птичья песня: ип-ип-ип-ип НГУННГГ — и платок раздувается…

— Ой, изюмительно, — говорит она, — я, кажется, простуду подхватила.

Войну ты подхватила. Она заразная, и я не знаю, как ее шугануть. О, Джесс. Джессика. Не оставь меня…

2. UN PERM’ AU CASINO HERMANN GOERING[94]

Вам достанется самый высокий, самый смуглый ведущий актер Голливуда.

□□□□□□□

Улицы этого утра уже стучат вблизи и вдали под деревянными подметками гражданских. Вверху на ветру копошатся чайки, скользят, легкие, бок о бок, крылья развешаны недвижно, то и дело слегка пожимают плечами, только чтоб набрать высоту — сплестись, расплестись, бело и медленно стасовывается с незримых больших пальцев фараон… Первый взгляд вчера, вдоль по эспланаде ближе к вечеру, был хмур: море оттенков серого под серыми тучами, казино «Герман Геринг» расплющено белесо, а пальмы зазубренные, еле шевелятся… А вот сегодня утром деревья на солнце вернулись к зелени. Налево вдалеке петляет, крошась, древний акведук — сухо-желтый, вдоль Капа[95], дома и виллы там пропечены до теплой ржави, кроткие коррозии изъедают все краски Земли, от бледно-недожаренного до глубоко надраенного.

Солнце пока не очень высоко, готово поймать птичку за концы крыльев, ярко обратив перышки в завитки ледяной стружки. Ленитроп стучит зубами на толпу птиц в вышине, сам внизу на своем миниатюрном балкончике, из глубины комнаты электронагреватель едва достает ему до икр. Его подшили куда повыше, на белый фасад к морю, предоставили целый номер одному. У Галопа Муссора-Маффика и его друга Тедди Бомбажа — один на двоих дальше по коридору. Ленитроп втягивает кисти в ребристые манжеты толстовки, скрещивает руки на груди, наблюдает изумительное иностранное утро — в него вырываются призраки утрешнего дыхания, он ощущает первое солнцетепло, хочет первую сигарету — и извращенно дожидается внезапного шума, с которого начнется день, первой ракеты. Все время осознавая, что он в кильватере великой воины, сместившейся на север, и тут могут раздаваться только одни взрывы: хлопки пробок от шампанского, выхлопы лоснящихся «испано-сюиз», иногда амурный шлепок, будем надеяться… Ни Лондона? Ни Блица? Можно ли привыкнуть? Еще бы, и к тому времени пора будет возвращаться.

— Итак, он проснулся. — Бомбаж при мундире, бочком протискивается в номер, гложа тлеющую трубку, за ним Галоп в пиджачной паре в тонкую полоску. — Поднялся с первыми лучами, разведывает, несомненно, пляж на предмет неприкаянной мамзели-другой…

— Не спится, — Ленитроп зевает в комнату, а за спиной у него птицы на свету реют воздушными змеями.

— Нам тоже, — это Аллюр. — Это ж сколько лет адаптироваться.

— Боже, — Бомбаж нынче утром поистине исходит напускным воодушевлением, театрально простирает длань к громадной кровати, рушится на нее, энергично подскакивает. — Не иначе, Ленитроп, их про тебя предупредили! Роскошь! А нас, понимаешь, вселили в ненужный чулан.

— Эй, да чего ты ему напел тут? — Ленитроп шарит везде, ищет сигареты. — Я вам кто, Вэн Джонсон, что ли?

— Лишь… касаемо, — Галоп с балкона швыряет ему зеленую пачку «Крэйвенов», — девушек, понимаешь…

— Сами англичане довольно сдержанны, — поясняет Бомбаж, подпрыгивая на кровати для убедительности.

— Во маньяки полоумные, — бормочет Ленитроп, направляясь к личной ванной, — нормально так меня оккупировали, банда жертв 8-го Параграфа… — Стоит довольный, писает без рук, подкуривает, вот только про этого Бомбажа ему чуток непонятно. Бомбаж с Галопом вроде как старинные кореша. Спичку щелчком отправляет в унитаз, краткое шипенье; но к Ленитропу он обращается как-то — снисходительно, что ли? может, нервничает…

— Так вы что думаете, я вам свиданки устраивать буду? — орет он поверх рева туалетного селя. — Я-то думал, вы как за Каналом окажетесь, ступите во Францию — тут же превратитесь в Валентино.

— Я слыхал, до войны была такая традиция, — Галоп жалобно зависает в дверях, — но мы с Бомбажем — Новое Поколение, вынуждены полагаться на опыт янки…

При этих словах Бомбаж вскакивает с кровати и тщится просветить Ленитропа песенкой:

ЗАСТЕНЧИВ БРИТАНЕЦ НАШ (Фокс-трот) (Бомбаж): Застенчив британец наш —Какие там Ка-за-но-вы,Ведь в деле любви нено-вом Янки у нас на коне:(Галоп): Британец владеет неТем ухарством атлантичным —Аля дам оно романтично,Хоть я бы назвал его «блажь»…(Бомбаж): От многоженца-янки и его утехУ бриттов-повес краска сходит с лиц,(Галоп): Но он почитается втай-не от всех,Как некий эротический Клау-зе-виц…(Вместе): Да только, увы, не придашьВсе навыки янки в спальне Морденции идеальной,Иначе вошли бы в ражКрасотки — правда, застенчив британец наш.

— Ну да, вы обратились по назначению, — кивает Ленитроп, сим убежденный. — Только не ждите, что я за вас и совать буду.

— Лишь разведку боем, — говорит Бомбаж.

— Муа[96], — тем временем вопит Галоп вниз с балкона, — муа Галоп, понимаете ли. Маффик.

— Ми-фиг[97], — отвечает снаружи и снизу невнятный девичий хор.

— Жа дезами осси[98], по странному совпадению. Парюн биза совпадению или как, уи[99]?