Пол Мюррей - Скиппи умирает Страница 55

Ты делаешь отжимания у себя в комнате. Всюду вокруг тебя — плакаты: футболисты, рэперы, супергерои, музыканты. Пловец-звезда Майкл Фелпс, самый юный рекордсмен в мире (15 лет 9 месяцев). Одеяло с картинками из “Звездных войн” и все твои старые игрушки на полках. Такое ощущение, что тебя поселили в комнате какого-то другого мальчика. Такое чувство, будто тебя взяли как подменного мальчика после того, как произошло какое-то страшное несчастье. Ты ходишь по этому дому, как будто в тебя просто загрузили программу с информацией о том, что где здесь находится.

Радио на кухне трещит и выключается каждый раз, когда мимо него проходишь.

Сороки стрекочут как пулеметы и скребут когтями по жестяной крыше сарая.

В водостоке каждое утро появляются новые седые волосы.

Отец держит в руках книгу, но никогда не переворачивает страницу.

И дверь весь день закрыта.

У тебя есть сейчас минутка, Дэнни? Мне надо с тобой кое о чем поговорить.

Конечно, пап.

Сегодня утром по почте пришло вот это. Отец держит в левой руке розовый листок бумаги. Это таблица успеваемости Скиппи за первую половину семестра.

О!

Да, нам надо с тобой поговорить об этом. Знаешь что, давай прямо сейчас и потолкуем, хорошо?

Они садятся за стол, и отец, взявшись за сиденье стула, поворачивает его так, чтобы сидеть лицом к Скиппи. С такого близкого расстояния он кажется очень большим — совсем как медведь, взгромоздившийся на кухонный стульчик. От него пахнет виски. Скиппи сидит не шевелясь и краешком глаза поглядывает на листок, лежащий перед ними на столе. Целый ряд оценок — “удовлетворительно” и “посредственно”, а внизу написано размашистым почерком кого-то из взрослых, наверное Автоматора: Неутешительно — нужно больше стараться.

Первым делом — ты можешь что-нибудь сказать об этих оценках, Дэнни?

Ну… нет… Я хочу сказать, что они неутешительны.

Нет, я не об этом. Я спрашиваю о причинах: может быть, контрольные работы давали, когда ты болел?

Нет. Отец смотрит на него, не отводя взгляда. Скиппи пытается придумать, что бы еще сказать. Прости меня, говорит он. Наверное, мне правда нужно больше стараться.

Отец шумно выдыхает. Это неправильный ответ. Я думаю о другом… говорит он. Конечно же, я думаю о другом: может быть, тебе сейчас трудно сосредоточиться на уроках? Тебе тяжело сейчас заниматься всеми этими предметами?

М-м-м. Скиппи делает вид, будто всерьез задумывается. Да нет, не тяжело. Нет, я бы не сказал.

Тебе не кажется, что тебя сейчас слишком отвлекают посторонние мысли?..

Нет! Скиппи отвечает так, словно удивлен таким вопросом. Нет, ничего подобного.

Но ведь эти отметки говорят о твоей неуспеваемости.

Скиппи смотрит на Догли, силясь позвать его телепатическим способом.

Пойми, ты ведь не на судилище. Я просто пытаюсь выяснить, понимаешь…

Скиппи набирает побольше воздуху в легкие. Ну, может быть, дело в том, что я не совсем еще привык к средней школе. Наверное, мне надо постараться и как следует засесть за учебу.

Отец не сводит с него глаз. Кисловатый запах виски, металлическое гудение холодильника. И это все?

М-м, м-м, Скиппи уверенно кивает.

Отец вздыхает и смотрит куда-то влево. Дэнни… при некоторых обстоятельствах… хорошо, я бы так сказал: у себя на работе, если говорить начистоту, мне сейчас бывает трудно действительно вдумываться в то, что я делаю. Вот я и подумал — может быть, с тобой происходит что-то похожее.

У Скиппи слезы, начинает щипать в глазах. Чего от него хочет отец? Зачем он пытается его поймать на чем-то? Он ничего не отвечает — только моргает, как бы говоря: что?

Меня же не оценки эти беспокоят, нет — отец как будто не замечает, — а скорее мысль о том, что тебе, наверно… Его сцепленные руки между коленями похожи на голову мертвой птицы; потом, уже новым голосом, он говорит: пожалуй, я вот что думаю — наверное, мы допустили ошибку в нашем изначальном плане. Наверное, мы не вполне предвидели… Как долго все это будет длиться. Тебе не кажется, что было бы более правильно, если бы мы устроили нечто вроде… Если бы я поговорил с этим твоим мистером Костиганом и сказал ему: вот, такие у нас обстоятельства, имейте, пожалуйста, в виду.

Папа, что же ты делаешь? А как же игра? Разве ты не знаешь, что происходит, когда мы об этом говорим? Разве ты не помнишь, что случилось в прошлый раз?

Я помню: ты говорил, что не хочешь этого делать. И я, разумеется, уважаю такое решение. Я просто подумал — может быть, с тех пор что-то изменилось? Может быть, тебе стало бы чуть-чуть легче?

Скиппи, плотно сжав губы, медленно трясет головой.

Ты уверен? У отца умоляюще поднята бровь.

Скиппи кивает — все так же медленно.

Отец проводит руками по его лицу. Просто мне бы ужасно не хотелось думать, что ты — там, в Сибруке… Ну, понимаешь… Мы хотим, чтобы ты был доволен, если можешь, Дэнни, вот и все.

Пап, я доволен.

Конечно. Ладно. Я знаю.

Крепко держись за стул, высиди все до конца. Таблетки — в ящике стола, в твоей комнате.

Ладно. Отец поднимает руки. Ну тогда, наверно, посмотрим, как оно будет дальше. Он невесело улыбается. Конец допроса, говорит он.

Ты встаешь, чтобы уйти. Внутри тебя холод и пустота, как разрушенный замок, где свищет ветер — уууу-шшшшшшш-уууу-шшшшшш.

Эй, кстати, я думал завтра после работы сходить в бассейн — не хочешь со мной?

М-м-м… нет, спасибо.

Тебе не нужно тренироваться перед заплывом?

Нет. Тренер сказал, что это необязательно.

Правда?

Ну да, он сказал, что лучше немного отдохнуть от тренировок. Я могу вывести Догли на прогулку. Пошли, мальчик. Он надевает на пса ошейник с поводком, и Догли неохотно встает с подстилки.

Хуже всего ночи. Фейерверки взрываются, как кассетные бомбы; крики за стенами — будто снаряды, разрывающиеся прямо у тебя в сердце. Но в самом заветном тайнике памяти — там, где ждет Девушка с Фрисби, — там все по-прежнему. Ее руки, ее волосы, ее глаза, ее голос, поющий ее тайную песенку, — все это подхватывает тебя вихрем и уносит за собой; ты снова теряешься в ее боковых восьмерках, и вся окружающая реальность тает, обращаясь в сон.

Эта неделя — каникулы в середине семестра — кажется самой длинной неделей в жизни Говарда. Никогда еще дом не казался ему таким маленьким, таким тесным — будто подземный бункер, где вместе с ним заперта пуля, со свистом отлетающая рикошетом от стен — день за днем, час за часом. Губы уже болят от обязанности постоянно рассеянно улыбаться; мышцы трясутся от необходимости поддерживать тело в сгорбленной позе на диване; любой повседневный разговор похож на жонглирование огнем, а простейший вопрос Хэлли (“У нас есть молоко?”) ввергает его в какую-то душевную преисподнюю, и все его синапсы в панике загораются, чтобы выдать какой-то ответ, прежде чем пауза слишком затянется. На второй день он уже подумывает, не повалиться ли ей в ноги, не сознаться ли сразу во всем — просто для того, чтобы положить конец этому мучительному истязанию своей нервной системы.

Но потом он обнаруживает обходной маневр. В понедельник утром, решив, что хватит уже противоборствовать Автоматору, он отправляется в школьную библиотеку и берет две книжки об истории Сибрука, чтобы приступить к порученному ему исследованию для концертной программы. Обе книжки написаны одним и тем же священником, плохо владевшим пером, и на редкость скучны, — но, пока он занят чтением, Хэлли его не трогает. Он проводит два дня подряд, блаженно окунувшись в отупляющие подробности сибрукского прошлого; дочитав эти книжки, он возвращает их в библиотеку и справляется у страдающего псориазом брата-библиотекаря, нет ли еще каких-нибудь книг о школе. Брат отвечает, что нет. Говард некоторое время пребывает в растерянности. А потом его осеняет. “А о Первой мировой войне?” — спрашивает он.

В библиотеке оказывается семнадцать книг, посвященных Первой мировой. Говард забирает их все. Дома он усаживается за стол в гостиной и, отгородившись стеной из книг, с углубленным, сосредоточенным видом погружается в чтение; он даже держит наготове коробку со свечками — на случай, если из-за строительных работ на месте Научного парка снова отключится электричество.

— Ты, похоже, всерьез этим всем увлекся, — замечает Хэлли, бросая взгляд на стопки книг с суровыми, мрачноватыми обложками.

— Да, знаешь, это для ребят, — отвечает он рассеянно и всматривается в страницу, чтобы сделать воображаемую пометку.

Оставшуюся неделю он занят только чтением. Учебники и художественные рассказы, элегии и забавные байки, свидетельства очевидцев и затхлые кабинетные рассуждения, — он читает все подряд; и на каждой странице он видит одно и то же — белое тело мисс Макинтайр, распростертое перед ним, ее губы, ищущие его губы, ее опьяненные, полузакрытые глаза.