Максим Кантор - Учебник рисования Страница 56

— Неужели — заместитель министра культуры? — шепнула Лиза соседке Инночке.

— Правда, странно? — подхватила Инночка. — Мое поколение правит страной! Кто бы мог подумать?

— Такой простой. И шутит все время.

— В юности вышучивал все подряд. Ничего святого! — и две религиозные девушки, пожилая и юная, посмотрели друг на друга с пониманием: «ничего святого» было сказано в хорошем смысле, в том смысле, что Леонид разрушал догмы и утверждал свободу.

— Ему на язык не попадайся! Я помню, однажды Леонида декан факультета вызвал на расправу; стал говорить, что Леонид попусту себя тратит, прожигает жизнь. Предложил покаяться. Тогда Леонид встал на колени! Вот была потеха! Стоит на коленях, бьет себя в грудь и кричит: Я — нераскрывшийся! Мы нераскрывшееся поколение!

— Где же были в это время вы, Соломон Моисеевич? — поинтересовалась Елена Михайловна. — Вы, насколько понимаю, учитель Голенищева, обязаны были отвечать за него.

— Соломон Моисеевич сидел в кресле, закрыв лицо руками.

— Как это на тебя похоже, Соломон, — сказала Татьяна Ивановна, — лишь бы в сторонке отсидеться. Жена по магазинам бегает, сумка килограммов двадцать весит, а профессор в кресле сидит, лицо закроет — я, мол, ничего не знаю.

— Наверное, сегодня этому декану стыдно, — сказала Лиза, — он видит, как Леонид теперь раскрылся.

— Полагаю, ему наконец стало смешно, — сказала Инночка. — Поколение проявило себя — они заставили всю страну смеяться своим шуткам!

— Они заставили смеяться весь мир!

— Вам бы все паясничать, — неожиданно сказала Татьяна Ивановна. — Дурни юродивые.

Все разом замолчали. Стало слышно, как шамкает старый Рихтер, пережевывая непослушной челюстью салат. Татьяна Ивановна развила свою мысль.

— Раньше веселились по-доброму. Соберутся во дворе, гармонь принесут и поют хором. Всем хорошо, весело. Помню, как дядя Вася играл — не хочешь, а запоешь! С других дворов приходили слушать. У нас, в деревне Покоево, от души веселились — вы так не умеете. Соберетесь — и кривляетесь. Или чужое добро считаете. И шутки у вас уродские.

— Юродство есть путь к блаженству, — добродушно сказал Голенищев.

— Первая заповедь блаженства, — процитировала Инночка, — гласит: блаженны нищие духом.

— Блаженны нищие духом? — Соломон Моисеевич с удовольствием внедрился в беседу. — Хм, понимать отказываюсь. Идеал развития человечества — духовно богатая личность. Да, — он призвал гостей восхититься этой перспективой, — будем стремиться к богатству личности! — Рихтер немного помедлил, пережевывая салат, и добавил: — Каждую минуту!

— У нас в деревне тоже дурачки были, — продолжала Татьяна Ивановна, — помнишь, — обратилась она к Кузнецову, — помнишь, рядом жил Юрка-дурачок? Так он людей по-доброму веселил и никакого личного богатства не просил. И в Париж не ездил.

Кузнецов задумался, какого Юрку имеет в виду тетя Таня. Алкоголика Юрку, того, который зарезал жену, но, отсидев два года, попал под амнистию, этого, что ли? Юрка развлекал соседей незатейливыми своими шутками: пел матерные частушки и показывал прохожим язык. Однажды его нашли повешенным на березе, и посиневшее лицо его с высунутым раздутым языком осталось в памяти жителей деревни. Бабки утверждали, что его повесили милиционеры из райцентра, повесили за правду, за то, что он, не глядя на погоны, высказывался резко и отчаянно. И про партию выражался, говорили бабки, вот и удавили Юрку, правда-то, она глаза колет. Однако вряд ли, подумал Кузнецов, она этого Юрку имеет в виду. Может, еще какой был? Правда, в Париж Юрка точно не ездил.

— Не духовная нищета, но нищета, возникшая вследствие служения духовному, — сказал Соломон Моисеевич, кушая салат. — «Блажен тот, кто сделался нищим по велению духа» — вот как следует читать.

— По велению духа ты и жену сделал нищей, — сказала Татьяна Ивановна, — всю жизнь сидел в кресле, лицо руками закрывал. И шутки у вас дурацкие, и зарплаты никакой.

— По велению духа! — восхитилась Инночка. — Именно так!

— Глупости! — отрезала Татьяна Ивановна. — Не мог Христос сказать такую ерунду. А нигде не сказано, что блаженны те, которые семью кормят?

— Увы, — развел руками Голенищев, — сказано прямо наоборот: посмотрите на птиц небесных, они не сеют, не жнут. И мы, искренние юродивые, российские интеллигенты, должны вести себя так же.

— Но говорится не о теле, а о душе, — и Лиза удивилась своей храбрости, говоря свободно со взрослыми, — не копите в душе сокровищ, раздайте их. Труднее расстаться с душевными приобретениями, чем с материальными. Опорожняйте душу, пусть душа станет нищей, вот что сказал Христос.

— Вы трактуете слова Христа, как высказывание против богатства личности? Хочу предостеречь, милая Лиза, вы на неверном пути. — Рихтер даже салат жевать перестал и предостерегающе поднял палец. — Я объясню сейчас…

Однако их разговор был прерван женскими криками.

— Что это? — осведомился Соломон Моисеевич. — Кажется, зовут, кхе-кхм, на помощь?

— Соседи веселятся. Вот вам, Татьяна Ивановна, и народные гулянья.

А женщина все кричала. Нехороший был крик, так кричат от боли.

— Говорят, там притон.

— Притон? — полюбопытствовал Соломон Моисеевич. — И кто живет в притоне?

— Проститутки живут.

— То есть как, проститутки?

— Женщины, — пояснила Елена Михайловна, — торгующие своим телом.

— За деньги?

— Именно за деньги. Не очень большие деньги, полагаю, но все-таки деньги.

— Теперь такая инфляция, — заметил Голенищев, — что это практически альтруизм.

— Какая низость, — высказал свое мнение по этому вопросу Соломон Моисеевич, — это абсолютно аморально. Надо милицию пригласить.

— Не станет милиция связываться. Привыкли.

— Вы хотите сказать, — Рихтер поднял брови, — что унижение людей, моральная нечистоплотность — стали нормой? Никогда не поверю!

— Я с ними поговорю, — сказал Павел и встал.

— Сиди, — сказал Кузнецов, — не хватало, чтоб на свадьбе глаз подбили. У меня друг на свадьбе ввязался в историю. — Он осекся, сообразив, что скажет лишнее. Его опыт никак не совпадал с опытом других гостей. Расскажи он им про драку на свадьбе Сникерса, про нож, который он в последний момент выбил у отца невесты, то-то бы они разахались. Небось, нож держали в руках, только когда бутерброд маслом мазали.

— Все-таки надо позвать милицию, — воззвал к присутствующим Соломон Моисеевич, — я определенно настаиваю на своем мнении.

— Вот ты и позови, — сказала Татьяна Ивановна, — вечно других подначиваешь.

— Я подначиваю? Просто не знаю номер телефона.

— Всегда все должны делать другие. А ты, барин, приказы шлешь.

— Никогда не звоню в милицию, — надменно сказала Елена Михайловна, — я милицию презираю.

— Я выйду и поговорю, — сказал Павел. — Сейчас.

— Успокойтесь, в проститутках ничего опасного нет.

— В конце концов, лучше проститутки в соседях, чем ГБ.

— Да уж, не тридцать седьмой год.

— И не семьдесят седьмой. Помните, как мы книги жгли?

— «Архипелаг» сожгли, а Соломон на всякий случай еще и «Винни-Пуха» спалил.

— Дед всегда ждал ареста.

— А помните, Соломон считал, что его прослушивают?

— Дед думал, что за ним из телевизора подглядывают, и накрывал телевизор пальто.

— Кстати сказать, тем самым испанским пальто — вот когда пригодилось.

— А вдруг правда подглядывали?

Крики усилились. Слушать их было неприятно.

— А почему вы считаете, что это не ГБ? — беспокойно спросил Соломон Моисеевич. — Вполне возможно, что истязают кого-то. Да-да, времена возвращаются.

— Кого сейчас ГБ истязает, помилуйте, Соломон Моисеевич. Комитетчики бедствуют, им не до нас. Зарплата копеечная; бедолаги крутятся, чтобы деточек прокормить. Госсекреты продают — да вот беда: не берет никто. Им только рихтеров сейчас ловить. Какой с вас навар, — и Голенищев принялся объяснять Соломону Моисеевичу особенности российского бюджета. Рихтер слушал и ничего не понимал.

— В пятьдесят втором, — сказал он, — меня взяли по доносу соседа.

— Хорошие люди были, приветливые, — не замедлила с репликой Татьяна Ивановна. — Если бы не твое барство, если бы не твое всегдашнее наплевательство, ничего бы не случилось. Зачем ты их до этого довел, зачем? Тебя сколько раз звали с людьми посидеть в праздники, а ты с ними даже на лестнице не здоровался.

— Согласись, бабушка, это не повод для доноса.

— Сосед потом так плакался, так убивался! Он ведь не по злобе — так, от обиды. Довели человека. Ты ведь кого хочешь своим барством доведешь.

— Дед чудом не погиб в лагерях. Если бы не реабилитация пятьдесят третьего…