Джефф Николсон - Бедлам в огне Страница 57

В конце концов Никола двинула напролом. Она позвонила в клинику и резко поговорила с Линсейдом, потребовав ответить, что за игру он ведет, почему вечно вставляет палки в колеса и вообще воспринимает он книгу всерьез или нет. Хочет ли он, чтобы книга продавалась, чтобы ее читали, чтобы имела успех у широкой публики? По-моему, Никола даже в дилетантстве его обвинила.

Меня восхитила та невозмутимость, с какой Линсейд выдержал ее напор. И все-таки – несмотря на то, что мне вовсе не хотелось принимать участие в этом балагане под названием “рекламная кампания”, несмотря на то, что в отличие от остальных я считал книгу далеко не столь выдающейся, – и все-таки мне казалось, что Линсейд напрасно вставляет палки в колеса. Даже Алисия присоединилась к моему мнению. Вот, сказала она, прекрасная возможность доказать всем этим пигмеям (именно так она выразилась) их неправоту, – всем этим пигмеям, которые утверждают, будто он занимается пустяками, которые называют его работы конъюнктурными и поверхностными. Я заинтересовался, кто, где и когда такое говорил.

Трудно сказать, что послужило последней каплей, но в конце концов Линсейд не выдержал и согласился, что кое-какие шаги следует предпринять.

– Очень хорошо, – провозгласил он. – Я знаю, что мы сделаем. Мы устроим литературный вечер.

26

Представление Линсейда о литературном вечере, как и его представления почти обо всем остальном, оказалось весьма своеобразным. Если пациенты не могут выйти во внешний мир, значит, внешний мир – хотя бы малая его часть – придет в клинику. С точки зрения Линсейда, это была огромная уступка.

Группа визитеров должна была состоять примерно из двадцати тщательно отобранных персон, и в клинику им разрешалось проникнуть лишь один-единственный раз. В группу входили критики, представители психиатрической общественности, господа из научного мира, а также некоторые члены попечительского совета клиники. Событие планировалось весьма скромным. Посетителей проведут по клинике, затем Линсейд прочет им короткую лекцию, после чего пациенты зачитают отрывки из “Расстройств”.

Моя роль в этом действе была неопределенной, и, будь на то воля Линсейда, она и вовсе свелась бы к нулю. Он явно не хотел, чтобы я выступал перед приглашенными и рассказывал, что делал с больными; он вообще не хотел, чтобы я присутствовал. Он даже предложил мне взять выходной и съездить в город.

По понятным причинам, реакция моя была неоднозначной. У меня имелись все основания держаться от греха подальше и не мозолить публике глаза, но я был взбешен, что меня отодвигают в сторону. Я решил бороться за место под солнцем. А потому следовало придумать для себя скромную, но важную роль. Я решил помочь пациентам с выступлением.

Линсейда я уведомил, что хочу “взять на себя пациентов”, организовать их выступление, подобрать отрывки из книги, помочь больным советом, провести репетицию, а во время самого выступления стану поддерживать их боевой дух, подбадривать, суфлировать, успокаивать, внушать уверенность – ведь испытание может оказаться не из легких. Линсейд нехотя согласился, что это и вправду нужное дело. Зато Алисия нашла мою роль трогательно скромной. В те дни я по-настоящему нравился ей.

Но чем дольше я размышлял, тем больше убеждался, что роль, которую я взял на себя, ни в коей мере не является скромной или тем более ничтожной. Пациентам действительно понадобится моя помощь, и я готов им помочь. Новость о предстоящем выступлении привела больных в тревожное возбуждение, и мне снова почудилась в их поведении фальшь. Вроде бы они не притворялись. Вроде бы они действительно волновались, но одновременно жаждали выступить. Появление на публике для них было таким же актом самоутверждения, как и для Линсейда с его методикой.

В один из моментов просветления Карла мне сказала:

– Если мы можем выступать перед аудиторией, значит, мы не полные идиоты, правда?

Не знаю, сколь глубокая ирония крылась в этой фразе, но я решил принять ее слова за чистую монету.

Вопрос о том, кому выступать, представлялся весьма щекотливым. Раньше я бы выбрал наугад отрывок и произвольно назначил чтеца. Но теперь я понимал, что такой подход не годится. Пациенты стали разборчивыми. Они желали читать только, как они выражались, “лучшие куски”, другими словами – отрывки, которые, по их мнению, обладали особыми литературными достоинствами, соответствовали тембру их голоса и тембру их личности. Если бы меня спросили, я бы прямо сказал, что по вине Грегори самые лучшие куски вообще не попали в книгу, но я по-прежнему держал свое мнение при себе. В какой-то момент я думал, что выбор чтецов позволит наконец узнать, кто что написал, хотя теперь этот вопрос меня больше не волновал, да и все равно ничего не вышло.

Например, Андерс страстно желал прочесть весьма навязчивый отрывок о женщине, которая бреет тело, – произведение из ранних, которое каким-то образом выжило после редактирования. Карла заявила, что хочет продекламировать любопытные факты. Реймонд рвался прочесть отчет о футбольном матче. Байрон уверял, что ему все равно, лишь бы он выступал последним. Многих влекли отрывки про секс и насилие. Пациенты уверяли, что именно эти куски самые захватывающие и увлекательные и именно их ждет самый громкий успех. Кто бы сомневался. Публику наверняка впечатлит, когда на сцену выйдут обитатели психушки и с выражением примутся описывать убийства на сексуальной почве, – но вряд ли это хорошая реклама как методике Линсейда, так и самой книге.

Я пытался мягко подтолкнуть пациентов к тому, чтобы они составили короткую, разнообразную и разумную программу, но, наверное, я желал слишком многого, а кроме того, переоценил свой педагогический дар. Но все-таки мы выбрали отрывки и составили список, который показывал работы пациентов в благожелательном и не совсем типичном виде, – по крайней мере, мне показывал. В отрывках присутствовали и эксцентрика, и навязчивые идеи, и повторы, и туманность, и секс, и даже насилие, в целом же все выглядело не очень здраво, но не отталкивающе, не смехотворно, не просто безумно.

Я прекрасно понимал, что на самом деле мы попросту продолжаем редактировать антологию, только теперь мы отбираем из уже отобранного Грегори. Я составлял что-то вроде антологии в антологии и создавал при этом нечто совсем новое. И это было приятно. Наконец я мог хоть в чем-то проявить свои творческие способности. Мы провели пару генеральных репетиций, и у пациентов все выходило довольно сносно, хотя я сознавал, что, когда в уравнении появится такая составляющая, как публика, все может измениться.

Я спрашивал себя, приедет ли Никола. Издатели ведь имеют обыкновение посещать подобные мероприятия. А что, если и Грегори найдет способ пробраться в клинику – подобно тому, как он пробрался в магазин Рут Харрис? Оба предположения привели меня в ужас. Но незадолго до вечера я получил известие, что ни Грегори, ни Никола в клинике не появятся, и причина для этого была столь же уважительная, сколь и ошеломляющая: на этот день они назначили свою свадьбу.

В те исторические годы самые разные люди утверждали, что “не верят” в брак, хотя это неверие зачастую длилось лишь пару лет после окончания колледжа. Люди шли на попятную, потому что желали порадовать мать, хотели детей, потому что брак давал налоговые льготы. Некоторые считали такую измену принципам ренегатством, уступкой пропахшим нафталином, лицемерным старым ценностям, но я к таким людям никогда не относился. Я никогда не считал, что дилемма жениться или не жениться имеет такое уж важное идеологическое значение, но меня все равно удивляло, когда кто-нибудь из знакомых объявлял, что собирается вступить в брак. Однако известие о женитьбе Николы и Грегори удивило меня совсем по другой причине.

Новость поступила в виде письма Грегори: извиняющимся тоном он сообщал о предстоящей церемонии, на которую меня, к его великому сожалению, не пригласили. Будь его воля, писал Грегори, он бы не только мечтал видеть меня в числе приглашенных, но и попросил стать шафером. От этой мысли у меня мурашки по коже побежали. Ну что за идиот этот Грегори Коллинз! К счастью, Никола была девушкой нормальной и вполне здравомыслящей, так что она наложила вето на идею Грегори. Приглашать на свадьбу бывшего любовника невесты еще как-то допустимо, но делать его шафером – просто нелепо. При том, что бывший любовник, он же потенциальный шафер, работает в психбольнице, где выдает себя за жениха, – перечислять возражения утомишься.

Нелепость желания Грегори видеть меня на свадьбе отвлекла от менее бьющей в глаза, но не менее поразительной нелепости – самого факта свадьбы. Просто не верилось, что Никола выходит замуж за Грегори. Спать с ним, встречаться с ним – само по себе выглядело вполне причудливо, но выйти за него замуж – уму непостижимо.