Антонио Муньос Молина - Польский всадник Страница 55

восемь, поскольку, по их словам, всю ночь дежурили в увеселительных заведениях, выслеживая городских правонарушителей, и вели наблюдение за частными домами, где, по их подозрениям, проводились тайные собрания местных заговорщиков. Среди них был якобы и лейтенант Чаморро, о котором субкомиссару и всему городу было известно, что ровно в одиннадцать он спал крепким сном, задав своей крошечной ослице хороший корм из соломы, обильно смешанной с пшеницей, выпив стакан воды для очищения организма и почитав полчаса в постели какую-нибудь полезную и развивающую книгу.

На столе субкомиссара – старом столе из красного дерева, потому что он решительно не допускал появления металлической мебели в своем кабинете, – лежали пакеты с карточками из отелей и постоялых дворов за последние два месяца. В Махине действительно развивался туризм, хотя наплыв туристов значительно спал после лета и ярмарки Сан-Мигеля. Как с энтузиазмом написал в своей статье Лоренсито Кесада, туризм был современной манной небесной для этих земель, на века отставших в своем развитии. Флоренсио Перес включил электрический обогреватель, чтобы согреть ноги в этом холодильнике, куда никогда не заглядывало солнце из-за влажной тени стены, но жар обогревателя, конечно же, не мог сравниться с ласковым теплом орухо. Субкомиссар прочел «Отче наш» перед распятием, висевшим между фотографиями Каудильо и Хосе Антонио, а потом, быстро осмотрев площадь, крытую галерею и бесстрастную статую генерала – «…увековечивает бронза твои подвиги…», – потер руки, как всегда делал перед приятным занятием, намереваясь посвятить самые спокойные утренние часы просмотру карточек приезжих. Флоренсио Перес снимал резинки, клал стопку карточек слева от себя, рядом с пресс-папье в виде базилики Монсеррат, постукивал их по краям, чтобы не высовывался ни один уголок, забывал обо всем, даже о течении времени и оглушительных ударах башенных часов, и уже не слышал все нараставший шум автомобилей, загромождавших площадь. Субкомиссар увлажнял большой палец правой руки, задумчиво рассматривал первую карточку, будто желая убедиться в ее подлинности, и по мере того как читал имена, даты прибытия и отъезда, места рождения, воображение переносило его в города и страны, откуда приезжали путешественники, и иногда он думал, с поздним сожалением, что не побывал почти нигде, хотя в глубине души ему было все равно. Где бы ему жилось лучше, чем в Махине – андалусийской Саламанке, как расписывал ее Лоренсито Кесада, с этим очарованием улиц, благородством особняков, не менее пышным, чем в Севилье, празднованием Страстной недели, благочестием и суровой простотой жителей, величественностью церквей и больницы Сантьяго, называемой многими вторым Эскориалом? Через пару часов, уже утомленный чтением незнакомых фамилий, Флоренсио Перес просматривал карточки с меньшим интересом (среди них была выделена одна, с надписью «Внимание!»: карточка приехавшего в начале учебного года преподавателя, который, по достоверным сведениям, входил в число возмутителей спокойствия в Мадридском университете), и внезапно перед его глазами предстало это имя: субкомиссар поправил очки на носу, чтобы удостовериться, не обмануло ли его зрение. Сначала он оставил карточку перед собой, не глядя на нее: она лежала отдельно, такая не похожая на другие, как человек, выделяющийся своим ростом из толпы. Флоренсио Перес перечитал первую фамилию – Галас, – написанную над пунктирной линией, заглавными буквами, как гордый вызов, и убедился, что это не совпадение, потому что имя и вторая фамилия были именно те, какие он помнил. Потом его взгляд остановился на подписи, и он заметил, что она почти не изменилась за прошедшие тридцать семь лет – точно такая же подпись стояла на отпечатанном на машинке приказе, постановившем освободить арестованного Флоренсио Переса: субкомиссар всегда хранил эту бумагу в ящике своего ночного столика как воспоминание о тех днях, когда его едва не расстреляли. Возраст и место рождения – Мадрид – совпадали, но в пункте «профессия» было написано «библиотекарь», а местом жительства в настоящее время являлся город в США – Ямайка, Куинс: как странно, он всегда думал, что Ямайка – страна в Карибском бассейне, но кто знает – раз уж карта мира постоянно меняется, так же как и все на свете, значит, теперь страны берут себе другие названия с такой же легкостью, как современные музыкальные ансамбли, в одном из которых пел его младший сын, больше всех огорчавший его и втайне самый любимый, блудный сын.

Но лучше было не углубляться в эти размышления, потому что субкомиссаром тотчас же завладевала тоска и потом было невозможно избавиться от нее, как от головной боли, не проходящей целый день, подобно страсти к трудным рифмам, сводившей его с ума в молодости. Флоренсио Перес подошел к балкону с карточкой в руке, забыв снова поджечь потухшую в губах сигарету. Он услышал чьи-то шаги и из инстинктивной осторожности положил карточку в карман пиджака, боясь, что один из инспекторов увидит ее: похожее чувство заставляло его в прежние времена прятать свои стихи под ключ. Флоренсио Перес рассмотрел одну за другой все фигуры, двигавшиеся по площади, как будто с минуты на минуту там должен был появиться майор Галас, высокий и старый, одетый в гражданское, но, несомненно, узнаваемый, в сопровождении шестнадцатилетней дочери – такой безмятежный и далекий, как некогда в своем кабинете, принадлежавшем теперь субкомиссару. Так, значит, он не умер, как многие другие, и не был постепенно исчезающим из памяти призраком: он находился в Махине и, наверное, нередко проходил под этими балконами, смешавшись с толпой. Возможно, они встречались на улице Нуэва, но майор Галас вряд ли его помнил, потому что Флоренсио Перес разговаривал с ним только один раз, сразу же после освобождения из тюрьмы, когда его друг Чаморро сказал, что он должен поблагодарить майора. Но где теперь майор Галас – до сих пор в Махине или уже уехал? Субкомиссар достал из кармана карточку и стал искать на ней дату отъезда, но эта графа была не заполнена: нужно было позвонить в «Консуэло», но так, чтобы не называть себя – кто знает, что подумают о жильце, которым интересуется полиция. Флоренсио Перес снова сел за стол, поднялся, чтобы закрыть дверь на ключ, передумал и опять открыл ее – а то вдруг к нему придут инспекторы и вообразят невесть что, найдя дверь закрытой. Какое малодушие и нервы – просто невероятно: начальник полиции Махины, дрожащий от страха перед своими подчиненными! И так всю жизнь: есть вещи, которые не исчезают, а только усугубляются с возрастом – такие, как слабость характера. Флоренсио Перес поднял телефонную трубку и снова положил ее на рычаг, внезапно ему стало жарко и он выключил обогреватель, неловко свернул сигарету, опять взглянул на имя, подпись и дату приезда – почти два месяца назад. Скорее всего майор и его дочь уже уехали, но какое ему до этого дело, после стольких лет? Конечно же, он приехал не для того, чтобы готовить заговор, так что субкомиссар не изменил своему долгу, не приказав следить за майором, и в то же время никто не смог бы упрекнуть его в поддержке врага режима за то, что он отделил эту карточку от остальных, порвал ее на мелкие кусочки и выкинул в мусорную корзину.

Флоренсио Перес нашел в справочнике телефонный номер «Консуэло», набрал его и, услышав гудок, вынул носовой платок и приложил ко рту, как похититель из фильма, чтобы его не узнали по голосу: если кто-нибудь войдет в этот момент, он сразу же положит трубку и скажет, что простудился. Что за жалкую комедию он разыгрывал в таком сол идном возрасте и в таком кабинете, подражая преступникам из кино! Чей-то голос ответил, но субкомиссар говорил так тихо, что на другом конце провода подумали, что это розыгрыш или ошибка, и хотели уже повесить трубку. Флоренсио Перес проговорил, откашлявшись и приложив ко рту платок, что он друг сеньора Галаса. Служащий гостиницы не помнил этого имени и сказал, что посмотрит в журнале. Субкомиссар держал трубку мокрой от пота рукой и с беспокойством глядел на дверь кабинета. Наконец он снова услышал голос:

– Сеньор Галас и его дочь уехали из гостиницы почти месяц назад и не оставили адреса.

Флоренсио Перес положил трубку с чувством облегчения, превратившегося вскоре, к его удивлению, в разочарование, апатию и скуку. В мусорной корзине лежали, как немой укор, мелкие клочки бумаги. Он неохотно разорвал еще несколько карточек и бросил их сверху. Очевидно, он безнадежно постарел: в нем вызывали ностальгию даже худшие дни молодости, то бурное время преследований и угроз, когда толпы народа собирались у церкви и забрасывали камнями выходящих с мессы верующих, когда началось Движение и казалось несомненным, что гарнизон Махины примкнет к нему. Однако внезапно, за несколько часов бессонной ночи, все пошло прахом и Флоренсио пришлось скрываться, хотя единственным его преступлением было смелое высказывание своих идей и веры, как написал он впоследствии в мемуарах, которые безуспешно пытался опубликовать неугомонный Лоренсито Кесада. Чем занимался столько лет этот человек, какие невообразимые дороги привели его в США и сделали библиотекарем, почему он вернулся сейчас и почему так долго медлил?