Светлана Замлелова - Гностики и фарисеи Страница 54

Пока часы ощупывают другие Нюсины подружки, белобрысый Владик отзывает свидетельницу в сторону и, заглядывая ей в глаза, таинственно вопрошает:

- Ты что, уходить собираешься? Это нельзя… Свидетели до конца должны…

- С чего ты взял? Не собираюсь я уходить…

- А зачем подарок подарила? - не унимается строгий Владик.

- То есть как "зачем"?

- Подарки принято дарить позже. Свидетели ходют с подносом, а гости ложут подарки.

А водители меж тем решают, как быть с машинами.

- Что ж это, - всплёскивает руками Кузьма Егорыч, - я у дочки единственной на свадьбе за здоровье не выпью?!

Остальные четверо водителей призывают Кузьму Егорыча воздержаться сегодня от спиртного - все устали и проголодались. Но Кузьма Егорыч непреклонен. К отцу присоединяется Нюся:

- Свидетелю грех не выпить за молодых! - кричит она.

Позже выясняется, что тяжкий грех ляжет на души и остальных трёх водителей, если только они откажутся поклониться сегодня зелёному змию. Страшась греха, водители решают отогнать машины на стоянку, а обратно вернуться на такси. С тем и удаляются.

В ожидании их возвращения гости и виновники торжества перемещаются в единственный обеденный зал. Здесь уже накрыты столы, устроенные в виде буквы "П".

Белые скатерти, тесные ряды бутылок, яркие пятна овощей и матовый блеск майонеза в салатах возбуждают всеобщий аппетит. Кое-кто уже поговаривает о том, что неплохо бы начинать.

- Дождёмся наших водителей! - пищит свидетельница, которой не улыбается управлять застольем в одиночестве.

Чтобы занять себя, гости принимаются чинно прогуливаться вдоль столов, искоса поглядывая на красные куски сёмги и розовую в белую крапинку колбасу. Но долго так продолжаться не может. Проходит полчаса, и гости, не евшие ничего со вчерашнего вечера, начинают роптать. Матери новобрачных сообща принимают решение начинать праздник. В мгновение ока все рассаживаются.

Свидетельнице подсовывают какой-то листок, и она, поднявшись со своего места и густо покраснев, чуть слышно читает:

Ой вы гой еси, гости-гостюшки!

Гости стихают. Кто-то требует:

- Громче! Не слышно!

Свидетельница прокашливается и начинает сызнова:

Ой вы гой еси, гости-гостюшки!

Поклонитися от нас вашим матушкам!

А сейчас нальём вина заморские

Мы в бокалы хрустальные русские

Да подымем за молодых наших!

За прекрасную лебёдушку

Ой ты гой еси Аннушку,

Да за ясного соколика,

Ой ты гой еси Валерика!

Хлопают пробки. Все, включая дам, встают, журчит шампанское, и вот уже слышны первые робкие голоса:

- Горько! Горько!

К ним присоединяются остальные, и вскоре многоголосый хор ревёт так, что слышно на соседней улице:

- Горь-ка! Горь-ка!

Отставив "бокалы русские", молодые затяжно целуются. Причём руки "соколика" вовсю путешествуют по телу "лебёдушки".

Когда все усаживаются, свидетельнице опять подсовывают листок. И она, покраснев, как и в первый раз, читает:

Ой вы гой еси, гости-гостюшки!

Поклонитися от нас вашим матушкам!

- Да уж поклонились! - перебивает какой-то остряк.

Все смеются.

Свидетельница, готовая провалиться из-за насмешек и тех глупостей, что вынуждена озвучивать, скрепя сердце, продолжает читать:

А сейчас отведайте наших кушаний!

Подкрепитися у нас, чем Бог послал!

Здесь и сёмушка и икорушка,

Язычок, балычок и грудиночка!

Нюсина мать с довольным видом кивает головой. Да, всё это есть на столе. Уж они-то ничего не пожалели для единственной дочки!

Гостей не надо упрашивать. Ещё свидетельница не окончила свою былину, а уж застучали ножи, зазвенел фарфор.

Свидетельница облегчённо вздыхает: пока гости утоляют первый голод, глядишь, и помощь подоспеет.

Но голодные гости быстро пьянеют и начинают развлекать себя сами. Кто-то поёт, кто-то рассказывает анекдоты, кто-то, улучив минутку, уже втянул соседа в политический диспут. Блюститель традиций Владик лезет под стол - необходимо украсть у новобрачной туфлю. Новобрачная визжит, дёргает ногами, но разуть себя позволяет. И Владик возвращается с трофеем.

Теперь, чтобы вернуть себе обувку, Нюсе придётся выполнить какое-то задание. Владик и компания долго совещаются и наконец объявляют: новобрачная, употребив тридцать эпитетов, должна рассказать собравшимся, каков её супруг… в постели! Нюся притворно обижается:

- Дураки!

Но, подумав немного, начинает перечислять:

- Сексуальный, страстный, голый, горячий … сексуальный…

Но тридцать эпитетов - это чересчур. И Нюся сдаётся. В борьбу вступает её супруг. По традиции он должен выпить шампанского из невестиной туфельки. Ему действительно подносят Нюсину туфельку, наполненную до краёв шампанским. Он осушает этот сосуд тридцать девятого калибра и окончательно пьянеет.

Вернувшиеся тем временем водители, находят в фойе на стуле надкушенный каравай, а под стулом - рассыпанную соль и икону. Но глаза их не задерживаются на этой картине. Скинув куртки и потирая руки, бегут они в обеденный зал. Там пьют "штрафную", кричат "Горько!" и опять пьют.

Потом свидетели действительно "ходют с подносом", а гости "ложут подарки" - главным образом, конверты с надписями вроде: "От бабушки". Или "От тёти Гали и дяди Миши", "От Пряниковых".

Потом опять все кричат "Горько!", а потом подают горячее. Но собравшиеся, все почти изрядно опьяневшие, не хотят кушать. Тогда сдвигают в стороны столы, освобождая место; приносят откуда-то магнитофон; и бывшая столовая сотрясается. Под самый незамысловатый отечественный напев пляшут молодые супруги, свидетели, Фёдор Тихоныч с Нюсиной мамой, Кузьма Егорыч с толстой тётей Верой, белобрысый Владик с длинноногой блондинкой в мини. Пляшут, извиваясь в страшных корчах и кривляясь, остальные гости.

Отпустив Фёдор Тихоныча веселиться, его супруга собирает со столов остатки еды. Ей вдруг приходят на ум и сами собой укладываются на мотив известного романса слова: "А напоследок я… сложу в пакетик целлофановый…" Но не успевает она собрать все куски, как приносят свадебный торт и чай. Столы возвращаются, и гости, возбуждённые и мокрые, рассаживаются по местам. Кто-то причитает:

- Батюшки! Такую красоту-то и резать жалко…

Но молодые, приняв позу рабочего и колхозницы, вдвоём одним ножом безжалостно режут белую башню. Лишь только лезвие ножа погружается в бисквит, как со всех сторон несутся изъявления радости:

- Йес!

- Вау!

- Они сделали это! - кричит Владик.

Потом пьют чай, кушают белый торт. Все сыты, пьяны и довольны…

После чая, пока гости нехотя собираются, Нюся решает подсчитать деньги из конвертов.

- Твоя бабка меньше всех подарила! - ворчит она на мужа.

- Она ж пенсионерка, - вступается тот.

- Ну и что!.. "Пенсионерка!.." Могла бы подкопить внучку на свадьбу!.. "Пенсионерка…" Моя-то вон… сто долларов дала!..

Потом все садятся в специально зафрахтованный автобус, и автобус развозит гостей по домам.

Прощаясь, свидетельница говорит Кузьме Егорычу:

- …А вас, Кузьма Егорыч, с сыном поздравляю! Была у вас дочка, а теперь вот ещё и сын…

От таких слов Кузьма Егорыч даже трезвеет. Он выпячивает грудь и начинает крутить головой. А найдя глазами Нюсю, кричит ей:

- Слышишь? Ты, варежка!.. Слышишь, чего люди-то говорят, которые понимающие?.. Которые не то, что ты - уважение понимают!.. Слышала? С сыном меня поздравляют! Понятно тебе?.. Э-эх! Да разве ты поймёшь?.. Варежка!..

Беззаботные

Марина, шестнадцатилетняя девушка, полная, цветущая, с крупными чертами лица, лежала на выцветшей тряпке, бывшей некогда занавеской, теперь же расстеленной на лужайке подле старого, недавно вновь окрашенного в приторно-жёлтый цвет дома. Уткнувшись локтями в тряпку и уронив свою большую голову в чашу, образованную ладонями, Марина крепкими, похожими на ядра орехов зубами жевала стебелёк мятлика. То и дело она лениво поводила круглым обнажённым плечом или подёргивала полной ногой, отгоняя наседавших насекомых. Рядом с ней на линялой занавеске, подложив под голову руки и перебросив одна через другую согнутые в коленях длинные, тонкие ноги, лежала её школьная приятельница Вера. Маленькая, похожая на фарфоровую статуэтку, удивительно изящная девушка, приехавшая по приглашению Марины провести выходные в деревне.

Облачённые в купальные костюмы, девочки самоотверженно отдавались жестокому июньскому солнцу. Тела их раскраснелись и лоснились от пота. Обе молчали и решительно ни о чём не думали. От жары все мысли расплавились, и ухватиться за них было невозможно.