Ядвига Войцеховская - Крестики-Нолики Страница 54

— В смысле? — я не нашла ничего более вразумительного.

— Похоже, я таки нахваталась от тебя всякой лабуды, — Адель констатировала факт.

Замечание было по форме. А по содержанию её слова выглядели вполне однозначно. Чтобы полностью скопировать меня, ей оставалось только научиться демонстрировать мне улыбку во все тридцать два зуба.

— Похоже, — я наконец-то пришла в себя. — То есть, ты хочешь сказать, что для меня ты делаешь исключение и плюёшь на отличие между "забыть" и "забить"?

— Ты прицепилась к этому "забыть", словно репей к собачьему хвосту! — упрекнула Адель.

— И всё же? — мне просто приспичило докопаться до сути, здесь и сейчас.

— А какая разница? — вдруг спросила она.

Разницы не было. Забывала она, или не забывала, а всего лишь забивала, — всё это не играло уже ровным счётом никакой роли.

И тогда я наклонилась и неловко поцеловала её в ухо — краешком рассудка боясь, что она отстранится или снова окатит меня холодом. Пугаясь каким-то кусочком оставшихся мозгов. Но я бы стерпела даже арктический холод. Всё равно. По любому.

Она не отстранилась. Только замерла — потому что тоже боялась. Спугнуть меня, как ночного зверя, на секунду ступившего в лунный луч.

— Ад… — начала я.

И поняла, что продолжать не нужно.

— Я тоже… — просто сказала она.

И тогда мне снова захотелось петь, даже если бы от моего голоса повылетали стёкла или приспичило бы сбежать подальше. Потому что, оказывается, мы могли сказать это друг другу только так, и никак иначе. ЭТО — оно оказалось таким. Без дурацких слов на букву "Л" и розовых соплей на голубом заборе. Оно было коротким, резким, и с хлёстким звуком било точно в цель, как пуля из снайперской винтовки. Блестящая от смазки. Безупречная. Неповторимая.

Может быть, это было смешно, но в перечне длиной с рулон туалетной бумаги появился ещё один пункт, вписанный от руки фиолетовыми чернилами.

— Снова правило? — спросила я.

— Похоже, да, — ответила она — и тёплыми пальцами сжала мне руку.

Глава 12

Правил могло быть сколько угодно. Мы придумывали одни правила, чтоб притвориться, что плюём на другие, которыми рулил Господь Бог в лице Берц, командира части, министра обороны и всех национал-монархистов, вместе взятых.

И эти другие правила были, чёрт подери, заведомо круче. Потому что висели над хрустальным шаром нашего мира, словно стальной рельс в несколько тонн весом. Я пыталась засунуть беспокойство куда подальше, но, видать, это был напрасный труд. "Не надо спрашивать, Ковальчик…" Можно было снова разбить руку о стену, или об чью-то рожу, можно было на крайняк постучать обо что-нибудь своей собственной башкой — от вопросов не менялось ничего. Потому что я знала, что рано или поздно мир разлетится на куски. И теперь казалось полным идиотством утешать себя тем, что мне следовало с самого начала быть к этому готовой…

Я, словно тупой ребёнок, верящий в Санту и фей, до темноты в глазах мечтала, чтоб в один прекрасный день меня не ткнули носом в выбор. Потому что я не умела выбирать. И не хотела этому учиться. Я хотела, чтоб "дальше" было в виде продолжения "сейчас", и чтоб в нём существовала такая простая штука, как "мы".

Да вот только мало кого волновало, что именно хотел или не хотел рядовой карательной роты в провинциальном городе на самых задворках страны, названия которой я всё же не могу вам сказать, потому что тогда выдам военную тайну…

Мне не стоило забивать себе голову всякой шнягой, всё равно от этого никому бы не стало легче — но я упорно продолжала заниматься выносом собственных мозгов и дурацкими мечтами. Между тем, лето кончалось: на Старый город надвигалась осень. Здесь, на границе, она была довольно долгим продолжением лета, и нравилась мне гораздо больше — хотя бы потому, что ты три четверти суток не ходил с красной мордой, словно только что вылез из парилки.

Я валялась на койке, созерцая потолок с этим его пятном-клубничиной, и наслаждалась спокойным теплом, которое волнами катило из-за окна. Потолку я могла рассказывать все свои загоны, сколько влезет, он точно не послал бы меня на хрен или к психиатру. Мне оставалось наслаждаться только тем, что было здесь и сейчас — и выкинуть из головы всё остальное.

И ещё мне оставалось взять бумагу и ручку и снова написать: "Привет… " А вот на этом месте, сразу после запятой, случился затык. Мне даже показалось, что вместо слова "док" я сейчас напишу там своё собственное имя. Я потрогала лоб — он был не горячий, — подавила желание отвесить себе подзатыльник, и, наконец, написала: "Привет, док"…

"Привет, док, — писала я. — Не знаю, зачем я это делаю — похоже, мне снова надо проораться. Ты ведь знаешь, что ты — это моя стандартная отмазка. Что за бред я горожу? Ладно, хрен с тобой, док, я признаюсь, что парюсь этой фишкой, которая называется "конец истории". Лучше будет, если я честно скажу — да, мне хреново оттого, что я не могу придумать, как что-то изменить.

О`кей, о`кей, скажу совсем честно: не хочу оказаться нос к носу с выбором. Я не умею выбирать. Всю свою дурацкую жизнь я плыла по течению, и это было не так уж плохо. А теперь я понятия не имею, как изменить историю, чтоб у неё… не было конца?

Как замедлить время или как улететь к едрене-матери на луну?

Каким образом получилось так, что мне вообще захотелось что-то изменить — ради человека, который всё равно, наверное, продолжает думать, что я дерьмо?

Без обид, док, это дурацкая шутка — я не считаю, что ты так думаешь. Или мне давно по барабану. Какая разница?

По идее, не бывает безвыходных ситуаций. Бывают ситуации, выход из которых тебя не устраивает.

Ты многого не знаешь про конец истории. У него есть самое тупое свойство — он всегда подкрадывается незаметно…"

Я отложила ручку и стала глядеть в окно.

Чёрт подери, если бы только я смогла сохранить тот странный рассказ про маяк, который она написала мне как-то в письме, то вытащила бы его и стала читать заново. Но писем не было, только у меня в ушах звучал её голос, да и я пока ещё хорошо помнила, что было год назад — осенней ночью, когда мы с Берц приволоклись в серебристо-зелёный дом…

Жаль, я не была писателем и не могла сама записать ту историю. Возьмись я за это, дальше второй строчки однозначно началась бы сплошная хохма, так что не стоило и пробовать. Мне оставалось положиться на собственную память…

…"Помнишь, ты рассказывала мне про маяк и про разбитые стёкла? Ведь ты уже уходила один раз навсегда, только в тот раз твой маяк чудом остался цел. Боюсь, док, что больше такого фарта не будет…"

Я ничего не могла сказать наверно. В моей жизни несколько раз казалось, что на-ка, выкуси, приплыли, а на деле оказывалось, что всё не так уж и погано.

Когда ты был сыт, кругом было очень красиво. Но в один прекрасный момент со всеми своими не очень левыми и совсем уж левыми доходами ты попадал под бдительное око закона, и начиналась жутко весёлая канитель под названием Большой Стрём.

Большой Стрём отличался сезонностью. Он преследовал нас не чаще, чем дважды в год, иначе мы оба точно превратились бы в параноиков.

Почти всегда я относилась к этому с философским спокойствием, как если бы вдруг увидела летающую тарелку или привидение, — если только мне не сносило чердак. А если чердак сносило нам вдвоём с Ником, то можно было тушить свет и ползти на кладбище.

…Одним серым утром конец истории подвалил из-за ближайшего угла и злорадно прошипел: "А я подкрался незаметно! Сами-знаете-кто".

— У нас проблемы, — сказал Ник, и мне тут же захотелось заорать.

— Опять, — я всего лишь констатировала факт. Проблемы начались вчера, или даже позавчера, когда власти взяли за яйца нашего старого знакомца Эла.

— Снова, — строго уточнил Ник.

Можно было дать девяносто девять из ста, что Эл развалился через пару секунд после того, как понял, что вляпался по самое не хочу. Можно было даже подсуетиться и организовать по такому случаю тотализатор, но вместо этого мы живо собрали манатки и перебазировались к Нику. Рокировка имела смысл только потому, что там был сомнительный вариант слинять через балкон, хотя не думаю, чтоб в случае чего нам оставили лазейку размером хотя бы с крысиную нору. Но коллективно надеяться на то, что пронесёт, было лучше, нежели забиться каждому в свой угол и заняться увлекательным гонивом.

— В общем-то, не пойман — не кайф, — хмуро пошутил Ник. — То есть, не вор.

— Я поняла, — сказала я. — Только боюсь, что это всего лишь дело времени.

— И подвешенности наших языков, — уточнил Ник.

— Прекрати, — сурово сказала я.

— Не начинай, — предупредил он.

— Тогда уж "не продолжай", — съязвила я.

— Ладно, проедем. Нервы, — пожаловался он, принимаясь грохотать ложкой в чашке из-под чая с такой силой, точно хотел расколотить её вдребезги.