Эльчин Сафарли - Легенды Босфора. Страница 54

…Сегодня Озан принес пять пиал ашурэ, присыпанного кокосовой стружкой. Поставил в холодильник: «В Турции ашурэ считается десертом, а в нашем роду — натуральным лекарством. Если кто-то в семье захворал, наша кухарка быстро готовит ашурэ. С ночи замачивает в теплой воде пшеницу, горох, фасоль. Утром приступает к варке, добавляя побольше измельчённых апельсиновых корочек, сушеного инжира, черного изюма, гранатовых зерен… Стоит больному съесть десять ложек этой сладости, температура снижается, появляются силы. Так что давай-ка приподнимись, я покормлю тебя». Подложив под больную спину подушку, сажусь на кровати. Перекладываю Хаяль с одеяла на маленькую подушку. Озан располагается рядышком, накрывает мою грудь зеленой салфеткой, по чайной ложечке кормит калорийной смесью в сладко-молочном соусе. Слава Аллаху, опухоль на губах спала. Уже ем твердую пищу. Ашурэ действительно получилось отменным. Однажды я пробовала этот десерт в одной кафешке, однако, узнав, сколько в нем калорий, решила держаться от таких вкусностей подальше. «Рад, что тебе понравилось. Мы вчера вместе с кухаркой Назлы готовили специально для тебя. Повезло, родители пока не вернулись из Анкары. Избежал лишних вопросов. Ты ешь, долго можешь не жевать. Все хорошенько проварено…» Я наслаждаюсь ашурэ, которое кажется самым вкусным десертом на свете. Ведь оно приготовлено с любовью. Для меня. Руками любимого. У меня текут слезы. Озан занервничал: «Спина разболелась, милая?» Верчу головой. «Тогда почему плачешь?» — «Я люблю тебя, Озан… За мной никто так не ухаживал». Ставит пиалу на тумбочку. Целует в губы, слизнув каплю молочного соуса с моего подбородка. Ашурэ — еще один символ нашей любви…

Он заплатил Джемалю пятьсот лир за разрешение приходить ко мне ежедневно и ухаживать за мной беспрепятственно. Джемаль готов выжимать деньги даже из любовных яблонь. Он будет поливать дерево любви при одном условии — вместо листьев на ветках должны расти лиры… Я возненавидела Джемаля. Скотина! Взял деньги у Озана, зная, что мальчик собирается ухаживать за мной. Неужели у человека нет ничего святого? Не устоял перед деньгами… Теперь избегает меня, посылает фрукты через нашу уборщицу. Интересуется моим здоровьем у врача. Я хочу плюнуть Джемалю в лицо. Я позвоню ему, назову последней тварью. Сдерживаюсь. Пока живу в его отеле. Пока он мой покровитель… Ругаю Джемаля при Озане. Мой мальчик переживает, умоляет не нервничать: «Потерпи немного. Все изменится». Озан что-то замышляет. «Родной, надеюсь, ты не решил укокошить Джемаля?» Смеется: «Нет. Зачем марать руки? Аллах все видит. Он сам накажет мерзавца». — «Тогда о чем речь?» — «Пока рано обсуждать это. Ты должна встать на ноги. Кстати, пора промывать рану…» Но я продолжаю возмущаться: «Перестань платить Джемалю. Слышишь? Я с ним поговорю. Когда будешь уходить, скажи ему, пусть зайдет к Алексе». Озан хохочет, снимая старую повязку с засохшей кровью. Хаяль, учуяв запах лекарств, юркает в панцирь. «Слушай, а твое имя случаем не Никита? Неужто решила собственноручно убить отца семейства?» — «Не убью, но член отрежу однозначно… Ай-ааай!.. Озан, пластырь полегче отрывать можно?!» — «Извините, госпожа Никита. Поцелуй оправдает меня?» Озан наклоняется ближе…

Часто просыпаюсь в панике посередине ночи. Включаю ночник. Осматриваю комнату. Слава Аллаху, это только сны… Со вчерашнего дня следует по пятам, стоит только задремать. Полицейский из zalim ak am поселился на моей территории в царстве Морфея. Во сне он не распускает руки — пристально наблюдает, прожигая взглядом. Ухмыляется, обнажая желтоватые зубы. Кричит вслед: «Nata a, seni istiyorum!»[172]. Страшно. Убегаю, прячусь. Затыкаю уши. Он не отстает. Противное жирное лицо стоит перед глазами. Я запомню эту тварь на всю жизнь. Толстые брови, мясистый нос в черных угрях, липкие губы, темно-синие круги под вытаращенными глазами. Я хочу его забыть. Я хочу убить его во сне. Тщетно. Стоит притронуться к нему, как он исчезает… Я знала, на что иду. Проститутки не выбирают клиентов — клиенты выбирают проституток… Врач выписал мне успокоительный сироп, но я не принимаю лекарства. Боюсь задержаться в царстве сна в компании ненавистной твари. Куплю лезвие. Искромсаю его паршивую улыбку. Почему Аллах посылает на землю таких отвратительных существ?..

…Скоро конец. Интуиция подсказывает. Она, преодолев бурлящие волны эмоций, стучится в хлипкие двери моего разума. Предупреждает, чертовка. Зажмуриваю глаза. Ощущение, будто стою на краю глубокой расщелины. Или осилю прыжок через нее, или провалюсь в кромешную темень. Ветер касается ресниц. Открываю глаза. Всматриваюсь в конец пыльной дороги, начинающейся сразу за расщелиной. Куда она ведет? К чему-то неизведанному. В одном я уверена: эта дорога приведет к свету… Во мне поселилась слабенькая надежда на удачный прыжок. Я этого хочу. Я не хочу умирать. Для меня умереть — это значит лишиться Босфора. Это значит свариться в булькающем котле адского шеф-повара. Проститутки — первые кандидатки в ад. Там нас дожидаются длиннохвостые портье с рожками на голове. И номера уже приготовлены, пятизвездочные. Нет, избавьте! Лучше самая суровая реальность, чем пятизвездочный ад… Скоро конец. Не всему — нынешнему отрезку жизни. Нынешнему сумбуру действий, чувств, обстоятельств. Я потихоньку передвигаюсь по комнате. Часами сижу перед окном, дышу дыханием Босфора. Пишу Дневник, ставший почему-то чрезмерно художественным. Ох, Алекса, ты не только профессиональная шлюха, но и не менее профессиональная графоманка. Это твоя грязная реальность или изысканный роман Остин?! Вряд ли великую англичанку избивал пьяный полицейский… По многу раз перечитываю страницы. Поражаюсь какой-то наивности, проскальзывающей между строк. Как я умудрилась ее сохранить в таких обстоятельствах? Она спряталась под грубой оболочкой, обложилась мешками с песком, прячась от бомбардировок с берегов суровой реальности…

Я впервые не знаю, что ждет меня даже в ближайшее время. Никогда не знала распорядка будущего, но по меньшей мере о погоде в ближайшем времени догадывалась. Теперь и этого лишилась… Оглядываю комнату, наполненную призраками сотни мужчин. Вдыхаю аромат подрастающего базилика, символа моей восточной любви. Смахиваю хлебные крошки с кухонного стола, на котором не так давно занималась сексом с Озаном. Разглаживаю руками оранжевый топик с двусмысленной надписью «Bu k z saf, k t l k yok i inde»[173], подаренный грузинкой Тамарой. Передвигаю магнитку с изображением мечети Султанахмет[174] на дверце холодильника. На подсознательном уровне прощаюсь с родной мозаикой повседневности — будто меня скоро лишат всего, перебросят на безлюдный материк… В голове всплывают слова гадалки: «Как полюбишь, на твое плечо сядет ворон смерти. Захочет украсть твою душу. Сражайся, не отдавай… Выиграешь сражение — получишь награду…»

…Эмоции отодвинула в сторонку. Подавила в себе возмущение, встретив Джемаля с натянутой улыбкой: устраивать разборки пока не выгодно. Я в уязвимой категории. Для Джемаля прогнать меня — раз плюнуть. Конечно, ему сложно будет найти прибыльную замену. Впрочем, я уверена, «вакансия» долго пустовать не будет: пристроит к станку какую-нибудь девчушку из российской глубинки, и та со временем, набив сотни шишек, превратится в «золотую рыбку». Может быть…

Удерживаю язык за зубами: во-первых, мне некуда идти. Во-вторых, как-никак Джемаль спас мне жизнь, забрал из того гадюшника, вызвал врача. Однако это не оправдывает его. Клянчить «пара» у моего мальчика, и без того покрывающего все затраты… Джемаль подходит. Целует в щеку. По-братски. Обалдеваю. «С чего такие нежности?» Усаживается в кресло, берет апельсин из вазы, медленно чистит. Смуглые пальцы покрываются цитрусовой росой. «Ладно тебе… Я по-дружески». Меня вдруг охватывает ярость: «Джемаль, напомни, с каких пор мы друзья?!» Ухмыляется. Отрывает дольку апельсина. Отправляет в рот. Смачно жует. «А Озан тебя балует… Даже апельсины не местные — марокканские… Хватит яд лить, Алекса. Столько лет работаем вместе, почти породнились». Я захлопываю томик «stanbullu k z»[175], который с утра читала. «Говоришь, друзья все-таки, породнились… И какие нынче расценки на этом рынке? Случаем не пятьсот лир за неделю дружбы?» Сутенер молча глотает вторую дольку цитруса. Закуривает. «Ах вот, почему злишься… Красотка, я же деньги у твоего Ромео не для себя брал». — «А для кого же? Для африканских детей? И с каких пор Джемаль-бей занимается благотворительностью?» Глаза сутенера наливаются кровью — он вскакивает, вцепляется мне в горло влажными руками: «Думай, когда говоришь! Предупреждаю…» — злобно выдыхает Джемаль. Он отходит, и я запиваю одышку водой. «Если нужны были деньги, обратился бы ко мне. Зачем на мальчишку наезжать? Он ни при чем». Джемаль уже преспокойно доедает фрукт: «Какие с тебя деньги возьмешь, когда ты еле дышала? Или нужно было перепотрошить комнату в поисках твоего тайника?» В какой-то мере он прав. Мне действительно было не до денег. «Тогда объясни, зачем ты взял бабки?» — «Чтобы выгородить тебя перед полицией, дура неблагодарная! Думаешь, начальник остался доволен? На следующий день после вашей встречи он подослал ко мне своих ребят — арестовать тебя. Еле-еле пятьюстами лирами откупился. Повезло». Я впадаю в панику. Может, Джемаль врет? «Да эта скотина хоть помнит, что он со мной сделал?» — расплакалась я. «Алекса, напомнить, кто ты, где ты? Перестань пороть чушь. Да забей начальник тебя до смерти, никто бы шума не поднял. Ты здесь yabanc [176], не забывай. Если на тебя обратил внимание папенькин сыночек с кучей денег, это не значит, что ты теперь крутая. Натрахается, пресытится, в один день забудет».