Пол Боулз - Пусть льет Страница 57

— Ну вот и все, — наконец сказал он, отваливаясь. — Тами, снимаю перед вами шляпу.

— Вашу шляпу? — Тами не понял.

— Шляпу, которой у меня нет. — Он сейчас чувствовал себя великодушно; Тами, на вид учтиво смущенный, предложил ему трубку, которую только что зажег, но Даер отказался. — Я на боковую, — сказал он. Если возможно, ему хотелось бы упаковать нынешнее ощущение покойности и унести с собой в сон, чтобы осталось с ним на всю ночь. Трубка кифа — и он бы легко застрял на кошмарах.

Украдкой он глянул на портфель, лежавший на циновке в углу возле него. Несмотря на тот факт, что он носил его под пальто всякий раз, когда шел дождь, тем самым привлекая к нему какое-то внимание, он думал, что в уме Тами это может оправдываться его новизной; тот бы понял, что он не хочет марать светлую воловью шкуру и сияющие никелированные замок и пряжки. Поэтому сейчас он решил не обращать внимания на портфель, бросить его как бы между прочим поблизости, как только швырнет в него обратно зубную щетку, достаточно близко на полу, чтобы достать, если протянет руку. Если класть его под голову или держать в руке, это наверняка возбудит любопытство Тами, рассуждал он. Как только погаснет свет, он сможет дотянуться и придвинуть его ближе к циновке.

Тами вытащил из одеяла, в котором принес еду, старую джеллабу, надел ее и протянул одеяло Даеру. Затем перетащил полураспустившуюся циновку из комнаты за патио и расстелил ее у противоположной стены, где и лег, не прекращая курить трубку. Несколько раз Даер отплывал в сон, но из-за того, что он знал, что второй бодрствует, а свеча горит, будильник, который он завел у себя внутри, возвращал его, и он открывал глаза широко и внезапно и видел тусклый потолок из тростника и мириады нежно трепещущих паутинок над головой. Наконец он повернул голову и посмотрел на другую сторону комнаты. Тами отложил трубку на пол и явно спал. Свеча догорела почти вся; еще через пять минут от нее ничего не останется. Он наблюдал за пламенем еще полчаса, как ему показалось. По крыше время от времени плескало дождем, если мимо пролетал шквал ветра, дверь немного дребезжала, но как-то категорически, словно кто-то в спешке пытался попасть внутрь. Даже так Даер не засвидетельствовал конца свечи; когда снова открыл глаза, было глубочайше темно, и у него сложилось впечатление, что так уже давно. Он лежал неподвижно, недовольный внезапным осознанием, что спать ему совсем не хочется. Снизу доносился неразборчивый зов воды, откуда-то из невозможной дали. Под порывистым ветром дверь сдержанно постукивала, затем тряслась с громким нетерпением. Он безмолвно проклял ее, решив к завтрашнему вечеру закрепить. Вполне проснувшись, он тем не менее позволил себе немного погрезить, обнаружив, что идет (или едет на машине — он не мог определить, что именно) по узкой горной дороге с крутым обрывом справа. Земля была так далеко внизу, что ничего не видать, кроме неба, когда он выглядывал за край. Дорога становилась у́же. «Нужно идти дальше», — думал он. Еще бы, однако просто идти дальше было недостаточно. Дорога могла тянуться, время могло тянуться, но он не был ни дорогой, ни временем. Он был лишним элементом между ними двумя, потому что его шаткое существование имело значение только для него самого, было известно только ему, но — важнее всего остального. Загвоздка была в том, чтобы удержаться там, крепко схватить сознанием всю структуру действительности вокруг и продвижение свое выстроить соответственно. Структура и сознание там были, равно как и знание того, что он должен сделать. Но чтобы перепрыгнуть провал от знания к деланию, требовалось усилие, которое он не мог приложить. «Держись. Держись», — говорил он себе, чувствуя, что его мышцы напрягаются, даже когда он лежит здесь в грезе. Затем его немного взбодрила дверь, и он улыбнулся в темноте собственной чепухе. Он уже прошел по горной дороге, сказал он себе, упорствуя в том, чтобы принимать свою фантазию буквально; то было в прошлом, а теперь он тут, в домике. Он вытянул руку во тьме к середине комнаты и наткнулся на руку Тами, теплую и расслабленную, лежавшую прямо на портфеле.

Если б он почувствовал под пальцами волосатые суставы тарантула, он бы вряд ли отдернул руку резче или открыл глаза в темноте шире. «Я застиг его за этим», — подумал он с неким отчаянным удовлетворением, чувствуя, как все его тело напрягается, словно бы само по себе готовится к борьбе, о которой он еще не успел подумать. Затем он поразмыслил над тем, как ощущалась рука. Тами перевернулся во сне, и его рука туда упала, вот и все. Но Даер не был уверен. Далеко пришлось бы ему перекатываться, да и немного слишком случайным казалось, что портфель окажется ровно под тем местом, куда упадет его рука. Вопрос теперь был в том, делать с этим что-то или нет. Даер немного полежал в темноте без движения, сознавая в комнате сильный запах плесневелой соломы, и решил, что, если не проявит инициативу и не изменит ситуацию, сна ему больше не будет; он должен убрать портфель из-под руки Тами. Он кашлянул, притворился, что немного шмыгает носом, мгновение поелозил, будто ищет платок, вытянул руку и потянул портфель за ручку. Частично сев, чиркнул спичкой, чтобы набрать код, и, пока пламя не погасло, глянул на середину комнаты. Тами лежал на своей циновке, но в какой-то момент он ее отодвинул подальше от стены; его рука по-прежнему была повернута ладонью вверх, пальцы согнуты в трогательной беспомощности сна. Даер задул спичку, взял из портфеля платок и энергично высморкался. Затем пошарил в портфеле; купюры были на месте. Одну за другой он стал вынимать пачки и запихивать их себе под нательную рубаху. Без пальто Даер мог бы смотреться пухлее на талии, но сомневался, что Тами окажется настолько наблюдателен. Откинулся на спину и прислушался к капризам ветра, игравшего с дверью, ненавидя каждый звук не столько из-за того, что тот не давал ему спать, сколько потому, что у него в уме незапертая дверь была равносильна открытой двери. Небольшая деревяшка, молоток и один гвоздь могли бы все решить: барьер между ним и миром снаружи стал бы гораздо реальнее. Спал он плохо.

Когда забрезжил первый свет, Тами поднялся и развел из угольев огонь в жаровне.

— Я иду в дом жениной родни, — сказал он, пока Даер взирал на него, моргая, со своей циновки.

Был чай и осталось немного хлеба, но это все, что было. Пока он пил горячий зеленый чай, который Тами принес ему на циновку, он заметил, что второй придвинул свою циновку обратно к стене, где та была в начале ночи. «Ну и вот, — подумал он. — Никаких объяснений. Ничего».

— Вернусь позже, — сказал Тами, собирая одеяло с ног Даера. — Это мне надо забрать, чтоб все носить. Вы оставайтесь в доме. Не выходите. Не забудьте.

— Да-да, — ответил Даер, досадуя, что остается один, что плохо спал, что у него забирают одеяло на случай, если ему теперь захочется спать, а больше всего — на ситуацию полнейшей зависимости от Тами, в которой он в данный момент оказался.

Когда Тами вышел, чувство одиночества, сменившее его присутствие в доме, вопреки его ожиданиям, оказалось вполне приятным. Первым делом Даер встал и осмотрел дверь. Как он и думал, делу поможет маленькая щепка, прибитая к косяку. Когда дверь закрыта, просто сдвигаешь деревяшку вниз, как щеколду. Затем он отправился в исследовательскую экспедицию по домику, искать молоток и гвоздь. Местность быстро истощилась, потому что здесь было пусто. Не было ничего, даже традиционного огарка, пустой жестянки из-под сардин или древних газет, в Америке оставляемых бродягами в заброшенных домах. Здесь все приходится покупать, напомнил он себе; ничего не выбрасывается, а это означает, что ничего и не оставляют валяться. Старая жестяная банка, разбитая чашка, пустой пузырек из-под пилюль — все это выставляется на продажу. Он вспомнил, как шел через Джотею в Танжере и видел тысячи выставленных вещей, безнадежно бесполезных предметов, но людям, должно быть, удавалось отыскивать им применение. Единственное его интересное открытие было сделано в углу между циновкой Тами и дверью, ведущей в патио, где за кучей соломенных циновок, частично съеденных сухой гнилью, он обнаружил небольшой очаг, пережиток тех дней, когда дом служил кому-то жилищем. «Будь мы прокляты, если вечером не разожжем огонь», — подумал он. Он вернулся ко входной двери, открыл ее и встал, купаясь в свежем воздухе и ощущении свободы, лежавшем в обширном пространстве перед ним. Затем осознал, что небо ясно и сине. Солнце встало из-за гор еще недостаточно высоко, чтобы коснуться долины, но день танцевал от света. Тут же необычайное счастье завладело Даером. Будто какая-то часть его уже заподозрила прибытие мысли, которая со временем должна прийти ему в голову и которая была в том, чтобы сделать день таким долгим, чтобы весь его прожить, он сказал себе:

— Слава богу, — когда увидел синеву в вышине.