Евгений Бухин - Записки бостонского таксиста Страница 56

В жизни каждого человека бывают дни, когда за что не возьмёшься — всё получается, а потом ветер удачи меняет направление, и всё начинает валиться из рук. Но пока что цепь маленьких удач продолжалась. Тут следует сказать, что опасаясь заходить во всякие «забегаловки», я питался только дома — картошкой, белой булкой и сливочным маслом в неограниченном количестве. Конечно, были «разгрузочные» дни: дважды в доме моего московского знакомого я наслаждался замечательными обедами, аппетитные угощения выставлялись на литературных вечерах. А пока что я направился за картошкой и булкой в магазин под названием «Перекрёсток». — «У вас есть с собой пенсионная карточка», — спросила кассирша, благожелательно изучив мою несколько поблекшую под напором времени внешность. Я сокрушённо развёл руками. Она посмотрела на мои покупки — картошка и белый батон. Ей стало жалко меня, и тогда она снизила цену на установленный законом процент. Когда я уходил, четыре милиционера проследили не оставил ли я взрывное устройство или может сотворил какую-либо иную пакость. — «Живём как в осаждённом городе, — сказала мне курьерша в одной из редакций. — Везде бронированные двери и охранники».

О, эти маленькие удачи — они скрашивают нашу быстротекущую жизнь. Автобус, с которого начался мой путь к Московскому Дому Национальностей, не заставил себя ждать, и люди сразу проникли вовнутрь. Обычно толпа стоит долго, а водитель терпеливо ждёт, пока каждый пассажир, просунув карточку в автомат, пройдёт мощную вертушку в автобусе. Однако автомат сломался, и я, как и все, мгновенно преодолев лопасти вертушки, сэкономил 25 рублей. Дело небольшое, но приятно. Но тут я подумал: «Ну хорошо, сейчас ясная погода, светит солнце, а если гроза — в этой толчее раскрыть зонтик невозможно; а если какой-нибудь катаклизм или террористы…» И я с ужасом представил, как озверевшая толпа, врываясь в автобус, прижимает меня к лопастям вертушки, и они вгрызаются в моё тело, оставляя глубокие борозды.

II

Женщина, которая занималась рекламой товара, не выходила у меня из головы. Я был уверен, что где-то уже встречался с ней. Но, конечно, не в Москве, а в Киеве и много лет назад. Я не мог забыть эти глаза-буравчики, которые просверливали меня насквозь, словно сильный магнит поместили под белым выпуклым лбом.

Когда-то, лет двадцать пять назад, я работал в Киеве в конструкторском бюро завода, который в шутку мои товарищи называли — заводом испорченных автоматов. В этом названии была доля правды, поскольку особым качеством продукция предприятия не отличалась. Обязательно раз в два-три месяца нас мобилизовывали в дружину — следить за порядком на улицах района, где был расположен наш завод. На это мероприятие мы откликались охотно: нацепил красную повязку, погулял вечером на свежем воздухе и получил «отгул». Иногда с нами шёл милиционер, иногда — нет. По-разному получалось. В тот вечер нас было трое — средних лет граждане обычных физических кондиций. Шли болтая о заводских делах, не очень поглядывая по сторонам. И вдруг шум — нас явно звали на помощь. Пожилой невысокий еврей, как клещ, впился в рукав пиджака рослого парня. За другой рукав его тащила к себе совсем молодая светловолосая женщина, одетая в серый, очень приличный костюмчик, видимо, подруга парня.

«Они сейчас раздерут его пополам», — подумал я. Из бессвязных выкриков старика постепенно становилось ясно, что парочка будто бы вытащила у него бумажник, где кроме денег была пенсионная книжка. А молодая женщина в ответ возмущённо шумела, что это клевета, но перекричать старика ей было непросто. Базар был большой, и постепенно вокруг стала собираться группа зевак.

Автобус, совершающий регулярные рейсы в нашем заводском районе, как обычно, был набит так, что пассажирам дышать было трудно. На остановке дверь с треском растворилась, и с передней площадки несколько человек буквально вывалились наружу. Стало полегче. Вместо них вошёл пожилой невысокий еврей в лёгком парусиновом кителе. Сидящая молодая женщина приподнялась и с приветливой улыбкой сказала старику: «Садитесь, пожалуйста». Однако освободить место в такой толчее было непросто. Все-таки это ей удалось сделать, энергично напирая сильным телом на стоящих рядом пассажиров. Протискиваясь, она на мгновение прижалась к старику упругой грудью. В этот момент чье-то колено надавило на задний карман его брюк, но в толчее он этого не почувствовал. Из кармана выполз потёртый бумажник, и тут же две мощные клешни ухватили его. Старик сел, а бумажник, повиснув в воздухе, затем растворился в пространстве.

Мнение собравшейся группы зевак разделилось. Одни не могли принять решение кто прав, а кто виноват; некоторым не нравился старый еврей; а другим была симпатична молодая, красивая пара. Мы же просто растерялись — они были большие и сильные, и вести их в штаб заводской дружины мы были не в состоянии.

«Зачем облыжно оскорблять приличных молодых людей», — веско сказала солидная дама. В руках у неё была кошёлка с продуктами, как будто она только что вышла из магазина. Но мне почему-то показалось, что кошёлку она держит в руках для камуфляжа, и что какая-то ниточка связывает её с симпатичной парой. Не знаю чем бы закончилось это противостояние, если бы одному из зевак не пришла в голову здравая мысль. Посмотрев с сомнением на наши интеллигентные лица, он сказал: «Тут рядом в школе штаб дружины соседнего района. Происшествие на их территории — пусть разбираются». Услыхав это, наш старший и отправил меня за подкреплением.

«Ребята! — сказал я, входя в довольно большое помещение, где за столом, покрытым красной скатертью, сидел спортивного вида паренёк, а рядом два скучающих солдата. — Ребята, у нас тут небольшое недоразумение. Помогите разобраться». Когда молодые люди увидели меня на ступеньках школы в сопровождении представителя штаба и двух солдат, они вдруг побежали, как две молодые резвые лошадки берут с места в галоп. Мы не сумели их догнать, потому что скоро запутались в паутине кривых улочек и проходных дворов.

III

Я сидел в аэропорту Франкфурта. Было раннее утро. Вылет самолёта по неизвестной причине сильно задерживался. Прежде чем попасть в Москву, я летел в Киев на юбилей окончания политехнического института. Дата была серьёзная, и она настраивала на сентиментальный и грустный лад: «Иных уж нет, а те далече». За стеклянной стенкой вырисовывалось мрачное небо, низко нависшее над лётным полем, и сплошная стена воды. Скучающая немецкая девушка в униформе служащих аэропорта посмотрела на меня и села рядом. — «Дождь, — сказала она, — уже третий день проливной дождь». Видно было, что ей одиноко и грустно. Может быть, она рассчитывала, что я предложу ей полететь вместе в Киев. Она, конечно, знала, что сейчас во всём мире идёт дождь, но она также знала, что в Киеве это будет уже другой дождь.

И вдруг, словно вынырнув из пелены дождя, появилась шумная ватага мальчиков и молоденьких девушек. Эти ребята восемь месяцев провели в США и теперь возвращались домой на Украину. Всем им по семнадцать лет и для них история Советской империи такая же, как для меня история Римской империи. Уже в самолёте, прислушиваясь к их спорам, в которые они вовлекали меня в качестве третейского судьи, я видел, что это образованная и мыслящая молодёжь, и часть из них в будущем обязательно станет лидерами Украины. — «Смотрите, — с восторгом показывали они фотографии на экране камеры, — это мы только что сфотографировались с Кличко. Он летит в нашем самолёте». Их кумиром был знаменитый боксёр-тяжеловес — украинский боксёр. И слушая их восторженно-радостные крики, когда самолёт приближался к посадочной полосе: «А трава здесь некошеная! Не так, как в Америке, — и ответные возгласы: — А так даже лучше!» — я понял, что эта земля дорога их сердцу и что для Украины пути назад — в объятия России, уже нет.

Земля сделала ещё один оборот вокруг своей оси, пришёл новый день — и начались мои прогулки по Киеву. Вот мой старый дом. Словно огромное доисторическое животное, он лежит на перекрёстке двух улиц. С торца дикий виноград заплёл стену и добрался до балкона на третьем этаже, на который когда-то я выходил с опаской, потому что уже тогда он несколько согнулся под напором лет. Мои опасения были напрасными — он по-прежнему, немного горбатенький, крепко держится за стенку здания. По соседству — финское посольство, рядом — молчаливая толпа. За порядком следят два милиционера: голубые тенниски с жёлтой эмблемой, синие штаны, красные лампасы, на боку — белая кобура. Им скучно и жарко — стоит невиданная для середины мая жара — 35 градусов Цельсия в тени. Но огромные очереди у всех посольств, словно жителей Киева обуяла муза дальних странствий.

А вот в этом здании был ОВИР нашего района. Здесь начался мой тяжкий путь длиной в 500 дней до пограничной станции Чоп. Если бы я каждодневно вёл дневник и описывал, что вытворяли со мной советские чиновники долгие 500 дней, когда я и моя семья ходатайствовали о выезде навсегда из СССР, то это был бы потрясающий документ. Но дневник я не вёл — тогда мне было не до этого.