Дэймон Гэлгут - Арктическое лето Страница 55

– Она – моя алмазная наложница, – сказал он, чем еще больше сбил с толку Моргана.

Отсутствие Масуда на причале обеспокоило Моргана, но оказалось, что тот уехал в школы, которые располагались глубоко в джунглях, и не получил ни одного сообщения. Теперь, когда Масуд знал, что Морган приехал, он поспешил из Хайдарабада, чтобы увидеться с ним.

Оба нервничали из-за непривычности обстановки.

– Ну, в общем-то, на дворец это мало похоже, – сказал Масуд. – Скорее большой уродливый дом. Мой и то лучше.

– Ради бога, не говори ему такое при встрече, – попросил Морган. – Нужно соблюдать приличия.

– Ты беспокоишься о своей зарплате, – ухмыльнулся Масуд. – И о своем положении. Ты испорчен так же, как они все.

Улыбнувшись, друзья обнялись. Время все сделало проще.

Масуд привез с собой трех людей – клерка-парса и двоих слуг, несущих багаж и бумаги. Большинство подобных жестов делалось напоказ, как понял Морган, потому что Масуд не мог позволить, чтобы его затмил какой-то магараджа из касты Марата. И как только он оказался внутри дворца, то сразу же начал задирать мажордома, Маларао-сагиба.

– Низама Хайдарабада, на которого я работаю, приветствуют двадцатью одним пушечным залпом, – сказал он. – Но я забыл, сколькими приветствуют правителя Деваса…

– Пятнадцатью, – быстро вставил Морган, видя, как расстроился Маларао.

– Вот как? Чудесно! – кивнул Масуд. – А у нас двадцать один!

И он с видимым пренебрежением провел пальцем по пыльной поверхности стола.

Морган ожидал самого худшего. Но когда Масуд встретился с магараджей, он был воплощенная вежливость. Гораздо более велеречивый, чем обычно, но в почтительном, изредка самоуничижительном ключе. Даже когда он задавал Их Высочеству вопросы о конституции, которую как начали разрабатывать восемь лет назад, так и продолжали до сих пор, то делал это предельно уважительно. Все выглядело так, словно Масуд решил на практике показать, что представляет собой ритуал самоуничижения, пародируемый им в письмах.

Бапу-сагиб отлично ему соответствовал. Было ли Масуду удобно во дворце, удовлетворяли ли его обстановка и еда? Он – индийский брат, его имя часто упоминается во дворце, и, что бы он ни попросил, любое его желание будет исполнено. Словам аккомпанировали торжественные полупоклоны и кивки, и все выглядело так, словно два монарха обсуждают дела своих государств.

Но когда Масуд вновь остался наедине с Морганом, то снова стал самим собой. Расхаживая с важным видом, он покручивал кончики усов, в которых начинала проблескивать седина. Ночью спать в помещении было слишком жарко, и они отправились на крышу. Морган устроил себе там постель сразу же по приезде, но Масуд сказал, что он использовал не ту сторону крыши.

– Нет, нет! Только полный глупец, да еще англичанин, станет здесь спать. Ты просто не понимаешь… Да, лечь нужно лицом к городу. Чувствуешь ветерок? Позови слуг, и пусть они перенесут постели.

Постели немедленно перенесли с одной стороны крыши на другую. И когда лампы были погашены, Морган почувствовал, как его наполняет счастье – наконец он может лежать рядом со своим другом и неторопливо беседовать во мраке, исполненном мягкого тепла.

На протяжении последующих дней магараджа развлекал Моргана и его гостя изысканной кухней, представлениями и экскурсиями. Он даже отправил их верхом на слоне на вершину горы Деви. Но, несмотря на отличную обстановку и дорогой стол, Масуд не одобрял то, что видел в Девасе. Конечно, хозяину он ничего не говорил, но, когда он оставался наедине с Морганом, не скрывал своего высокомерного отношения к окружающим его беспорядкам и некомпетентности. Груды строительного камня и кирпича, по его мнению, были отличным симптомом того, что следовало бы изменить в индийских монархиях.

– Истинная независимость все это исправит, – говорил он, потягивая на веранде чай. – Это не настоящая Индия, а гротеск, карикатура на то, что появилось на свет в результате брачного союза твоей империи и нашей глупости.

– Но ведь не мы изобрели монархов, – спокойно сказал Морган. – Они у вас уже были.

– Но не в такой же форме! Посмотри на все эти отходы, на жалкий хлам. Ты знаешь, что в одном из пианино гнездо белки?

– Да, я видел, – сказал Морган, не сдерживая смеха.

– О! Ты только взгляни! Это уже слишком! В то время, когда мы пьем чай!

Масуд имел в виду вереницу слуг, которые протопали мимо, причем каждый из них держал в руках стульчак с ночным горшком. Когда слуги прошли, оставив за собой слабый, но неприятный запах, Масуд вздохнул и развел руками.

Морган снова засмеялся. И смешно и грустно. Если англичане покинут Индию, как это однажды и произойдет, какую жизнь устроят себе индийцы? Наверное, не менее нелепую, чем была при англичанах.

Тот же вопрос терзал обоих, когда через день или два они ехали в Уджайн, один из священных городов Индии, и Морган надеялся, что его друг получит удовольствие, рассматривая спускающиеся к реке ступени, на которых индусы лихорадочно отправляли свои религиозные ритуалы. Это было больше чем просто развлечение. В свой первый приезд, в Бенаресе, Морган почувствовал, что максимально приблизился к чему-то истинно индийскому. Когда по берегам горели мертвые, а на реке и по ее берегам на многие километры тянулось столпотворение лодок, храмов и святилищ, Морган увидел, как выглядела эта страна, когда сюда еще не пришел белый человек.

Но хотя река в Уджайне представляла собой бледную копию сцен, наблюдаемых Морганом на берегах Ганга, Масуд был в ужасе. Сотни садху совершали свои ритуалы, омывали себя, болтали или молились. Многие из них были почти голыми, многие покрыты пятнами и полосами яркой краски или вымазаны пеплом. Кое-кто сидел на гвоздях. Масуд уставился на группу, которая распивала чай; глаза его расширились от распиравшего изнутри чувства и, посмотрев на Моргана так, словно тот был во всем виноват, он закричал с негодованием:

– Дорогой мой! Я тебя спрашиваю!

О чем он спрашивал, так и осталось неизвестным. Впрочем, на его вопрос не имелось ответа.

Работать в середине дня – слишком жарко. Морган исполнял свои обязанности рано поутру, и иногда, ближе к вечеру, читал Их Высочеству. С полудня до четырех часов он, как правило, не покидал своих комнат. Занимаемое Морганом помещение было достаточно просторным – спальня, гостиная, приемная и ванная, и все умело отделано в европейском стиле. Но любые просторы не могли бы вместить его; безделье и жара плохо сочетаются друг с другом, и мысли Моргана постоянно обращались к плотскому, несмотря на все его сопротивление.

Он вспомнил мертвую корову на обочине и решение, которое он принял. Однако с тех пор он только и делал, что ожесточенно боролся с собой. В первый раз он полностью понял Сирайта. Полуденный свет, белый и слепящий, исходя из зенита, вертикально падал на землю, пронзая ее. В помещении оставалось только покрываться потом и давать волю воображению – что еще делать в такую жару? И трудно не остановиться мыслями на каком-нибудь объекте. Вскоре двое стали занимать Моргана более других. Первый – слуга-магометанин, который обычно стоял на запятках «виктории» Моргана, когда он разъезжал по округе. Не слишком привлекательный паренек лет пятнадцати-шестнадцати, не блещущий чистотой и худосочный, который тем не менее отметил Моргана особым взглядом. Был волнующий момент, когда этот юноша особым образом подвязал передок своей набедренной повязки, явно имитируя эрекцию, и особенным, значащим взглядом посмотрел на Моргана, скаля плохие зубы.

Гораздо более многообещающим казался индус-кули, работавший с сикхами, проводившими электричество в зал Дурбара. В обязанности Моргана входило присматривать за их трудами, и во время одного из своих визитов на место работы он увидел юношу, что, смеясь, бежал через двор. Они обменялись взглядами, а потом кули особым, глубоким поклоном приветствовал Моргана. Ему было лет восемнадцать – худой, но хорошо сложенный, с приятным, нежным выражением лица.

В другой раз он принес Моргану стул, превратив это нехитрое действие в целое представление, и с того момента оба – и юноша, и Морган – отличали друг друга от прочих людей, толпившихся в зале. Игра улыбок и взглядов, украдкой начавшаяся между ними, вскоре стала весьма изощренной. Когда Морган в очередной раз навестил зал Дурбара, его обеспокоил доносящийся сзади шум. Обернувшись, он увидел, как юный кули хлестнул по земле кожаным ремнем. Потом еще и еще, уже слабее. При этом он улыбался Моргану. Вскоре, когда сикхи отправили его принести провода и патроны для электроламп, он, торопливо уходя, умудрился окинуть Моргана долгим и внимательным взглядом. Исчезнув за углом, он остановился – что было видно по его замершей тени, – явно ожидая, что англичанин пойдет за ним.

Морган не пошел даже тогда, когда юноша повторил свой опыт на следующий день. Действовать таким слишком очевидным образом было бы опасно. Кроме того, на него напала обычная в таких случаях робость. Он чувствовал, что страсть и унижает, и выматывает его, а справиться с ней оказалось трудно, даже прибегая к интенсивной мануальной терапии.