Нодар Джин - Учитель (Евангелие от Иосифа) Страница 57

Другое его предсказание, за которое он и поплатился головой, касалось возрождения иудейского царя. То пред-сказание не сбылось, и хотя ранее, в Судный день, попытка Иисуса «стать» первосвященником закончилась провалом, срок действия этого предсказания истекал именно в Пасху.

Иисус, бывший в отъезде из Кумрана, всё ещё надеялся на везение — и к началу праздника поспешил домой.

В Кумран, то есть в «Иерусалим», он въехал верхом «на осле царя Соломона», как требовала церемония коронации иудейских царей. Иисус снова, стало быть, выказал уверенность, что пророчество Крестителя относится именно к нему. Ни к кому другому. В Пасху бог, мол, намерен возвысить меня сперва в цари, а потом — в первосвященники.

То ли сомневаясь в этом, то ли, наоборот, опасаясь того, Иуда Искариот заявился к Ионатану Анна, ставшему теперь «Отцом» Кумрана вместо беглого Симона Магуса. Представителем иерусалимского «Отца». Народного первосвященника Каиафы. О должности которого мечтал, разумеется, и сам Анна.

Иуда легко убедил Ионатана, что за коммунальным ужином накануне Пасхи, на торжественном собрании всех кумранских старейшин, Иисус снова отважится на дерзость, выказанную в Судный день.

Так же легко Анна согласился лишить Иисуса звания «Сына» и пожаловать его Иуде, который выдаст того римлянам. Отныне Иуда будет получать 30 сребреников — обычный налоговый сбор с деревни в пользу того, кто в Кумране исполнял обязанности «Сына».

Узнав об этом решении, Иисус счёл себя обречённым. Последнюю надежду он возложил на один из дней перед Пасхой. Когда истекал срок пророчества.

Рассчитывая на это же пророчество — хотя и в свою пользу, — на тайной вечере решил объявиться и беглый Симон.

— Поцему тайной? — встрянул Ши Чжэ.

— Как почему?! — оживился Берия. — Пилата боятся. Потому, что закон нарушили. Нарушил, — отвечай!

— Семён да, нарусил, Иуда тозе, а Иисус соверсил осибку, а не закон нарусил. Зацем ему отвецать?!

В ответ Лаврентий обратился сперва к Чиаурели:

— Амас ту дзма хар, Миша, моациле гвино! (Будь мне братом, Миша, отодвинь от китайца вино!)

Потом улыбнулся и сказал самому китайцу:

— Иисус всё время нарушал законы! Даже при рождении: родился у родителей, которые не были женаты…

С началом марта начал выходить и срок пророчества.

Бог, тем не менее, продолжал упорствовать. Молчать.

Гневался Иисус, однако, не на него. На евреев. Уже второго марта, ворвался в казначейство, которым заведовал Иуда, и стал крушить там мебель. Поскольку, мол, бог молчит в знак протеста против жуликов, засевших в этом «разбойном вертепе».

Через две с лишним недели беспокойного поведения, в ночь с 19-го на 20-е марта, Иисус угомонился и отпраздновал вторую свадьбу с Марией. К вечеру следующего дня он, как и положено ессею, даёт обет возвращения к аскетической жизни.

В шесть вечера в большой ризнице при монастыре начинается коммунная трапеза тринадцати кумранских старейшин. Аскетов.

Роковая трапеза. Для Иисуса и человечества.

Ши Чжэ опять вмешался. Сказал, что нас за столом тоже ровно 13, но не все старейшины. Или аскеты. Ибо ни Мишу с Мишелью, ни самого себя он, дескать, не причисляет ни к старейшинам, ни к аскетам.

Мишель сощурилась, а Чиаурели не понял:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ницего. Просто интересно!

Потом китаец извинился перед Ёсиком за то, что его прервал.

Во время вечери, как Иуда и предсказывал, Иисус, сидевший рядом с Ионатаном Анна, потеснил его с возвышения, которое принадлежит главе застолья, священнику. В качестве какового он и вёл себя до десяти вечера, когда объявил, что трапеза закончилась — и всем надлежит отправиться в «Оливковую рощу».

Так назвали в Завете монастырь к востоку от кумранского акведука. Через двор. В «роще» Иисусу и остальным оставалась прождать ещё два часа: срок пророчества истекал в полночь.

Тем временем Иуда послал к Пилату в Иерусалим гонца с предложением взятки, с приглашением прислать солдат для поимки Иисуса с беглецами-зелотами, Вараввой и Симоном, и с прошением о помиловании его самого, Иуды.

До наступления полуночи Иисус мог отказаться от претензий на первосвященство. В течение этих двух часов его терзали сомнения в правильности избранного им жребия. В случае невмешательства небес в оставшийся срок ему грозило страшное обвинение в лжепророчестве. И, стало быть, — смерть.

Такая же, какая выпала на долю Иоанна Крестителя. Быть может, хуже.

Ионатан Анна, который не верил его пророчеству и которому, по закону, как «Отцу», предстояло арестовать Иисуса, если небеса вот-вот не вмешаются, прервал молившегося Иисуса и заговорил с ним, как с обречённым. Заговорил о некоей чаше.

Иисус ответил ему: «Отче, пронеси чашу сию мимо Меня! Впрочем, делай не то, чего Я хочу, но чего хочешь Ты!»

О какой чаше шла тогда речь, скоро, увы, выяснилось.

Ши Чжэ засуетился и украл у Чиаурели свой стакан.

Наступила полночь. Кумран затаил дыхание.

Умолкли во дворе и стрекозы.

Старейшины высыпали туда и задрали головы к небесам.

Луна не встала. Продолжала скользить лёгким серебряным пятаком по чёрному небу, тяжёлому и гладкому, как мрамор.

Луна уходила к Мёртвому морю. Тоже гладкому и чёрному.

Ничего не произошло. Небеса не подали ни малейшего знака. Ни молнии, ни даже моргнувшей звезды.

Стрекозы выждали ещё несколько мгновений, а потом взорвались все разом и стали дырявить тишину мелкими, но быстрыми строчками.

Иисус зашагал к скалистому бугорку в центре двора и взобрался на него.

«Пришёл мой час!» — проговорил он тихо. Чтобы его никто не услышал. И — ничто. Кроме легенды.

Когда его обступили неразличимые во тьме силуэты людей, он спросил: «Кого ищете?»

«Иисуса!» — ответил ему голос Иуды Искариота.

«Я есмь!» — кивнул Иисус и сошёл с бугорка…

— Надо же! — вздохнула Валечка. Теперь она стояла за спиной Ёсика.

82. Эксепнусен…

Арестовали и Симона с Вараввой.

Берия эту акцию одобрил кивком головы.

Судил Иисуса сперва Ионатан Анна. Суд под его началом быстро признал Христа виновным.

Берия спросил: а сколько было судей?

Ёсик не вспомнил.

Вспомнил зато, что ровно в два ночи Иисус предстал уже перед прибывшим на место скандала Каиафой. Народным первосвященником. Который тоже осудил его.

Берия хмыкнул. Наверное, в адрес Каиафы.

В шесть утра в Кумране объявился и Пилат. Не слушая еврейских «отцов», он сразу же велел Иуде представить ему трёх «воров», врагов Рима, бунтовщиков, которых сами евреи обвиняли, однако, в другом. В лжепророчестве.

Допросив Иисуса, Пилат посчитал, что на нём лежит куда меньшая вина за бунт, нежели на остальных. Тем более, что Иисус, по его собственным словам, таил в душе злобу не на римлян, а на евреев. Не признававших в нём царя.

Прокуратор отложил вынесение приговора на более поздний час и занялся Вараввой.

Пилату Иуда предложил взятку за себя через Агриппу Ирода. Между тем, в последний момент к прокуратору нашёл путь и соперник Агриппы — Антипа. Который предложил тому за Варавву и Симона большую сумму.

Для получения денег из кумранской казны под благовидным предлогом Пилату надлежало формально стать членом кумранской коммуны. Наспех проведённая процедура посвящения была ограничена в его случае частичным крещением. Омовением рук.

Получив обещанное, он отменил готовый было для Вараввы суровый приговор и отпустил того на волю. Решение своё Пилат обосновал преклонным возрастом «вора».

Вместо Вараввы он судил Иуду. Который признал вину, или, как сказано об этом в Завете, «повесил себя».

Пилат приговорил его к кресту.

Отпустить Симона прокуратор отказался, ибо в его глазах тот был чересчур уж крупным «вором». Лютым ненавистником Рима.

Наконец Пилат вернулся к Иисусу. Кроме сомнений в непростительности его вины против Рима, прокуратор таил надежду, что взятку евреи предложат ему и за своего «Царя».

Которого, мол, легко и казнить — если не предложат мзды, и помиловать — если предложат. Ибо этот «Царь» утверждал самое разное. Как, впрочем, большинство людей. Особенно тех, кто занимаются политикой. И имеют много принципов… То к насилию звал, то, наоборот, к смирению.

Поэтому в данном случае вопрос — казнить или нет — Пилат предоставил решить местному еврейскому «Отцу». Ионатану Анна. Хотя Иисус принадлежал к его партии, «Отец» рассуждал недолго. И — столь же невозмутимо, сколь неугомонным в своём рвении к «отцовству» казался ему бывший «Сын».

Ёсик вдруг сделал паузу и развёл руками: я, мол, понимаю и «Отца» — если Иисусу не закрыть навеки его глаза, он, прорвавшись к власти, «даст свет тем глазам, которые не умеют видеть, и заберёт его у зрячих, которые не видят света». Как и грозился.