Фрэнк Харди - Власть без славы. Книга 1 Страница 55

Джон Уэст откинул со лба прядь рыжеватых волос, и для матери он снова стал маленьким мальчиком, ее любимым сыном. Но этого ей было мало.

— Я только на минутку, мама, — сказал Джон. — Дела не ждут. Как твои глаза?

— Да все так же.

— Надо обратиться к другому врачу, Твой врач, по-моему, никуда не годится. А как насчет финансов?

— Денег мне не нужно, Джон. — Миссис Уэст наклонилась вперед и схватила сына за руку. — Джон! Почему ты не закроешь тотализатор и клуб? Почему не разгонишь всю шайку? Ведь я же так просила тебя!

Джон посмотрел матери в лицо, и его холодные серые глаза чуть потеплели.

— Я прошу тебя, Джон, ради меня, ради твоей родной матери. — Миссис Уэст показалось, что во взгляде сына промелькнуло что-то, напомнившее ей те далекие времена, когда она плакала в этой самой кухне оттого, что нечем было накормить семью, а Джон утешал ее: «Я вырасту большой и наживу много денег. Я буду заботиться о тебе, мама. Тебе будет хорошо».

— Устрой Арти на работу и не давай ему водиться с Диком Брэдли.

Джон Уэст выпрямился; взгляд его снова стал непроницаемым и бесстрастным.

— Так это тебя беспокоит? Ну что ж, поговори с Арти. Меня это не касается.

— С Арти говорить бесполезно. Ты отлично это знаешь, Джон.

— Все равно, мама, это не мое дело. Не разорваться же мне! И с какой стати я закрою тотализатор и клуб? Рабочие любят поиграть на скачках, и что же в этом плохого? Я же говорил тебе, не верь ты глупостям, мало ли что пишут в газетах. Это все вранье.

— Не все, Джон.

Джон Уэст вынул из кармана конверт и сунул его матери в руку.

— Возьми мама. Купишь себе что-нибудь — новое платье, что ли.

Миссис Уэст хотела было отказаться, но передумала. Какой смысл? Даже любовь-к родной матери выражалась у него в денежных знаках.

Неловкое молчание прервал голос Артура Уэста, донесшийся с переднего крыльца.

— Здравствуй, Барни! Как поживаешь?

Голос Робинсона ответил:

— Замерз, как блоха на дохлом белом медведе.

— Это Барни Робинсон? — спросила миссис Уэст.

— Да, он ждет меня в коляске.

— Позови его, Джон. Я напою вас чаем. Барни мне всегда нравился; я сто лет его не видала. Он, кажется, скоро уезжает в Америку?

— Да, скоро. Но сейчас нам некогда садиться чай пить, — ответил Джон Уэст.

Вошел Артур, снял пальто и шляпу и коротко бросил матери:

— Здравствуй.

— Ну, мне пора, — сказал Джон. Он надел шляпу и поспешно вышел из комнаты.

Он сел в коляску рядом с Робинсоном. Миссис Уэст, вышедшая на крыльцо, крикнула:

— Здравствуй, Барни.

— A-а, моя старая любовь, — отозвался Барни. — Как поживаете, миссис Уэст?

— Помаленьку.

— Я так и не дождался, когда вы разведетесь со своим стариком, — пошутил Барни. — Вот и пришлось взять другую. Моя Флорри недурна, а все-таки не то, что старая любовь!

Миссис Уэст засмеялась. Джон Уэст крикнул из темноты:

— Иди, иди домой, мама, простудишься.

Когда послышался стук копыт по мостовой, старуха, держась за стены, вернулась на кухню. Джо встал, помог матери устроиться в кресле, снова сел и начал мешать огонь в очаге.

Артур молча поглаживал седые усы. Миссис Уэст с минуту напряженно всматривалась в его лицо, потом сказала:

— Артур, прошу тебя, не водись ты с Брэдли.

Он поднял голову и загоревшимся взглядом посмотрел на мать.

— Дик Брэдли заботился обо мне в тюрьме, — сказал он. — Он мой лучший друг, и я не брошу его.

Старуха отвела глаза от лица сына и снова принялась за вязанье. Комок подступил ей к горлу, она еле удерживалась от слез.

Сыновья посидели недолго. Джо сказал, что беспокоится, не заболел ли ребенок, и Арти ушел вместе с братом.

Миссис Уэст, опустив вязанье на колени, долго смотрела в огонь. Потом она горько-горько заплакала, как плачет человек, хороня свою последнюю надежду.

Джон Уэст и Барни Робинсон подъехали к дому Боба Скотта, недавно снова избранного в парламент штата Виктория.

Когда гости расположились в гостиной, Джон Уэст спросил хозяина:

— Вы уже говорили с Эштоном?

— Говорил, но только он не согласен.

Боб Скотт, приземистый курчавый молодой человек довольно приятной наружности, был чрезвычайно энергичен и обладал незаурядным даром красноречия. Невежда, демагог, игрок и карьерист, он как нельзя лучше подходил к уготованной ему роли — служить рекламой для «демократических убеждений» Джона Уэста и его «беззаветной любви» к рабочим.

— Видите ли, дело довольно сложное, — продолжал Боб. — Лейбористы будут голосовать против пересмотра закона об азартных играх, потому что новый законопроект защищает интересы имущих классов, в частности интересы Скакового клуба. Но что касается вашего плана, я сомневаюсь в его успехе. Пока что я завербовал только шесть человек; ну для начала этого хватит. Мы назовем нашу организацию партией «христианских социалистов» — такая была когда-то в Мельбурне. В воскресенье мы созовем митинг в театре «Бижу». Я заказал знамя — на зеленом фоне белая карта Австралии. Мы будем агитировать за «белую Австралию» и прочее. Будем нападать на Джоггинса, скажем, что он бездельник и не мешало бы ему поработать. И уж если искоренять азарт, то нужно начинать со Скакового клуба штата Виктория.

— Отлично. Мне нужна эта организация только для того, чтобы показать, что социалисты и лейбористы против Джоггинса. Старайтесь, старайтесь, я в долгу не останусь.

— А резолюцию собрания вы заготовили?

— Да. Она с тобой, Барни?

— Со мной. Сейчас прочту вам.

Барни вытащил из кармана сложенный лист бумаги и торжественно начал читать:

— «По мнению почтенного собрания свободных и богобоязненных граждан, гнусавые ханжи и святоши, которые поносят бедняка и призывают на его голову божью кару только за то, что он в кои-то веки поставит шиллинг на лошадку, а сами пресмыкаются перед раззолоченными биржевиками и плутами из Скакового клуба штата Виктория, являются постоянной угрозой порядку, покою, прогрессу и процветанию…»

Барни сделал паузу и, самодовольно покручивая усы, дал время своим слушателям оценить подпущенную им аллитерацию.

— «Они хотят, чтобы у нас было смешанное население, чтобы у нас верховодили желтокожие. Они стоят за труд по вольному найму, за оплату рабочим по десять шиллингов в неделю; за четырнадцатичасовой рабочий день, за потогонную каторжную систему и за всяческое политическое и экономическое рабство; они хотят еще больше раскормить жирных свиней. Во имя мира, порядка и честного управления страной мы требуем их немедленного изгнания из Австралийского Союза…»

— Ну и обозлятся же святоши! — воскликнул Скотт.

— Это годится, — сказал Джон Уэст. — Нам непременно нужно заручиться широкой поддержкой рабочих, Нужно показать, что у моего тотализатора и у моего клуба друзей не меньше, чем врагов. Упирайте на лицемерие святош. Говорите, что вы не против религии, но церковь обещает человеку все блага только на небе, а если бедняк ставит на лошадь, то у него есть надежда приобрести блага на земле, где они ему как раз и нужны, Нападайте на церковников, кричите, что они строят пышные соборы, а у рабочих нет даже крыши над головой.

— На церковников-то я буду нападать, не беспокойтесь, — сказал Скотт. — А как быть с католиками?

— Католическую церковь не трогайте. Она не против азарта.

В воскресенье театр «Бижу» был переполнен. Публика вела себя шумно, но миролюбиво: со всех сторон слышались беззлобные шутки, дружественные возгласы, смех. Сочинение Барни Робинсона было зачитано и поддержано несколькими ораторами. Все они в меру сил поливали грязью Джоггинса и его сторонников среди протестантского духовенства. Над трибуной висело полотнище с надписью: «Христианские социалисты».

Боб Скотт произнес воинственную речь; он стучал кулаком, кричал и жестикулировал, как одержимый. Он обозвал Джоггинса и его приверженцев ханжами, политическими шарлатанами, которые обрушиваются на тотализатор, но боятся нападать на Скаковой клуб или на фондовую биржу.

— Взгляните на церкви! — гремел он, изо всех сил колотя по столу. — Миллионы расходуются на возведение роскошнейших храмов, а бедняки ютятся в лачугах. Если бы Христос сошел на землю, он сказал бы: «Я буду строить дома для бедных». Голос Боба дрогнул от притворного волнения. — Пусть джоггинсы попробуют поработать!

В тот же вечер Джоггинс разразился новой филиппикой против Джона Уэста в театре «Водевиль».

На следующий день сэр Сэмюэл Гиббон, министр внутренних дел штата, объявил, что он намерен провести закон, который позволит полиции закрыть все тайные тотализаторы и игорные притоны.

Джон Уэст удвоил свои усилия, вербуя сторонников в рядах лейбористов. Он теперь, как никогда, нуждался в широкой поддержке. Он действовал успешно, но ему случалось натыкаться и на сопротивление. Некоторые низовые лейбористские организации принимали резолюции, осуждающие «политических деятелей, которые открыто поддерживают своим авторитетом азартные игры». Такую резолюцию приняли и керрингбушские лейбористы; секретарь организации, мистер Ренфри, недвусмысленно выразил свое несогласие с резолюцией, разразившись площадной бранью по адресу собрания. Оправдываясь перед Джоном Уэстом, он объяснил, что резолюция была внесена социалистами — левым крылом лейбористов. Он пообещал во что бы то ни стало протащить в организацию «нужных людей».