Евгений Мин - Ценный подарок (сборник) Страница 56

— Как вы толкуете это?

Она была женщина умная, образованная и безошибочно отвечала на трудный вопрос.

Однажды, сняв с полки какого-то премудрого мудреца, Муж извлек из его сочинений такую цитату, что сам не мог постичь ее смысл, а Подруга Жены тотчас же разгадала.

— Умница! — воскликнул он и поцеловал ее в щеку.

— Почему же в щечку? — спросила она.

Муж не понял смысла глобального вопроса и, чуть отодвинувшись, сказал:

— Извините, — а потом перешел к абстрактным рассуждениям, потому что был натурой утонченной, чуждой мужской прозы.

В следующий раз его еще больше удивила глубина ее мысли, которая так редко встречается у красивых женщин. Потрясенный интеллектом своей собеседницы, он невольно поцеловал ее в губы и на время лишился всех своих умственных способностей.

Так начался новый этап их занятий философией. Теперь они целовались при встрече на глазах Жены, а та не видела в этом ничего недостойного.

Теща шипела, как сало на сковородке:

— Неужели ты будешь терпеть? — наступала она на дочь.

— Мамочка, ты удивляешь меня. Он целует ее как дочку, а она его как отца. И потом это содействует их философским занятиям.

— Целуются в твоем присутствии!

— Что же здесь особенного, они нравственно близкие, идейно общие.

— У идейно общих тоже дети бывают. Или она, или я! — злобно произнесла Старуха.

— Она, — со слезами на глазах сказала Жена.

— Считай, что у тебя больше нет матери, — заявила мать и перебралась к такой же злобной старушенции, как она сама.

Жена, конечно, рассказала Мужу об этой ужасной сцене, и он горестно покачал головой:

— Склероз, типичный склероз, но, если ты хочешь, девочка, я могу…

— Ни за что!.. Разве способна я из-за глупых маменькиных бредней лишить тебя любимого дела?

Не знаю, долго ли бы еще продолжалась философия с поцелуями, если бы этому не помешало одно обстоятельство. Любознательный Муж нашел в одном из магазинов редчайшую книгу стоимостью в сто рублей. Он не мог отказать себе в удовольствии купить ее, тем более что ученица реагировала:

— Она должна быть у тебя. Ничьи руки, кроме твоих, не должны касаться ее.

— И твои тоже.

— Разумеется, мои руки — это твои руки, это ясно каждому, кто знаком с элементарными законами философии.

С этого дня Муж потихоньку от Жены стал отчислять деньги из фонда зарплаты в фонд книги. Он делал это тайно, потому что ученица объяснила:

— Я ничего не имею против твоей Жены. Она хорошая обыкновенная домохозяйка, но, прости меня, интеллект ее недостаточно развит, и ей может показаться практичней сшить новое платье, чем приобрести философский фолиант.

С чувством стыда и сознанием необходимости Муж прятал в потайное место деньги. Когда их набралось сто рублей, он обменял их на одну купюру и дрожащей походкой направился в магазин. Там, как всегда, был переучет. Раздосадованный покупатель вернулся домой, долго думал и потом спрятал сторублевку в толстый фолиант под названием «О справедливости правды».

Вечером в кабинете Муж рассказал своей любимой ученице о том, что положил деньги в книгу, но почему-то не назвал ее.

После обычных содержательных занятий Подруга сказала:

— Дай мне почитать что-нибудь на ночь.

— Пожалуйста, выбирай все, что хочешь, — это наше общее богатство.

Подруга, скользнув рассеянным взглядом по полкам, выбрала какую-то философскую книгу и ушла.

Затем Жена с Мужем занимались практическими семейными делами, подсчитывали, сколько нужно платить за коммунальные услуги, и вдруг Муж побледнел и кинулся в кабинет.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросила Жена.

— Не волнуйся, девочка, — бросил он на ходу и, оказавшись у книжных полок, тотчас же обнаружил, что его ученица взяла книгу «О справедливости правды», в которую была вложена сторублевая купюра.

Нужно было действовать. Звонить по телефону из дома он не мог. Быстро одевшись, он сказал Жене, что идет подышать свежим воздухом.

— Иди, мальчик, — ласково улыбнулась она. — Я заметила, что ты устаешь от своих философских занятий.

Выстояв у телефонной будки очередь, философ, сдерживая волнение, позвонил ученице:

— Это я, — сказал он, — ты уже начала читать?

— Нет еще, я ужасно хочу спать.

— Пожалуйста, принеси мне книгу. Она нужна срочно мне.

— Какие глупости! Твоей жене это покажется странным.

— Я прошу, я требую! — вскричал философ.

— Вот еще, ариведерчи! — засмеялась ученица и положила трубку.

На другой день философ работал тревожно, а когда Жена вернулась со службы, спросил ее нарочно безразличным тоном:

— Видела ты свою Подругу, девочка?

— Конечно, видела, мальчик. Она просила передать тебе привет. Сегодня она уезжает куда-то в Дом отдыха.

Весь вечер сидел философ-Муж в кабинете и думал: «Неужели она, уехала в Дом отдыха и развлекается на мою сторублевку?» От таких мыслей он даже почернел весь.

Ровно через две недели появилась Подруга в счастливом доме, как ни в чем не бывало расцеловалась с Мужем и вручила ему книгу «О справедливости правды».

Муж ел так поспешно, что едва не подавился, не дал ученице рассказать подробности ее жизни в Доме отдыха и увел ее в философский кабинет. Там он начал издалека:

— Ну как, ты прочла книгу?

— От корки до корки.

— Ну?

— Ничего особенного, тривиальные истины.

— Так, а на двадцать пятой странице ты нечего не нашла?

— Ничего особенного.

Тут он пошел в атаку:

— Неправда! Там между двадцать пятой и двадцать шестой страницей лежала бумажка.

— Какая бумажка? — с подозрительной наивностью спросила ученица.

«Юлит», — подумал он и не выдержал. Вся интеллигентность с него слиняла:

— Врешь! Я сам туда своими руками положил эту сторублевку.

Подруга, конечно, обиделась, но, как женщина философски мыслящая, решила не идти сразу напролом, не портить отношения со своим наставником.

— Подожди, не волнуйся, — мягко сказала она, — будем рассуждать обобщенно.

— При чем тут обобщение, когда речь идет о деньгах.

— Ты утверждаешь, что сто рублей были вложены тобой в книгу «О справедливости правды»?

— Да, это аксиоматично.

— Понимаю! Но сделаем посыл, что эту купюру взяла Жена, перетирая книги.

— Ложный посыл! Я тебе говорил, что Жена не касается моих книг. Сторублевку могла присвоить только ты.

— Я?! — покраснела философская Подруга, как краснеют обыкновенные женщины, когда их уличают во лжи. — Значит, вы утверждаете, — перешла она на «вы», что случалось с ней только в знак величайшей немилости, — вы утверждаете, что я — элементарная воровка?

— Может быть, и не совсем элементарная, потому что обыкновенные воровки не занимаются философией, а вы…

— Ах так! — вскричала ученица и, влепив своему учителю пощечину, выскочила из дома.

Придя в себя, Муж-философ явился на кухню к Жене и сказал:

— Послушай, девочка, я прошу тебя, чтобы больше этой особы в нашем доме не было.

— Поссорились, — улыбнулась Жена, — ничего, я слышала, что с философами это тоже случается.

С тех пор не появлялась больше Подруга Жены в счастливом семействе, а философ-Муж, перебирая как-то библиотеку, обнаружил сторублевую бумажку в книге «О правде справедливости», а он по ошибке думал, что положил ее в книгу «О справедливости правды». Тотчас же он побежал звонить по телефону своей бывшей ученице, а она, обозвав его подлым мещанином, положила трубку.

Так закончилась философия с поцелуями, и по-прежнему продолжали жить интеллигентные супруги так, будто брак их был фигурным катанием на олимпийском уровне, и тихие ангелы летали над ними.

После конца

Большую часть жизни он провел в стране, где обычно жили многие знаменитые художники и куда приезжали другие учиться мастерству.

Он не нуждался в учителях. С ранних лет он стал мастером, имя его гремело по всему свету, каждый холст, написанный им, ценился на вес золота, рисунки его украшали сокровищницы прославленных музеев. Многие искали знакомства с ним, а он жил замкнуто. Круг его друзей был узок, мало кого он пускал в свою мастерскую и терпеть не мог советов даже близких людей.

Две жены его умерли — как болтали злые языки, не вынеся его тяжелого характера, — третья, еще совсем молодая, не верила этим злобным сплетням и жила с ним счастливо. Он не вмешивался в ее жизнь и не пускал в свою. Дети его выросли и разъехались по всему миру. «Слава богу, никто из них не стал художником, не занялся этим проклятым ремеслом», — думал он в часы творческих мук, которые бывали у него чаще, чем часы радостного труда.

Художник редко выезжал в свет, не любил бывать на званых обедах и ужинах, на дипломатических приемах и на премьерах сногсшибательных фильмов. Он был неразборчив в пище. Жена обижалась, когда он небрежно тыкал вилкой в диковинные блюда, которые она готовила с не меньшим вдохновением, чем он писал свои картины. Он не обращал внимания на одежду, изо дня в день ходил в широкой холщовой блузе, перепачканной красками, и вельветовых штанах. Но вот что странно: туфли у него были лакированные и с ними он не расставался даже в мастерской. В этом наряде бывал он и в избранном обществе, вызывая насмешки и ядовитый шепот у себя за спиной.