Елена Черникова - Вишнёвый луч Страница 54

Подтверждая её слова, больной бойко задекламировал несколько поправок в Конституцию.

Я посмотрела на тугую тушу Давида и от души оценила роль контраста в драматургии жизни. Тело было, как сарделька, в которую напихали всего без разбору, но она лопается от самодовольства и важно разговаривает. А голос тоненький, губы чмокают, волосёнки липнут к блестящей черепушке. Красавец! А ведь каков был тогда, давным-давно, когда пришёл с букетом левкоев. Кровь с молоком, косая сажень, дивный терем стоит и прочая.

Краем глаза я видела, что бабушка чуть не плачет. Удивительно. Она не может плакать.

- Мне очень жаль, - говорю я светски, - но что я могу сделать? Теперь если что, то лишь хирургическим путём. Насколько я понимаю.

- А ты ляг с ним, - предложила бабушка.

Я вздрогнула.

- Ты сошла с ума? Это же... Он уже животное. Он...

- Голубушка, а ты каким барометром пользуешься, когда выбираешь? На ком написано, что он ангел? Или, может быть, твой Пётр, перенаправивший твои пути в незапланированную сторону, он чем-то отличается?

- Он страшный, - высказала я здравое суждение.

- Кто? Давид или Пётр?

- Да, - кивнула я, отступая к двери. - Я пойду, пожалуй, у меня чайник на плите, пока. Я позвоню как-нибудь.

И я убежала, потому что противиться бабушке долго я не умею, а ответить на её предложение было бы очень противно: Давид вызывал всего два-три ощущения, и самое нейтральное из них была тошнота в статусе.

В моей квартире трезвонил телефон.

- Какая цаца! - насмешливо сказала бабушка сквозь этажи. - У тебя сейчас есть что-нибудь получше? Нету. Лучше вообще не бывает. Мужчина в зените своих возможностей. Безотказный отбойный молоток. Целеустремлён, энергичен. Разве не идеал? Ты зачем убежала?

- А ну как набросится!

- Он привязан, - пояснила бабушка.

- Я не заметила.

- Он привязан, - повторила бабушка.

- Ты издеваешься надо мной. Понятно. Зачем? Я не в силах извлечь урока из происходящего со мной. Я не понимаю промыслительной задачи.

- Ишь, хватанула!

- Бабушка, сколько же загубленной любви во мне похоронено! - и я вдруг зарыдала.

- Ладно, - сказала она, подумав, - тогда давай сделаем из него патриота.

- А в какой культуре ему вырастят эту добавку? - всхлипнула я.

- Заодно и узнаем, - усмехнулась бабушка. - Вот уж будет действительно смелый эксперимент. У меня есть один план. Приходи послезавтра.

- Сейчас, глаза умою... и приду послезавтра.

- Молодец, понятливая девочка. Ничего не бойся.

Джованни...

Джова-а-анни!

Кто зовёт меня? Ты, Потомуч?

Нет, не я.

А кто? Темно. Не вижу...

Ты умер, умер, всё хорошо. Это я так. Просто поговорить захотелось...

Поговори...

Давай тему.

Нет. Я всё сказал.

Скажи ещё что-нибудь.

Кто ты?

Твоя душа.

Пропади пропадом, больная!

Неблагодарно, сударь.

Я сказал: пропади.

А ты спаси меня. Ну, догоняй!

Пошла вон, старая дура.

Спасибо. До свиданья.

Только не это!

А тебя не спросят!

Очень жаль. Но хорошо, что предупредила.

Хорошо, говоришь?

Всё равно... Только темно. Позови Потомуча.

Я же сказал!

А... Так и сказал бы сразу. А то - душа, душа...

ЗАГАДКИ ТЕЛА

- Арабские скакуны, все до единого, произошли от шести особей, принадлежавших очень знатному бедуину времен зарождения ислама, - с удовольствием сообщила мне бабушка с порога.

Очевидно, ей опять привиделись красивые тела и захотелось понять их перспективы и смыслы. Эти бабушки, они такие порой любопытные.

Душа моя, бабушка, всегда полна сведений, абсолютно не связанных с актуальной действительностью. Это делает невозможным её общение с другими живыми существами Земли. Кроме меня, её мятежного тела. Вот и бедуин, и зарождение ислама, и скакуны-родственники, - зачем ей всё это с утра пораньше? А вот надо. Это прочие смотрят узко перед собой, а у неё всё - сплошь фасетчатый глаз. Она одномоментно видит все времена. Её правда - не туманные намёки историков, а бесконечная голограмма, дающаяся лишь посвящённым и за особые муки.

Вот и сегодня, когда у меня с миром - перемирие, сегодня мы с бабушкой, которая что-то углядела в древности и не удосужилась поделиться, но лишь намекнула на скакунов и приказала слушаться, она такая, знаете, властная, - словом, решили мы отправиться в бассейн.

Иногда мы с ней нарочно погружаемся в медленную нетипичную жизнь, словно вокруг нет никакого мегаполиса, никаких наркоманов скорости, ничего раздражающего наши с ней тонкие чувства. Я забыла предупредить вас, что у нас с бабушкой врождённая гиперчувствительность, а это диагноз, который приходится прятать от всех людей, потому что в нормальном мире это диагноз. Так, потому что так. Логично, правда?

Ненависть к логике, не беспокойтесь, ещё ждёт человечество, и для этого необязательно ходить в бассейн. Красивая фраза, правда? Сколько изящества в этой мысли! Глубины случайных слияний! Восемнадцатые смыслы редких слов! мы с бабушкой всегда чуем не то, что все другие. Сей крестик избранничества обязывает к некому изгойству. Как и положено от века. Мы привыкли. Она раньше, я позже; я даже не очень понимаю, зачем мы всё ещё возимся она с Давидом, а я с Петром, точнее, с памятью о Петре.

Впрочем, и она возится с памятью о Давиде. Ведь нельзя же назвать Давидом то, во что он теперь превратился. Биомасса, нашпигованная страстями, абсолютная греховность, гиперплоть. Это страшно, как потный робот. Когда роботы были железными, было не так страшно, а сейчас, когда они такие же, как все земляне, и у них есть даже расовые отличия, я сама видела, - теперь очень неудобно. А нам с бабушкой втройне неудобно, поскольку Давид не робот, а бабушкино изделие, а она - душа, и всё делает скрупулёзно, педантично и ответственно, поскольку бессмертна. Опять логично, правда? Правда.

С того дня, как мы пошли в бассейн впервые, мы отказались от людей. Мы нашли безболезненную гармонию - в плавании. Бабушка даже Дали мне цитировала.

Дали не только рисовал и чудил. Он ещё и сочинительствовал, особенно когда отстаивал свою живописную технику. Например, так он выразился 8 августа 1953 года: "Вот вам доказательство, что техника живописи у меня на правильном пути, ведь я даже в состоянии плавать, а для философа плавать всё равно что убить своего сына".* О как.

А в сентябре того же года родился Пётр. Конечно, Дали в этом деле не замешан.

_________________________________________

*"Дневник одного гения". Пер. О. Захаровой.

_________________________________________

Проплывая мимо меня, бабушка шепнула:

- А ещё Дали часто говорил о своей любви к слоновьим черепам. Вишь, и не русский, а понимал в черепах. Может, жена русская навеяла.

Когда бабушка шепчет, она ведь не обо мне думает, ясное дело, она всё это о своём о девичьем. Я нафыркала на неё:

- Это народное средство от лихорадки. Хорошо помогает положенный в изголовье лошадиный череп. Ясно?

- Где слоны и где лошади! - язвительно ответствовала бабушка. - Ты зоологию полистай, а потом семиотику. Может, поможет от любви.

Неумеренность любви, преувеличенная ёмкость души, - не знаю что ещё сказать о причинах боли, настигающей меня, как смерч, всегда, когда дело доходит до людей.

Дали любит слоновьи черепа. Лихорадочные больные нуждаются в лошадиных. Я охотно положила бы в изголовье Петров череп, но я не Гамлет, я не мщу, у нас вообще кругом сплошная Россия, то есть мы храним веру и ненавидим грех, и сторожим Вселенную, нам так Бог велел. Я людей люблю.

Я их люблю безумно, и всех вижу Божьими. А они себя редко видят; как сговорились. Я им: вот я, вся обрадованная, зарадовавшаяся вдрызг, обалдевшая от вашего великолепного многообразия, милые мои братья. А как с вами весело и любо, вы разговариваете словами, вы мне семиотически приятны!

А люди берут палки, ножи, грубые и скучные слова, отказываются признавать свою божественную родину и природу, верят в себя и молятся траве. Японские садоводы засылают к нам на Алтай дизайнеров для сбора валунов - украшать сады в соответствии с ландшафтной архитектурой и традицией. С ума сойти. На японской траве лежат алтайские валуны, по сто тысяч долларов каждый: тут и маленький принц воскликнул бы "какая красота!" и мигом улетел бы на свою планету без помощи змеи.

Ну и пусть я люблю всех, и пусть. Мне этого никто не заказывал, посему я свободна в выборе жанра и объёма любви. Говорят же некоторые журналисты, объём - это жанр. Иногда и журналисты правы. Я знаю. Плавала.

Так вот. Плывём по бассейновой глади мы с бабушкой. Она молчит и наслаждается. Её почти не видно, растворилась, притихла, будто нет её.

Мне тоже легко, поскольку на это сладкое время она отрывается от меня, придерживая за серебряный жгут, но не тянет, а так, придерживает. Лучшие отношения у нас именно в воде, даже в ванне, утром, когда мысли мои ещё чисты, прозрачны, божественны, как только могут быть божественны человечьи мысли.