Игорь Ефимов - Архивы Страшного суда Страница 54

Они останавливались в мотеле неподалеку от места второй катастрофы. Хозяйка обратила внимание на то, что один из них читал русский журнал. В мусорной корзине их номера были найдены рекламные брошюры вашего Архива. На английском, испанском, русском.

— Вы ведете расследование?

— Были эти двое у вас? Раз они не говорят по-английски, я решил, что они могли обратиться к русскому консультанту.

— Вы, наверно, знаете, мистер Джэксон, что никаких сведений о наших паломниках мы никому не даем. Это — как тайна исповеди.

— Я хотел бы подчеркнуть, что тем двоим не нужна даже взрывчатка. Они просто снимают рельс и ждут, что получится. Работа нелегкая, но они трудолюбивы. Тем более ночью, где-нибудь среди леса или кустарника — никто не помешает. Предпочитают те места, где дорога делает изгиб или идет под уклон. Чтобы машинист, даже заметив, не успел остановить.

— Я, право, не знаю, чем я могу вам помочь.

— Потом они посылают письма в редакции газет. Требуют независимости Мурабельских островов. То ли от Индонезии, то ли от Филиппин, то ли от мирового империализма, — я уже не помню. Да-да, такие острова существуют где-то в Индийском океане. А в Московском университете имени Лумумбы, где эти ребята, видимо, учились, им объяснили, что нет никакой нужды захватывать заложников. Что это старомодно и опасно. Что можно просто бить не глядя, в густую толпу, и таким образом держать заложником целый народ. В этом случае шансы быть пойманным — ничтожны.

— Мистер Джэксон, поверьте, я целиком на вашей стороне. Но ничего не могу сделать. Нам лучше закончить этот разговор.

— У вас есть дети? муж? близкие друзья? Правда, вы можете посоветовать им не пользоваться поездом некоторое время. Да они, наверно, и без того предпочитают автомобиль и самолет. Поезд — транспорт бедняков. Это они должны расплачиваться своей кровью за то, что Мурабельские острова до сих пор не имеют независимости. А кровь двух юных мурабельских героев будет между тем бережно храниться в подземельях Архива. И сознание своего бессмертия придаст им сил для новых подвигов. А шесть тысяч долларов, полученных ими из кремлевских подвалов, нашли свое место в карманах людей, свято хранящих тайну исповеди.

— Если вы не замолчите и сейчас же не уйдете, я вызову охрану.

— У меня заплачено наличными, и мой час еще не истек. Слушайте, я ведь не прошу, чтобы вы открывали мне секреты их полового созревания или драму шатаний между ленинизмом и троцкизмом. Мне бы хоть что-нибудь, хоть какую-то зацепку. Может быть, имена? Хоть они наверняка вымышлены. Может, они упоминали, откуда приехали и как: по туристской визе? по студенческой? пробрались нелегально?

— Я ничем не могу помочь вам.

— Давайте так: я оставлю вам свой телефон, а вы подумаете, как вам с ним обойтись. Через несколько дней в газетах может появиться сообщение о новой аварии. Возможно, с фотографиями. Почем знать, может быть, вы увидите и вам захочется что-то предпринять. Да нет, я не подсовываю вам снова Цинтию Кронид… Просто роюсь в бумагах, ищу свою карточку с телефоном… Кстати, Цинтию дома ждал сюрприз. Мальчик, с которым она поссорилась летом, прислал ей очень нежное письмо. Но прочесть его она уже не успела. Ага, вот и телефон… Так вы возьмете?

Она взяла.

Конечно, она сразу вспомнила тех двоих. Оба были так возбуждены, так счастливы пустить в дело свой русский. О себе почти ничего не рассказывали, только самые общие сведения. Зато засыпали ее всеми теми заученными, зачумленными словами, которые ее сознание давно уже не воспринимало: пролетарский — солидарность — империализм — борьба — несгибаемый — идейный — беспощадный — светлый — цепи — человечество — знамя — пролетарский. Они были разочарованы ее равнодушием. Видимо, привыкли, чтобы их хвалили за правильно отбарабаненный русский урок. Нет, про планы свои тогда тоже ничего не рассказывали. Но почему-то у нее сразу возникла уверенность, что мистер Джэксон угадал правильно. Они.

Примерно неделя ушла у нее на то, чтобы вытеснить из памяти образы раздавленных, обожженных, сплющенных в лепешку людей. И почти удалось, когда вдруг на адрес Архива пришла маленькая бандероль. Кассета с добавлением к жизнеописанию. И плата — почтовый перевод. В кассете были расплывчатые сообщения о нанесенных империализму ударах, завернутые в стандартные лозунги, и обещание, что борьба будет продолжаться. Тогда она впала в такую панику, что не выдержала — позвонила мистеру Джэксону. Хотя понимала, что нельзя. Быть беде. Она не открыла ничего, никаких подробностей. Сказала только про почтовый штемпель. Послано из Милана, штат Мичиган. Мистер Джэксон сказал «спасибо». С тех пор она ничего больше не слышала об этой мурабельской истории. И вот теперь…

Умберто сидел, откинувшись в кресле, босые ноги торчали далеко вперед из-под рясы. Последнее время ему нравилось появляться в таком наряде даже в коридорах Архива. Даже выезжать в город. Он не встал Лейде навстречу — только протянул пачку газет. Джина полулежала на кушетке, укрытая пледом. Выпуклые глаза ее смотрели с состраданием, как на приговоренную.

Лейда развернула газеты, стала читать:

«На процессе двух нелегальных эмигрантов в Мичигане, обвиняемых в попытке устроить крушение поезда и в двух других диверсиях, приведших к железнодорожным катастрофам в этом году (14 человек погибло, материальный ущерб оценивается в 18 миллионов долларов), сегодня слово взял адвокат. Он не стал оспаривать факта преступных намерений (обвиняемые были захвачены с инструментами в руках, ночью, на железнодорожном полотне), но выстроил защиту на сенсационном заявлении: его подзащитные, по молодости и неопытности, подпали под сильное влияние секты „Подзащитных Христовых" и были настолько сбиты с толку проповедниками этой секты, что решили обеспечить себе воскресение из мертвых любой ценой. А так как борьба с империализмом является, по их убеждениям, самым святым делом, сулящим вечную благодарную память потомков, они и ступили на путь этой борьбы как умели.

В доказательство он представил суду расписку, выданную центральным учреждением секты — Архивом Страшного суда, о получении от обвиняемых 6500 долларов за право „сдачи дела жизни в Архив". Хотя в проповедях секты невозможно найти прямых призывов к насилию, адвокату удалось привести несколько цитат, имеющих смысл утверждения: мы не знаем, какие поступки будут одобрены на Страшном суде, какие — осуждены. Ибо „что высоко у людей, то мерзость перед Богом".

Более того, чтобы охарактеризовать циничность руководителей Архива, он высказал убежденность в том, что они сами и выдали обвиняемых властям. То есть нарушили тайну исповеди. Действительно, агент ФБР, выступавший свидетелем, отказался ответить на вопрос адвоката, каким образом ему удалось так безошибочно выйти на подозреваемых в маленьком городке и поймать их на месте преступления.

Конечно, адвокат оставил в тени многие немаловажные вопросы: откуда у обвиняемых взялись такие деньги (при аресте у них обнаружили еще восемь тысяч наличными)? С какой целью они приехали в США? Где получили поддельные документы для въезда? Чем занимались в своей прежней жизни? Все эти вопросы, надо надеяться, всплывут в сознании присяжных. И тем не менее существующее в общественном мнении глухое раздражение против „Подзащитных Христовых" может сыграть на руку защите. Во всяком случае, другие религиозные группы и общины немедленно подхватили обвинения адвоката и десятки газет на следующий же день перепечатали его речь».

Умберто сложил кончики пальцев, вздохнул, почесал босую ступню об угол стоявшего на полу проигрывателя.

— Вы же понимаете, ваш разговор с этим мистером Джэксоном остался на пленке. Найти ее не составляло труда. Старец был взбешен тем, что вы не прогнали его. Как только поняли, что это агент, — надо было тут же все оборвать. Вернули бы ему деньги, и дело с концом. Вы же знаете правила.

— Но, Умберто, может быть, Лейда так и не звонила ему потом. Может быть, это лишь домыслы адвоката.

— О'кей, о'кей, Лейда, я даже не спрашиваю, звонили вы или нет. Я спрашиваю: хотите, мы скажем старцу, что до этого не дошло? Что вы выбросили телефон агента и больше не имели с ним дела?

Лейда молчала.

— Поймите, есть вещи, в которых даже я не смею перечить отцу Аверьяну. Уже не смею. Тем более когда речь идет о нами же установленных правилах.

Лейда подняла на него глаза, пошевелила губами, но опять ничего не сказала.

— Ну хорошо, между нами. Звонили или нет?

Она вздохнула, посмотрела на них с тоской:

— Вы бы видели эти снимки, которые он мне принес. Этих изувеченных, расплющенных людей. Одна девочка была чем-то похожа на Олю.

Умберто оперся о подлокотники, выбросил себя из кресла. Подошел к ней, взял за руки, заставил подняться, повел рядом с собой по кругу.