Анатолий Курчаткин - Повести и рассказы Страница 56

«А, она с делегацией на ВДНХ. Или по путевке», — догадался Тугунин.

— Скажите мне, Юля, в каком вы, во всяком случае, номере? — спросил он.

— В пятьсот пятнадцатом, — сказала она, взялась за поручень, ступила на ступеньку и оттуда уже, обернувшись, помахала ему прижатой к плечу рукой, как крылышком: — Пока.

И было что-то в ее лице: в ее высоко вздернутых острых скулах, раскосых глазах — во всем покойно-веселом выражении его что-то такое, от чего Тугунина опять будто охлестнуло горячей волной.

«Ч-черт!..» — подумал он непонятно к чему.

В министерстве Тугунину был на сегодня назначен прием у заместителя начальника главка. Назначено было на десять тридцать, но ни в одиннадцать, ни в двенадцать, ни в час заместитель не принял. Тугунин бесцельно болтался по коридору, сидел на стуле у вделанного в стену шкафа одного из отделов, время от времени то тому, то другому работнику отдела требовалось взять какую-нибудь папку из шкафа, и Тугунину каждый раз приходилось вскакивать, извиняться, пропускать и ждать, когда снова можно будет сесть.

За что он еще ненавидел командировки — за ту постоянную униженность, в которой находился в них. Всем было не до ходока из провинции, у всех горели свои, за которые они несли личную ответственность, дела, все пытались отделаться побыстрее, перебросить вопрос кому-нибудь другому, выходило так, что все, чем занимаешься ты, — это что-то мелкое, незначительное и вообще даже ненужное, а необходимое, существенное, государственно важное — у них, и стыдно же отнимать у людей силы и время.

В половине второго, как сообщила позвонившая начальнику отдела секретарша, заместитель начальника главка ушел на обед. Это означало, что Тугунин и начальник отдела, вместе с которым Тугунину предстояло идти на прием, могут воспользоваться обеденной паузой заместителя и тоже пообедать.

Вызвали Тугунина около трех. Прием длился десять минут: заместитель сразу же сказал: «Нет!» — нет средств, тогда Тугунин стал объяснять, откуда их можно взять, приговаривая при этом, что он-то личной выгоды не имеет никакой, все лишь в интересах производства, начальник отдела поддакнул, что да, материалы в отделе изучены, отдел поддерживает, все резонно, заместитель, не дослушав, вновь сказал «нет», Тугунин пошел по второму кругу — результат был тот же, и лишь после третьего заместитель, глянув на начальника отдела, спросил:

— Докладная с заключением у вас? Ну дайте, я сам погляжу. Такое дело с бухты-барахты решать нельзя.

— Все должно быть тип-топ, — похлопал Тугунина по плечу начальник отдела в коридоре.

Тугунин зашел вместе с ним в комнату отдела, взял портфель, распрощался и пошел к лифту — спускаться в гардероб. Дел у него больше никаких не было, ждать теперь только решения заместителя.

В лифте, стремительно летя вниз, он посмотрел на часы — стрелки показывали начало четвертого. Говоря утром той женщине в гостинице, что освобождается к пяти часам, Тугунин думал, что может быть не принят нынче и вообще.

На улице дул все тот же утренний злой ветер, проспект Калинина, забитый людьми в хорошую погоду до тесноты, просматривался насквозь.

Тугунин перешел по подземному переходу на другую сторону, побродил по отделам Дома книги, ничего не купив, потолкался в магазине «Мелодия», уйдя пустым и оттуда, дошел до парфюмерного магазина «Сирень» — никаких французских духов не было. Были арабские, по десять рублей, но их Тугунин взять не решился.

Он пошел обратно к бульварному кольцу, на почту. Теперь ветер дул навстречу, выбивал слезы из глаз. Автоматической связи со Свердловском на почте не имелось, следовало заказывать и ждать, и Тугунин порадовался этому. Ему хотелось как можно побольше убить времени, чтобы как можно скорее дотянуть до ночи, а там спать — и уж следующий день; и кроме того, оттягивалась пора, когда снова нужно будет выйти на улицу.

— …Ну неужели же нигде нет? — вновь спросила мать. В голосе ее Тугунину послышался упрек. — Сережик, может, ты не очень ходил, может, еще походишь — так нужно…

— Ну, не знаю, ну где еще смотреть, я во всех центральных магазинах за эти дни побывал, — раздражаясь, сказал Тугунин.

Мать в трубке помолчала.

— Так, понимаешь, нужно… — просительно вздохнула она затем.

Тугунин взорвался.

— Слушай, у меня сейчас кончатся минуты, а ты все вздыхаешь да объясняешь мне, как тебе нужно. Я спрашиваю — арабские покупать?

— Покупай, — безнадежно вздохнула мать — Хотя…

— Что — хотя?!

— Ничего, — быстро сказала мать. — Покупай. — И спросила: — Почему ты так груб?

Теперь голос у нее был несчастный.

— Извини, — нехотя пробормотал Тугунин.

— Это ведь не для меня. Для себя я бы не стала тебя так тревожить.

— Да, да… — вновь пробормотал Тугунин.

Духи нужны были дочери материного мужа — подарить какой-то врачихе, а раз они нужны были его дочери, то он делал из матери фарш, заставляя ее добывать их.

— Ну все, больше ты ничего не хочешь сказать мне? — спросила мать укрепившимся деревянным голосом.

— Но ее же не устроят арабские? — хмуро сказал Тугунин.

— Нет.

— Так что же ты тогда?

— Ну так ты же говоришь, что нигде нет, специально звонишь…

— Кончается ваше время, — вмешалась механическим голосом телефонистка.

— Ладно, я похожу еще, — сказал Тугунин. — Пока.

Он положил трубку и вышел из кабины.

Ему было стыдно. Звонок был абсолютно бессмыслен — духи нужны только французские, он это знал с самого начала. Просто он уже заранее, еще до разговора, был раздражен. Для того и позвонил, если разобраться, чтобы выплеснуть это свое раздражение. И все оттого, что просьба матери. Будто она виновата перед ним, что он появился на свет божий, и должна теперь всей своей жизнью искупать свою вину бесконечной материнской заботой о нем, он же ответно на всякую ее просьбу об обратной заботе отозваться укором за ту ее вину…

— А-а, ч-че-ёрт!.. — вытолкнул Тугунин сквозь зубы, помотав головой, словно от этого чувство стыда могло отлететь от него.

Выходить на улицу не хотелось. Он посмотрел на часы, висящие на дальней стене зала, — было без десяти пять. Ложиться раньше одиннадцати не имеет смысла — не уснешь. Он отвернул рукав пиджака над своим «Полетом» — часы показывали пять без девяти. Тут же, когда он поднял глаза, прыгнула стрелка и настенных часов. Тугунина это развеселило. Словно часы испугались, что врут.

«Ладно», — сказал он про себя и пошел к лестнице на первый этаж. На первом этаже, напротив входа, отделенные друг от друга плексигласовыми округлыми кожухами, висели телефоны-автоматы. Он узнал телефон справочного гостиницы, и там ему дали телефон пятого этажа его корпуса.

— Позовите из пятьсот пятнадцатого Юлю, — попросил Тугунин.

Он не надеялся, что она окажется в номере, — чего человеку, приехавшему в Москву по путевке, сидеть в номере среди бела дня? Даже если и такая погода.

Но она оказалась в номере.

— Да? — взяла она трубку.

Голос у нее — он и не заметил утром на лестнице — был чистый, сильный, и была в нем какая-то та же покойная мягкость, что и в ее лице.

— Это я, — сказал Тугунин. — Как видите, пять часов, и я свободен.

— Кто это — «я»? — с тем же утренним коротким смешком на паузе спросил ее голос.

— Именно тот, про кого вы и подумали.

— Действительно? — сказала она. — А я вам, по-моему, не представлялась.

— Но я же слышал, как вас позвали из автобуса, — тоже со смешком ответил Тугунин.

— А. Действительно вы. И что же вам надо от меня?

— Вас, — сказал Тугунин. — Я на Арбатской площади, у кинотеатра «Художественный», у меня туда два билета. Через сорок минут я вас жду в метро на «Библиотеке Ленина», у последнего по ходу вагона.

— А если у первого? — спросила она насмешливо.

— Как угодно. Только давайте договоримся точно.

— Ужасно вы покладистый человек, — сказала она. Некоторое время после этого в трубке было молчание, и наконец голос ее произнес: — А если через час, то успеем?

— Конечно, — сказал Тугунин.

Повесив трубку, он вновь пересек проспект под землей и вышел к «Художественному». Билетов на оставшиеся два вечерних сеанса не было. Минут сорок Тугунин с поднятым воротником плаща протолкался у входа, спрашивая лишний билетик, потом спустился в метро и поехал на «Библиотеку имени Ленина».

Час еще стоял ранний, и они сидели за столом одни. Столы помещались внутри массивных, тяжелого вида деревянных выгородок, видны были из всего довольно большого зала только три-четыре других стола, и создавалась иллюзия отдельного кабинета. Окна были зашторены, лампы под потолком горели через три четвертая, и в зале держался полумрак. На невидимой за стенкой «кабинета» эстраде опробывал инструменты оркестр.