Ян-Филипп Зендкер - Сердце, живущее в согласии Страница 56

Что тебе здесь делать?

А в Нью-Йорке – что?

Это не сработает.

Не бойся.

Слушай меня!

Нет, не ее. Слушай меня!

Мысли неслись по кругу, я чувствовала себя беспомощной. Может, У Ба прав? И мне действительно надо попытаться сделать шаг и понять, что хотела я совсем другого?

Только бы не стало слишком поздно.

Глава 10

Брат настоял, что проводит меня до аэропорта. Его друг сумел достать машину и повез нас в Хехо.

Всю дорогу У Ба держал меня за руку. Мы почти не разговаривали, нам хватало взглядов. Я знала, как остро мне будет не хватать в Нью-Йорке этого дружественного молчания и бессловесного понимания.

В одном месте на дорогу вывернул армейский грузовик и почему-то остановился. Дорога была узкой и не позволяла его объехать. В кузове сидели молодые вооруженные солдаты с пустыми лицами и свирепо поглядывали на нас. К нашей машине приближалась пара сверкающих черных сапог. В зеркале заднего обзора я видела лицо друга У Ба, его глаза становились все шире. Я не знала, что страх имеет запах. Зловонное, отвратительное амбре свежей блевотины. Даже мой брат беспокойно заерзал на сиденье.

Его друг медленно опустил стекло окошка. Я увидела красные от бетельного сока зубы и любопытные глаза, пялящиеся на нас.

Я подумала о Ко Бо Бо. Точнее, о Мо Мо. Чем дольше размышляла о ней, тем спокойнее становилась. Есть сила, что сопротивляется черным сапогам и не боится красных зубов. Есть сила, превосходящая страх, противостоящая злу. Тхар Тхар был прав: в каждом из нас есть частица этой силы.

Офицер и водитель перебросились несколькими фразами. Посмеялись. Я не знала, чтó в данном случае означал их смех. А потом грузовик дал задний ход и пропустил нашу машину.

Подъехав к Хехо, мы еще издали, с вершины холма, увидели аэропорт. На сердце у меня стало тяжело, и я крепко стиснула руку брата.

Я не хотела улетать.

Машина свернула на длинный бульвар, окаймленный дубами, соснами, эвкалиптами и акациями. В конце его виднелось здание терминала с невысокой башенкой авиадиспетчеров. Ехали медленно, мои нервы были натянуты до предела. Меня мутило. В теплый, даже жаркий день меня бил озноб.

Мы остановились на пыльной площадке. Туда же подъехал автобус с туристами. Никто из нас не произнес ни слова.

Первым вылез У Ба, взял мой рюкзак, прошел к терминалу и замер у зарешеченного входа. Там маячил полицейский, который довольно грубо потребовал остановиться. Я молча смотрела, понимая, что мое вмешательство ничего не даст.

– Дальше мне нельзя, – сказал У Ба.

– Почему?

По его взгляду я поняла, что задала глупый вопрос.

Мы стояли и глядели друг на друга. Я не знала, о чем говорить. У Ба взял меня за руки и долго смотрел в глаза.

– До скорой встречи, – сказал он.

– До скорой, – ответила я. – Огромное тебе спасибо за…

У Ба приложил палец ко рту, и я замолчала. Потом он поцеловал палец и коснулся моих губ. Завершив ритуал прощания, брат повернулся и зашагал к машине.

Мне хотелось крикнуть: «Постой! Не уходи. Останься со мной». Я почувствовала себя маленькой Джулией, которую бросили одну.

Взяла рюкзак и в последний раз обернулась. Брат одиноко стоял на пыльной площади и, придерживая лоунджи, махал мне.

Его улыбка. Увижу ли я ее снова? Сдержу ли на этот раз обещание скоро вернуться?

Я медленно поднималась по пандусу.

Я не хотела улетать.

Таможенники разместились в комнатке с тремя стойками. Казалось, плотник только что наспех их сколотил. Мой рюкзак взвешивали на старых заржавленных весах, а посадочный талон заполняли от руки.

Полицейский провел меня через металлодетектор, чей пронзительный писк интересовал таможенников не больше, чем полупустая бутылка с водой.

Я беспокойно вышагивала по скупо обставленному залу ожидания. Остальные пассажиры сидели, но я не могла.

Самолет уже стоял на взлетной полосе. Несколько минут назад объявили посадку на наш рейс. У меня гулко стучало сердце.

Я не хотела улетать.

Никогда еще мне не было так тяжело. Ничто не влекло меня в Нью-Йорк: ни комфорт квартиры, ни горячий утренний душ и пролистывание газеты с чашкой кофе в руках. Даже встреча с Эми и возобновление наших долгих и обстоятельных разговоров. Я поняла, что не хочу ничего обсуждать и анализировать. Игра в «за и против» меня больше не интересовала. Каждое слово было бы просто одним из множества слов. Решать должна я сама. У Ба прав: истина – в моей душе. Только я могу ответить себе, насколько свободна, насколько длинны тени и чтó держит меня в плену.

Мне захотелось еще раз взглянуть на брата. У решетчатых ворот толкались местные зеваки, тут же играли их дети, У Ба не было.

К самолету подъехал багажный пикап c вещами пассажиров. Двое работников аэропорта начали переправлять их в багажный отсек самолета. На самом дне кузова я заметила свой рюкзак.

Я не хотела улетать.

Я застыла на взлетной полосе. Стюардесса окликнула меня, последнюю пассажирку. Я тяжело поднялась по короткому трапу. Стюардесса мне улыбнулась.

Я не хотела улетать.

Стюардесса попросила мой посадочный талон. Я молча смотрела на нее. Она повторила просьбу.

– Я остаюсь.

Стюардесса продолжала улыбаться, словно не слышала моих слов.

– Я не полечу на этом самолете. Я остаюсь здесь, – пояснила я.

В ее глазах читалось замешательство.

Я улыбнулась и, ощущая слабость в коленях, спустилась на взлетную полосу. Подойдя к пикапу, указала на свой рюкзак и попросила отдать его мне. Рабочий недоуменно посмотрел сначала на меня, затем на стюардессу. Та что-то крикнула, и он отдал рюкзак.

Я вернулась в зал ожидания, стало удивительно спокойно.

Перед терминалом, в тени акации, стояло такси. Рядом я увидела машину, на которой мы приехали. У Ба стоял, прислонившись к капоту, и ждал. В руке он держал недавно сломанную ветку жасмина. Увидев меня, он не шагнул навстречу. Только тихая улыбка выдавала его радость.

Планов у меня не было, но была мечта.

Примечания

1

Лоунджи – национальная одежда бирманцев, как мужчин, так и женщин; мужская юбка, представляет собой кусок хлопковой ткани, сшитый по боковому шву. – Здесь и далее прим. перев.

2

Барнетт Ньюман (1905–1970) – известный американский художник-абстракционист.

3

Празднество по случаю дня закладки данной пагоды. Первоначально имело чисто религиозный смысл, но затем стало обычным праздником, которое устраивается в сухой сезон (с ноября по март).

4

Как и традиционное «How do you do?», это своеобразный вопрос-приветствие, на который далеко не всегда требуется (и зачастую не дается) ответ.