Эльфрида Елинек - Алчность Страница 56

Так не бывает, вы видите, что я вижу? Там, впереди, на дороге, большая тёмная масса, поспешная куча, которая быстро надвигается, но почему-то без фар и без задних огней, как же так? И нет у кучи ничего, похожего на крылья, чтобы можно было подняться в воздух, но, как ни странно, именно это она и делает, и долю секунды спустя следует мягкий удар тела, которое всё ещё мешковато болтается, которое ещё недавно, в лесу, никто бы не ударил и которое теперь словно невидимым лассо сдёрнуто с дороги вверх через лобовое стекло этой современной японской машины, чтобы тут же снова исчезнуть. На мгновение ночь ещё сильнее потемнела от целого мешка мускулов, который быстро и вместе с тем тяжеловесно (как будто рабочие с канатами, с кряхтением и стоном, упершись ногами в кузов, — раз-два-взяли! — подняли рывком свой груз) скользнул по капоту и через лобовое стекло вверх, как на плуг снегоочистителя, и снова исчез, едва появившись, причём вся эта тяжёлая масса была явно подброшена вверх поддевшей его снизу машиной, и, словно неопознанный летающий объект (всё-таки жандарм опознал, что произошло, в ту же секунду, как это произошло), поднялась над машиной и снова приземлилась на дорогу позади неё. Сотую долю секунды огромный, почти безвольный мешок из шерсти, костей и рогов ещё висел, как чужая чёрная луна, тихо и неподвижно, над транспортным средством, потом устремился ещё немного к небу, по траектории параболы, зенит которой (дельта t), поскольку объект, с учётом скорости автомобиля Курта Яниша, приземлится на проезжую часть в пятнадцати метрах позади японской машины, находится как раз посередине этого отрезка. Пока мешок с костями летит, он несколько раз без всякого изящества поворачивается вокруг своей поперечной оси, тяжеловесная комета, чья рогатая голова, с трудом несущая свой вес, почти величественно указывает в быстро меняющемся направлении, в зависимости от фазы полёта, а потом тело приземляется на дорогу и хотя бы на какое-то время полностью затихает. Машина Курта Яниша, совершенно неожиданно потеряв импульс (Р), который необходим, чтобы массу огромного оленя (m), взрослого десятилетка, за отстрел которого охотнику наверху пришлось бы выложить кучу денег, если бы олень не выложился на дорогу сам, в пределах времени (t) поднять от уровня земли до высшей точки своей траектории (s), которая находилась позади машины, равно как и ускорить оленя в направлении движения автомобиля. И то и другое вместе привело к резкому замедлению машины жандарма на несколько километров в час. Машина ударила оленя выше малой берцовой кости, или как там это называется у этого и подобных ему животных, то есть бампером подсекла одну из бегущих задних ног, задняя часть тела животного из-за потери контакта с землёй просела, в аккурат на радиатор, и началось — полёт назад, через машину. Курт Яниш к соответствующему моменту времени ехал уже не очень быстро, он приближался к повороту в сторону реки и уже присматривал, где бы в кустах укромно припарковаться.

Олень какое-то мгновение был стиснут векторами разнонаправленных сил, которым он подлежал. Что-то, словно охваченное гневом, рвануло его вверх, приподняло, сотрясло, словно удар кулака, потом швырнуло, чтобы разом покончить с недовольством земли, которой давно хотелось более продолжительного общества, не убегающего тотчас прочь. Ведь она готовит всю еду, земля. Она должна за это поплатиться частью жителей, ведь ей за всё приходится платить. Нет, момент, на сей раз нет! Машины и лесовозы всегда так торопливы и так быстро покидают землю. Только мёртвые остаются при нас окончательно, пусть и не вполне добровольно, это не очень весело ни для дороги, ни для нас. Мёртвые: их так много! Что же будет с остальными? В безумном гневе, в кипящей ярости земля, вдвоём с жандармом, подбросила тяжёлое животное, явно из-за плохого настроения, вверх, как скомканный носовой платок, такой же, как тот, на поиски которого первоначально вышел охотник и собиратель, и просто отшвырнула этот сноп костей. Даже не задумавшись. Но это редко относится к земле, к серой дороге. Бросили тушу ей на прилавок, теперь снимайте шкуру, разделывайте и торгуйте мясом. Всё-таки когда животное, перекувырнувшись, грохнулось на проезжую часть, земля потеряла к нему охоту, — нет, с ним у нас разговора не получится, да и кого интересует, что интересует оленя: сено, круп оленихи — ну вот, и она снова отпускает на волю животное, без лишних формальностей, старая добрая земля. Подождём-ка лучше человека, не забредёт ли кто и в наш переулок, дискотеки сейчас полны человеческих тканей, кожи, костей, сухожилий, волос, мускулов, и всё это в разоблачающем великолепии рэйверской и хип-хоп-одежды, её всегда немного, а что именно, нам всегда подскажет наша пишущая и телевидящая молодёжь (до пятидесяти). Правильный ответ был бы: завтра три девочки, от шестнадцати до двадцати, будут ещё обильнее удобрять землю свежим мясом, так что сегодня отпустим дичь. Ещё успеем остановиться у мясного прилавка, у колбасного киоска жизни и вволю нахлебаемся так, что жир с подбородка будет капать. Оно с трудом поднимается на ноги, животное, передние ноги ещё подломлены в коленях, а задние уже выпрямились, вот слышится душераздирающий рёв, смешанный с трубными звуками, чу, вот снова, что бы это могло быть, никак сирена? Судьба так плохо настроена сегодня, что не хочет смастерить даже приличную падаль. Вой слышен уже совсем близко. Олень шатко предался своей судьбе, приближения которой он не видел, ведь сзади у него нет глаз, но что бы там на него ни наехало, он вступил, разъезжаясь копытами по асфальту, в битву, с кем бы то ни было; судьба как она есть ещё даже не среагировала на столкновение с этим массивным животным, а животное уже сражалось. Таким образом, теперь судьбе наконец предъявлены документы оленя, с некоторым промедлением, но куда спешить, ведь его пристрелили бы самое раннее в будущем году, это уже старое, но очень красивое животное, и через год он был бы ещё старше, ещё величественнее, может уже удирал бы от молодого соперника; нет, он ещё не больной, тьфу, чтоб не сглазить, здоровый, спасибо за внимание, и, в общем и целом, всё так и есть. Итак, он снова поднимается на ноги, достойный быть королём любого леса, опустив голову, вразвалочку, нет, череп не проломлен, вот подтверждение: документы судьбы всегда оформлены правильно, ведь она всё про нас знает. А что же будет с остальными? Об этом спрашивайте у нашей новенькой, с иголочки, министерши социального обеспечения.

Курт Яниш остановился, машина на мгновение кажется ему похожей на полиэтиленовый пакет, который надули, а потом хлопнули. Животное шарахнуло по ней основательно. Сердце у жандарма колотится, выскакивая в его домашнюю рубашку. Он словно зажат между двумя гигантскими ладонями, которые схлопнулись над машиной, будто аплодируя ей. Тяжёлый удар по-живому у кого хочешь достиг бы такого эффекта, главным образом от эффекта неожиданности, но тебя может и отпустить: езжай, пока не встретишь что похуже. Что бы это ни было, поразившее и толкнувшее тебя на остановку, оно уже отброшено назад и валяется на дороге позади Курта Яниша. И откуда у машины взялось столько силы и ярости? От нас оно его получило, это многоизумительное творение, созданное для битья, для пинков и толчков, для хвастовства и убийства. А другая, оживлённая, тварь блеет и скребётся на асфальте, лезет на стенку, опьянённая собой, вот почти поднялась, но снова скользнула по наклонной плоскости, но опять встала на ноги и вышла на большую дорогу в числе других обитателей ночи. Какой дальний свет привлёк её сюда? Ведь государственные трассы лишь скупо освещаются в прессе. Мосты — для людей, стремящихся по ту сторону, ещё и выпивших перед тем глоток-другой на дорожку: ещё неизвестно, добудем ли мы чего по пути, так что лучше заправиться заранее, сколько удержит облачение для дискотеки, которое, собственно, призвано нас разоблачать, оболочка, которая, к сожалению, никогда не удерживается на нас, если нам на пути попадается дерево или другое живое существо равного нам вида. Олень в своём рвении немного опередил фронт времени, но спружинил и отлетел от этой гибкой, лишь в нескольких местах проницаемой мембраны, которая отделяет посюсторонний мир от потустороннего; его отбросило в сюда, отшвырнуло, как трубный звук, отражённый от скалы, его заклинило в тесноте дороги, но та снова вернула его природе. Так. Природе преподнесён подарок, для которого у неё наверняка найдётся применение, ибо и охотник — тоже связанное с природой существо и должен иметь свои радости. Теперь этому оленю не так легко будет уйти от него. Он уйдёт тяжело. Но уйдёт. Курт Яниш хватается за свой пистолет, ведь он должен пристрелить это животное, в том случае, если ранил его. Но этого не случилось. Случай был тяжёлый, но не смертельный. Только вчера один скорый поезд передавил целое стадо овец, недалеко отсюда, больше сорока убитых животных летели по воздуху, словно клочья ваты, мирные овечки, напившись где-то, заснули, единственным воином в поле была собака, без всяких шансов. Теперь пастуху отвечать за ущерб, — или вы не считаете, что он несёт ответственность? — дорогие телезрители, напишите нам ваше мнение, которое нас очень интересует. Мы с умным видом растолкуем правовой вопрос, и каждый истолкует его по-своему, могу поспорить. Курт Яниш не хочет принимать в этом участие, он думает про собственные правовые последствия и решает последовать за другими, и с полным правом, как это делает коршун и прочие хищные птицы. Что-то он возьмёт у живых, что-то у мёртвых. Бывают мгновения, когда надо улыбаться, лучше всего в камеру, которая наезжает на тебя. Но это мгновение не из тех. Этот участок дороги пользуется дурной славой. За год здесь гибнет пятнадцать-шестнадцать благородных оленей, главным образом едва отбившихся от стада. Их тёплая кровь взывает из луж, вы слышите? Их трупы лежат повсюду, главным образом на плитах, но они ещё не дошли до готовности. Но часто они лежат и на обочине, смотря куда их отшвырнуло, некоторые прильнули к лобовому стеклу или обняли радиатор, как меховая шаль, когда не сыщешь в тёмном ночном небе ни лучика солнца, пусть хоть подольше побудут в тепле, мёртвые животные. Иногда кажется, что весь этот ландшафт состоит из парной крови и протяжных воплей. Машины идут военным маршем против жизни, и поход продолжается. Над полем сражения носятся крылатые валькирии, в основном вороны и галки, они явились как по заказу для выклёвывания глаз, инструменты у них всегда с собой. Вороны, если рассердятся, впиваются острыми клювами прямо в лицо мёртвых. Но этот олень ещё будет есть и пить, сейчас он, правда, колеблется из стороны в сторону, потому что не может взять в толк, где бы он мог так напиться, но до него дойдёт. Если сейчас никто не наедет на него с другой стороны, он доберётся на ту сторону, к высокоствольному лесу, да, я вижу, ему удалось. Вниз, к реке, было бы неверным направлением, потому что рано или поздно он вернулся бы оттуда несолоно хлебавши, ему пришлось бы снова переходить дорогу, и кто-нибудь другой, чуть позже, но на сей раз без промаха, попал бы в него. Судьба не стучит дважды, ей нужно открывать с первого раза, сама она ленится делать это. Местность богата дичью, и настроение местных жителей дико меняется по сто раз на дню. Шурин Курта Яниша из каринтийской родни рассказывал однажды, как он наехал на стельную олениху, которая испустила дух на месте, у его крыла. Уже одно это звучит нехорошо. А это лучше? Телёнок вывалился из её лопнувшего брюха и лежал рядом с ней, пришлось водителю своими руками прибить его камнем, неприятная обязанность, но что делать в такой ситуации. Никто, абсолютно никто не должен бессмысленно мучиться, это ясно. Ведь он бы только мучился, телёнок, а мы это пресекли, в сердцах пнув ногой ещё разгорячённое чудовище, которое привезло нас к этому месту и только и может, что жрать бензин на ближайшей бензоколонке, оно ведь тоже хочет жить, оно ведь такое красивое, мы так долго его выбирали. Что же стало с остальными? они не летают. Зато они могут говорить. Но сейчас они обиженно молчат, поскольку их долго путали с воронами. Без всякой причины Курт Яниш улыбается, ведь он на поле битвы, и для этой цели спускается на поле, к сухому берегу реки, где рядом с шумным потоком дремлют бумажные носовые платки в своих гнёздах, которые они свили себе сами, из самих себя, как Вечносущее. Внимательные глаза Курта Яниша обыскивают землю, его внимательные руки держат карманный фонарь, включённый на ступень 2 (не мигать, нам нужен скользящий свет, мы и без того нервничаем!). Его руки ещё немного дрожат. Он нагибается и с омерзением заползает в кусты, освещает землю, пядь за пядью. Тут ничего нет, кроме полузамёрзшей грязи, но как знать, что могут обнаружить несколько тонко настроенных инструментов в лаборатории, в верных руках специалистов? Органы чувств человека должны быть тоньше, чем у созданных им приборов, но это не так, иначе бы их не создавали. Тёмный склон, отдашь ты или нет то, что прикарманил? С такими ордами людей, которые слоняются в горах и колесят по лесу на велосипедах, всего не соберёшь, что остаётся после них. И всей жандармерии не управиться, и нечего стараться. Но этот жандарм всё равно ползает под кустами, для очистки совести: я ведь ищу, я не виноват, что не нахожу, момент, это было здесь или там? Не могу вспомнить. Тот куст колючий, иголки так и метят в глаз, как вороны, злобное маленькое войско, которое, почти истреблённое, сплачивается, чтобы оказать последнее сопротивление. Нет, под этот куст бы мы не заползли, мы бы поцарапались и нанесли себе полосатую татуировку на кожу, вместо того чтобы свести кожу с кожей. Габи отказалась бы заползти сюда: ах её кожа, ах её джинсы, ах её новая куртка, бэ-э. Как всегда. Нюни. Те, кого бьют, иногда кричат, ничего не поделаешь. Кроме того, она боялась бы наткнуться на кучу. Крику было бы, а туристы любят присесть под такими кустами, если им жалко денег зайти в харчевню, а облегчить хочется, но только не кошелёк. Нет. Я думаю, это было где-то дальше, вон там вернее, там маленькая полянка, окружённая зеленью кустиков, ё-моё, смотри-ка, почки, такие нежные, уже зелёные! Жандарм светит фонарём, но по-прежнему ничего не видит, что было бы для него важно. Изредка блеснёт в свете поискового луча обёртка от сладости, будто в насмешку над ищущим, на ней ещё свежи следы рук, на этом целлофане от леденцов против кашля. Ему и за сто лет не сгнить, ещё и наши внуки будут любоваться блеском этой находки из леденцовой эры, если, конечно, сунутся сюда со своими фонарями среди ночи, ускользнув от тысячи солнц, что ярче любой дискотеки.