Марина Вишневецкая - Вышел месяц из тумана Страница 54

– Значит, меня ты вообще ни разу не вспоминаешь?!

– Я этот угол заставила фикусом. Фикусенком. В нашей школе был шикарный такой зимний сад! Каждый месяц давал нам три балла в соцсоревновании!

– И болтаюсь я здесь, как то самое в проруби. Быть не может – не упоминаешь? Ни разу?

– Обидели Гешеньку!– Она тянется рукой к моей щеке; делает какой-то шажок, но лодка уже резко кренится. Я подхватываю Аню, тяну ее на себя, она же тащит меня, нет, это мы вместе утаскиваем друг друга вбок, Господи, за борт! Джинсы как из железа теперь.

– Отпусти! Идиот! Утопишь!– она царапает мои руки. Я обхватил ее… Мы оба уже под водой. Ее руки, ноги, бедра мощно работают, я ощущаю это всем телом…

Мы опять над водой!

– Отпусти же! Кретин! Держись за лодку!– и пытается разомкнуть мою мертвую хватку. Чудом это ей удается. Но теперь я вцепился в запястья. Лодка горбится метрах в пяти. Перебираю ногами и как-то держусь на плаву.

Извиваясь всем телом, Аня влечет, нет, волочит нас к лодке. Долго-долго. Зеленое скользкое днище касается наконец наших плеч! Но я в силах пока отпустить лишь одну ее руку. И не сразу, со вздохом – другую.

Отплыла и кричит:

– Вот теперь ты на самом деле как го-о-о-рох в проруби!

Я же все не решусь обернуться. А Анюта, похоже, по-дельфиньи кружит – слышу всплески и начинаю бояться, что она уплывет. Впрочем, куда же – некуда ей плыть! Но откуда-то ведь приплыла.

– Аня!

– Что?

– Ты сделала это специально?

– Я не слышу.

– Если я буду кричать, я утону.

– Тогда помолчи.

– Плыви сюда! Аня!

Не отвечает. И не плещется больше. Наверно, лежит на спине, как и в Ялте. Заплывет за буек и валяется там битый час.

С тех пор как уехала Катя… Если живешь с человеком одиннадцать лет, даже если этого человека все в тебе раздражает… Уму непостижимо, при чем тут Катя! Да и я тут – при чем?

– Аня! Ты и Ялту не упоминала?

– Где?

Не уплыла. А раз «где?», да еще так звонко – поминала, конечно. Просто я, подзадоренный, ее сердцу милей. Ялту она никак не могла обойти! В Ялте у нее была задержка. И я, идиот последний, говорил, как я этому рад! И тем более Катя через месяц уже отчалит… У Армянского радио спросили: почему в Америке мужьям разрешают присутствовать при родах?– Потому что не всем из них удается поприсутствовать при зачатии.

Анину главу я бы мог написать – именно теперь, беспомощно болтая ногами. Не всю, но музыку ее я уже слышу. Всякая женщина – это вопрос, это вопль, обращенный к Богу. Катин вопрос: «Почему эта халда устроилась лучше меня? За что, Господи, такая несправедливость?» Анин вопрос: «Почему Ты задумал меня мужчиной, а вылепил женщиной? Я готова убить любого, кто посягнет на мою свободу, но отчего, Господи, свобода эта убивает меня?» Коленопреклоненная женщина – вопросительный знак. С плача Ярославны начиная: о ветер, ветрило, зачем веешь ты навстречу?– через: Я к вам пишу, чего же боле?– до перестукивания «Четок» вплоть: Отчего же Бог меня наказывает каждый день и каждый час? Или это ангел мне указывает…

Вопрошайте – дело в принципе женское. Кто виноват и что делать?– еще одно, очевидно, стотысячное свидетельство женственности нашей культуры.

Мужчина – это всегда требование. Он и в церкви стоит незыблемо, ровно – восклицательным знаком: дай! Дай власти, дай денег, дай силы – у кого в чем нужда. Дай воплотиться в слове, как Ты воплотился в Сыне. Дай воплотиться в сыне, как Ты воплотился в Слове!

Ритм Аниной главы – перестук не четок – еще только костяшек. Сначала: чок-чок-чок – в ее ладонях, бросок и – цок о жесть. Два и три! Мало! И снова в молитвенно сложенных ладонях: чок-чок-чок-чок-чок-чок-чок! Ей кажется, если трясти их дольше, то и выпадет больше. Цок-цок о жесть: один и один, а, черт!.. Анечка, это же я и ты. Анечка… Но ей мало!

Возможно, Анин вопрос о другом. Хотя о том же, о том же: «Господи, ведь ты предназначил меня, такую разумную и красивую, для какой-то особенной цели? Отчего Ты скрываешь ее от меня, Господи, Боже мой?» И только состарившись, то ли поймет, то ли даже прошепелявит: «А может, весь-то умысел Твой в том и был, чтобы явить меня миру – такую красивую и такую разумную?»

Неосознанно, невольно, неслышно, лежа под машиной, лежа под мужчиной, убирая квартиру, дожидаясь в приемной, кладя под язык валидол, подтирая ребенку задницу, целуя женщине задницу, в последний миг нажимая на тормоза, занимая до получки, отдавая в чистку, получая по морде, норовя до заката добраться до муравейника, перекапывая огород, лакая из миски, объявляя шах, глядя в оптический прицел, посыпая сахарной пудрой, откладывая яички, завязывая галстук, переводя с китайского, перебегая на красный свет, высасывая нектар, мучаясь резями в животе, беря верхнее ля, топя новорожденных котят, предъявляя проездной, включая телевизор, получая урну с прахом, ожидая сантехника, почуяв запах течки…

– Геш, а корыта летают?

…выкупая бронь, прочищая ствол – «Господи, дай!» – «Боже мой, почему?!» – миллиардноголосо, неслышно, невольно, набирая и набирая деепричастные обороты… И однажды она таки съедет с орбиты!

– Геша! Корыто летит!

– Ты замерзла?– Руками я делаю осторожные приставные шажки, подбираясь к корме, чтоб расширить обзор.

Чьи-то губы – Анюшины, чьи же?– подражая мотору, дребезжат и фырчат. Очень хочется пить. Я лакаю, как кошка, из ладони. Безвкусно и пресно.

– Вжж, бззз, дррр! Стоп, машина!– это голос Семена – над моей головой. Метрах в двух – он в висящем корыте.– Пролетая над Босфором, шлем горячий коммунистический поцелуй всем нуждающимся – в нем!– и бросает вдруг вниз то ли сверток – канатную лестницу. Идиот. Она падает рядом, в полуметре.

– А если б убил?

– Кому суждено быть повешенным, не утонет!– отвечает мне Аня, ей весело.– Залезай!

Что ж, в подвешенном состоянии мне куда как уютней.

В отличие от лодки корыто, когда я хватаюсь за его прохладный край, даже не вздрагивает. И когда Семен перебирается поближе к Тамаре – да здесь почти просторно!– висит неколебимо. Только бы ногу согнуть в деревянных-то джинсах!

– Если Бога нет, то все позволено!– что-то сломалось и сипит в отлаженном механизме по имени Тамара.– Анна? Ты тоже здесь?– кричит она, глядя вниз, и уже шепотом – мне: – Писатель, возьмите на карандаш! Искательница приключений. Бегала за моим мужем сначала в Норильске, а после – в Москве. И сюда пригребла! Но надо знать Всеволода. Он и со мной все еще бывает застенчив. Это только звучит неправдоподобно, но уж поверьте мне, это так! Всю жизнь они смущают его своими бесстыдными ожиданиями. А он только краснеет. Всякий художник – всегда ребенок!

Своими волосатыми ножищами Семен сжимает на две трети опустошенную банку с пивом. И насупленно смотрит вниз. И я тоже смотрю, как, раскинув ноги, в розовом, облепившем ее сарафане, Аня отражает глазами небо.

– Можно пару глотков?– и тянусь за банкой.

– Помню, бедному Сенечке пришлось принимать эту диву на грудь! Сем, расскажешь? Товарищу писателю интересно будет! Между прочим, я этот случай не описывала. Или вас интересует только канонический текст?

– Нет, не только, конечно!– и плюхаю банку на дно.

Сема смотрит, как вязкое пиво гуляет под пеной. Сюда и смотри!

– Мы сидели у нас, в нашей кухне – Севка, я и Семен. Мне мамаша одна принесла три билета на гастролеров, по-моему, на греческий театр. Денису – это наш старший сын – было уже лет четырнадцать, мы втроем с ним собирались пойти. И вдруг Севка буквально становится передо мной на колени, умоляя, чтобы мы с Денисом остались дома, а он возьмет с собой Семена и вот эту вот щуку, которая плавает внизу. Там он их познакомит, случит, чуть ли не женит – и освободится в конце-то концов от ее домогательств. А Семочка как раз со своей Лялей развод оформлял. Было дело?

– Ой, Томочка, нет на тебя склероза,– он почесывает курчавую черную грудь и опять смотрит вниз.

– Точно! Это был древнегреческий эпос! Потому что мне Севка потом говорил: вышел хор, произнес мораль, тут-то Анна Филипповна и сказала Семену, что ее выгоняют с квартиры и не знает ли он… Сема радостно брякнул: сдаю мезонин! И она полетела на крыльях – с незнакомым мужчиной! Представляете? Мой муж, надо знать его трепетность, был вынужден ехать с ними и пить там кофе до утра! Чтобы девушка его в сводничестве не заподозрила!

В глазах Семена – непроглядная ночь. Он отхлебывает из банки и опять смотрит вниз. Так не смотрят на женщину, с которой спали. В его взгляде поспешность, любопытство, тревога – так листают под партой «Playboy». Или все-таки?

Неужели я здесь – только рифма этой выспренной узкогубой училке? Нам осталось с ней разве что набычиться и сцепиться рогами. Но не водевиль же это!

– Пора отливать!– Семен поднимается и с зевками и вздохами лезет вниз.

Водевиль!

С шумом падает в воду.

Просто комикс какой-то!

– Геннадий, вы по-прежнему полагаете, что, если все мы чистосердечно воспроизведем каждый свою главу – нас выпустят отсюда?– Тамара вытаскивает из-за уха прядь соломенных волос и накручивает ее на палец.– Семен говорит, что он был в почти невменяемом состоянии и ничего не помнит. Думаете, врет?