Ирина Солодченко - МУХА НА ВЕТРОВОМ СТЕКЛЕ Страница 54

– Кого вы тут обсуждали? – спросил бодряцки больше для проформы.

– Бывшая Ромы, – радостно откликнулась дочурка и, повернувшись к отцу, протянула ему фотографию.

На берегу синего волшебного моря стояла девушка в шортах и белой футболке. Красивая и беззаботная. Приподняв рассыпавшиеся по плечам волосы, девушка раскованно позирует и смеется прямо в объектив. Солнце отражается на волнах, блестит, переливаясь всеми цветами радуги. А счастливица просто смеется. Открыто и непринужденно.

И тут проявившая было улыбка, медленно сползла с его лица. Девушка была до боли знакома, и хотя тут она лет на 10 моложе, но не узнать ее невозможно.

– Крыса… – пояснила дочь металлическим голосом. – Отобрала у Ромы все…

– Что «все»? – глухо поинтересовался, вкладывая в голос как можно больше безразличия. И развязав теперь уже ненужный галстук, снял его с шеи и бросил на табурет.

– Всю мебель… Прикатила грузовик, все покидала туда, пока он был на работе и вывезла… Все. Она Рому не понимала. А Рома… может быть, даже роман напишет. Когда-нибудь. И тогда она заскрипит зубами от злости, когда поймет, что потеряла.

Попытался представить, как ОНА подкатывает грузовик… ОНА. Бред… И расстегнув верхние пуговицы на рубашке, отвернулся к окну.

А пока внезапно появившаяся супруга доставала из духовки фаршированного гуся, ее половинка, как в тумане, воспользовавшись суматохой, накидывал в пакет бутербродов сверху на бутылку коньяка. Потом поцеловав именинницу в щечку, извиняющимся голосом прошептал, что ему срочно надо и пошел переодеваться. Светка – шелковая. Понимающе кивнула и даже доложила в пакет пару кусочков курицы в кляре, завернув предварительно каждую в фольгу. Потом немного подумала и добавила жареную печенку, а у двери шепнула, что ему не о чем беспокоиться. Верная и вышколенная жена прикроет драгоценного и скажет гостям, что мужа срочно вызвали на работу.

На углу дома он, наконец, выдохнул, набрал Толяныча и категорически приказал ему прибыть на улицу их общего детства. Без возражений.

И хотя солнце вышло из-за туч, но ветер все равно был какой-то неласковый. Осенний, резкий и холодный.

Через час друзья уже шли по направлению к своему тайнику. Прошли через железнодорожные пути, потом мимо небольшого коттеджного поселка в одну улицу и нырнули в редкую посадку. Походили-покружили, совершенно не узнавая местности. Когда-то это был лесок, напичканный полянками и озерцами. Пели птички, росла травка. И где-то здесь в зарослях был общий тайник. Незаметная тропинка вела к нему в самую гущину.

Но теперь этот край не узнать. Никакой тайник тут не устроишь. За все эти годы лесок, по всей вероятности, притягивал любителей пикников, и теперь представлял собой жалкое зрелище. Прореженный, вырубленный на костры… Кругом валялись груды отвратительного мусора.

С тяжелым сердцем, товарищи молча принялись убирать территорию. Пособирали и спалили все, что горит, а потом соорудили костер на каком-то старом пепелище. Огонь постепенно разгорался, и тепло мало-помалу отогревало душу и тело. От коньяка, который пили, беззвучно чокаясь пластиковыми стаканчиками, обоих кинуло в жар. И когда трудная вода разлилась по жилам, внутреннее напряжение окончательно улетучилось.

Из-за кустов медленно вышла собака. Тощая, с больными глазами. Сначала стала как вкопанная, не решая подойти поближе. Но учуяв запах мяса, на автомате псина шагнула вперед. Пришлось пожертвовать пару окорочков в кляре. Не веря своему счастью, дворняга медленно, смакуя каждый кусочек, принялась уплетать еду.

– Живая душа, – наконец проговорил Толяныч, подкидывая в костер ветки. Сырые дрова задымили, и пришлось плеснуть на них чуток коньяка. – Хоть бы плохо ему не стало. После голодухи – сразу столько мяса.

– Не станет. Это у людей всякие условности. А собаки ко всякому привыкли и ко всему готовы. Кроме домашних, конечно. Те, суки, утлые.

Постепенно теплело, и лето, которое с утра напоминало осень, снова вступало в свои права. И только пожухлая желтая трава напоминало о предстоящих холодах.

– Да, в детстве и трава зеленее была. В буквальном смысле, – сказал Толяныч.

Небо ответило на эти слова похожими на рассыпанные перья лучами солнца, выглянувшими из-за облаков.

Чистая от мусора полянка радовала. Все как в детстве. Два мужика сидят на бревнах, а легкий ветерок ласково их обвевает. Вокруг – ни души, кроме приблудившейся собаки. И это лучше, чем сейчас дома. Обоим.

В протянувшейся от пенька к траве паутине, затаился в ожидании своей жертвы мокрый паучок. Такая житуха у паучка. Сиди и жди, пока мушка залетит или кто- то тебя раздавит ботинком. Толяныч даже отсунулся, чтобы не задеть труженика-мученика.

Облака на глазах меняли форму. Теперь они то кучкуются, то разлетаются в разные стороны, обнажая кусочки ультрамаринового неба.

Наконец, костер разгорелся на славу. Друзья выпили еще по 100 грамм, благо еды предостаточно не только им, а даже дворняге, которая дремала у костра прямо с косточкой в зубах.

– Дорога – это спрессованная жизнь, – изрек он вдруг пафосно. – Жизнь – это растянутая во времени дорога. В дороге день как год, месяц – как десятилетие. Две дороги – это две жизни, три дороги – это три жизни. И так до бесконечности. И ты знаешь, Толяныч, больше всех жалуются на жизнь украинцы…Почему?

– Потому что недовольны своей жизнью. И когда-то это во что-то выльется. Коррупция нас разъедает. Народ наш никогда не был хозяином своей страны, вот в чем дело… – подхватил радостно Толяныч, явно соскучившись по серьезным базарам. Сидя на сухом бревне, кудрявый жмурился через свои давно вышедшие из моды очки, довольный не менее чем лежащий рядом с ним пес. – Казаки, которыми мы так гордимся, за что они воевали? Это была эмиграция. Всегда эмиграция. Они убегали на Січ. Америка тоже не за год выстроилась. Почитай, что там творилось, ведь земли осваивали не самые святые. Выгоняли индейцев, спаивали их, потом туда ринулись преступники. Почитай литературу. Но у них в пример была Англия! Старая добрая Англия со своими традициями. Да и язык имеет значение. Ведь язык определяет сознание. Поэтому они и выскочили. И вышли в мировые лидеры. А у нас родной язык в загоне. А украинский по структуре – ближе к Европе… Не знаю, есть ли будущее у этой страны. И дело не в ее руководителях, а именно в каждом из нас…

Помолчав, Толяныч хлебнул из пластикового стакана и осторожно добавил, как бы прощупывая почву для дальнейших разглагольствований:

– Или вот взять историю с Брейком. Если в обществе что-то не так, то миллион стерпят и приспособятся, а миллион первый сорвется. Гитлер откуда появился? Почитай «Майн Кампф». Гитлер – ответ на сионизм. Так и Брейк… Брейк не появился ниоткуда… Что-то не так в благополучной Норвегии. Брейка пытались объявить сумасшедшим. А он настоял, чтобы его признали вменяемым и просил, чтобы его выслушали и сделали хоть какие-то выводы, чтобы изменили политику иммигрантов. Посмотри на Путина – ведь это чистый Гитлер. Многоэтажки взрывал, города бомбил. Путин хуже Гитлера и Брейвика вместе взятых! А мировое сообщество с ним ручкается, как ни в чем ни бывало.

– Ну ты загнул…Гитлер, Брейк… Я вот когда в Турции был, так там…

Девушка с фотографии появилась перед глазами такой, какую он знал в жизни. Милая улыбка, глаза то светящиеся от счастья, то совсем грустные… Копна густых волос…

И тут его прорвало. К черту Брейка с Гитлером. И он принялся рассказывать о Марианне, Грузии… Постепенно перешел к Балканам: «Мы пошли… Мы поехали…».

Толяныч слушал, слабо кивая головой и прихлебывая из пластмассового стаканчика. А когда кульминация дошла до предела, спросил:

– А кто это «мы»? Ты что о себе уже во множественном числе говоришь? Или Марианна за тобой в Югославию поехала?

– Почему?

– Да потому что ты никогда не уточнял, с кем ты ездил на Балканы. Ни разу. А тут все время «мы» да «мы. Кто «мы»?

– Девка одна привязалась в дороге… – пробормотал вполголоса.

– Что за девка? – не отвязывался Толяныч. Типа, за язык не тянул никто. Сам захотел высказаться, теперь договаривай.

– Да приблуда одна…Типа этой собаки.

И пришлось вкратце, так сказать в общих чертах, обрисовать… В голове зашумело от выпитого. И девушка на фоне моря опять предстала перед глазами в полный рост.

– Ты знаешь… – еле выдавил из себя. – Тот вечер в Скопье… Студенты… Так все в масть было… А потом еще и… через окна приходилось прыгать, один хер такое устроил… А потом на острове Пелешац. А в Сараево!… Спали прямо на улице. Спас один мужик… Они спрашивают: «You from Ukraine?” А я говорю: «Yeah. But don't hold it against me!».

Говорил долго и взахлеб. Слушал себя со стороны и как бы снова переживал те чудесные дни. Те редкие дни его жизни, когда… когда он был счастлив.

Толяныч заинтересованно посмотрел на друга из-за толстых линз.