Хуан Онетти - Короткая жизнь Страница 57

— Здравствуйте, — говорю я моргающему человечку со старым лицом, который приближается ко мне. — Нам нужны маскарадные костюмы. Что-нибудь особенное, очень хорошее.

— Для бала, — со смехом прибавляет Англичанин.

— Да, — уныло говорит человек; внезапно он оскаливает зубы и поворачивается к вам.

Вы стоите со мной рядом и улыбаетесь мне; Лагос накладывает парик на свой кулак и поднимает к потолку, где еще не разошелся сумрак. Англичанин повторяет с грустью:

— Маскарадные.

— Да. — Хозяин не шевелится. — Вечером?

— Сейчас, — говорите вы быстро.

— Нам необходимо сейчас забрать их, — разъясняет Лагос; он наклоняет кулак, на его лице видно разочарование, когда парик соскальзывает и падает на стеклянный прилавок. — Чтобы вернуть завтра; завершив свою миссию безвредного обмана, они тотчас же окажутся в вашей власти и будут снова положены в нафталин.

— Непременно тотчас же, — повторяет хозяин. — И надо оставить залог. — Лагос делает поклон и показывает пачку банкнот; старик подымает плечи, локти. — Я хотел сказать… Так принято.

Оскар с трубкой в зубах насмешливо хохочет, вынуждая старика выразить на своем лице чудесную способность все сносить. Он поднимает занавеску и, чуть касаясь наших спин, по очереди пропускает нас в темный коридор, где одна против другой стоят затянутые кретоном две длинные вешалки; он сдвигает ткань и зажигает свет.

— Для мужчин и для дам, — говорит он, разводя маленькие ручки к вешалкам.

Мы бестолково перебираем разноцветные спины, юбки, пустые чулки, башмаки с пряжками, маленькую шпагу, которая всех нас привлекает и собирает вокруг себя. Снимаем плечики с костюмами, выносим в узкий крытый дворик, освещаемый слуховым окном. Вы оглядываете платья, размахиваете ими, возвращаете на вешалку, снимаете другие с такой скоростью, что у меня рябит в глазах. Мне представляется вдруг, что все — бегство, спасение, соединяющее нас будущее, которое помню я один, — зависит от безошибочного выбора маски; я в ужасе смотрю на одежды, которые Англичанин крутит на плечиках, а Лагос передвигает тростью. Я слышу ваш смех, вижу вашу руку, которая трогает затылок Лагоса, слушаю старика, который веселится вместе с вами, но не могу ничем заинтересоваться, потому что дрожу от страха перед опасностью совершить ошибку, и сажусь на корточки, точно так ближе к истине.

— Я подожду в магазине. — Ваш голос, ваши шаги, ваше молчание.

Трость Лагоса проходит над моей головой, трогает один наряд, перескакивает дальше. Вдруг я протягиваю руку и беру костюм. Опустив трость, Лагос делает шаг назад.

— Вытащите мне этот, — говорит он без энтузиазма.

Вы в магазине одна и улыбаетесь улице; тщетно ищу я костюм, который выбрали вы; прохожу со своим нарядом перед самым вашим носом, ослепляю сверканием блесток, но не могу отвести ваших глаз от того, на что они смотрят.

— Да, — замечает входящий Лагос, — все девушки захотят со мной танцевать, бесспорно. Ваша счастливая фраза окажется пророческой.

Хозяин смеется у занавески за прилавком; из-под его руки и хриплого смеха вылезает пригнувшийся Англичанин и приближается к нам. Лагос бросает свой наряд поверх моего.

— Алебардщик, — говорит Англичанин.

— Очень оригинальный костюм, — комментирует хозяин. — Вы не находите, сеньорита? — Вы киваете, и всем нам этого достаточно. — Оригинальный и очень красивый. А ваш? Король.

— Несомненно, великолепный, — отвечает Лагос. — Моя популярность в общественных кругах в эту ночь увеличится и будет укреплена. Неплохо бы подправить камни короны и подбелить горностай, но не стоит труда.

Он сказал это, стоя боком к хозяину, не глядя на костюм, в конце вздохнул. Несмотря на его иронию, он, мне кажется, боится, и я предполагаю, что он раскаивается, что у него мало общего с тем Орасио Лагосом, который после полуночи за отгороженным столиком в кафе Пепе отдал нам приказ и почти уверил меня в искренности мести и тризны по Элене Сала: «Раз идет карнавал, мы должны спрятаться на карнавале. Они ищут низкорослого толстяка в сером, худого блондина в коричневом костюме, красивого парня, который курит трубку, девушку среднего роста, со светлыми глазами, прямым носом, без особых примет, если не считать тех, что остаются от профессиональной игры на скрипке. Не так ли? Прекрасно, мы изымем эту четверку, нас нет, мы скрылись; вместо нее мы пустим шататься по танцзалам и местам пристойных развлечений маркизу Дюбарри, донского казака, сеньора Зорро и последнего из могикан».

— У всех красивые костюмы, — вступает хозяин, обеспокоенный молчанием. — Шелк. — Он гладит костюм Лагоса, взвешивает на руке, отводит ее.

Англичанин, сося трубку, подходит с мундиром алебардщика через плечо, берет королевское одеяние, втягивает запах нафталина. Тут Лагос с улыбкой глядит на мой костюм на прилавке, хохочет мне в лицо и, мотая головой, идет к двери. Оскар замирает с мундиром через плечо и королевским камзолом в руке. Веселый хозяин с жаром обращается к вам, заводит разговор с вашим затылком:

— А где же ваш костюм, сеньорита? Сеньорита сделала очень оригинальный выбор, с большим вкусом. И костюм не маскарадный, а настоящий. Но это секрет. — Он глядит на меня и подмигивает.

Вы касаетесь большим пальцем груди и что-то шепчете, когда Лагос поворачивается, мимоходом трогает ваш подбородок и подходит ко мне и к моему наряду.

— Тореадор, а, доктор? — говорит он. — Желтое и зеленое. — Он поднимает костюм над прилавком. — Тореадор, — повторяет, опустив костюм к моему локтю, затем берёт берет и надевает его на кулак, как надевал раньше парик. — Не помню, видел ли я его в кладовой. Вы скажете «комплекс», доктор, но мне всегда хотелось нарядиться тореадором и сфотографироваться. Доктор, если к вашим несчетным любезностям… если вы не сочтете за труд поменять…

— Его выбрал я, — говорю я сухо, желая за что-то отомстить. — Вы осмотрели его и прошли дальше. — Я упираюсь локтем в костюм и гляжу на Лагоса с унижением и грустью. — Я хочу его надеть.

— Не смею спорить, может, он попадался мне, может, я даже его рассматривал. Но признайте, Диас Грей, на вешалках все они похожи один на другой и, в сущности…

Он поворачивает голову, ища глаза Англичанина, с улыбкой переводит взгляд на вас, не задерживаясь на желтых зубах старика.

— Нет, — говорю я, когда он снова глядит на меня.

— Ладно, это неважно. Сколько я должен? — Он прислоняется к прилавку рядом со мной, наблюдает солнечную улицу; снаружи, за своей спиной, вверху, я слышу новый раскат рояля.

Вы с хозяином поднимаете занавеску и скрываетесь в коридоре; возвратившись, вы что-то шепчете на ухо Лагосу.

— Нет, — отвечает он. — Чудесно, но невозможно. Пусть он одолжит нам чемодан или завернет.

Пока старикашка укладывает костюмы в чемодан, Лагос расплачивается, Оскар, не вынимая изо рта трубки, пытается насвистывать, а я выхожу на улицу и брожу под деревьями. Нагнав меня, вы быстро, не глядя, говорите, что мы идем к Рене и там переоденемся. Я оборачиваюсь к Лагосу, жду, когда он подойдет — в походке у него теперь важность, взор всезнающ и даже тщеславен, — и допытываюсь у себя, насколько я его люблю и уважаю. Англичанин выносит чемодан, догоняет нас размашистым шагом и идет рядом с вами.

— Мы отправляемся к Рене, — говорит Лагос, похлопывая меня. — Он славный парень. Но хорошо бы вам еще раз позвонить Пепе. Извините меня за все, доктор, особенно за эти мелкие беспокойства…

Быть может, он шутит, шутил все время; в его глазах нет ничего, кроме дружелюбия и старческой печали. Я захожу в аптеку, улыбаюсь в телефон, осведомляюсь о месте нахождения сеньора Альбано. Прошлой ночью, после выстрела, Лагос, организуя отступление, сдерживая наш скептицизм и безразличие, превзошел самого себя, придумав за отгороженным столиком кафе условную фразу: «Нет ли у вас сеньора Альбано?», чтоб узнавать по телефону новости, которые будут стекаться к Пепе. Лишняя предосторожность, туше виртуоза. Сеньор Альбано («Нашел!» — протянув палец, крикнул Лагос, нагибаясь к нам с победоносным и таинственным видом) родился от этикетки на бутылке, которая стояла у нас на столе. Однако, звоня Пепе, я чувствую, что у меня растет интерес к невозможному присутствию сеньора Альбано в кабачке, к тени его облаченного в белый костюм тела на запачканном полу, к неслыханному голосу, искаженному неповоротливостью тяжелой челюсти, к приветственному жесту, к терпению и злорадству, которыми я наделяю его поступки.

Показавшись за стеклами часового магазина и отодвинув засов небольшой металлической двери, Рене впустил нас, одетый в шелковый серый халат с черными кругами. Пока мы, пригибаясь, входили, он взбежал по лестнице и гордо встретил нас на пороге своей квартиры, смеясь с обычной для него (это угадывалось) шутливой интонацией, снимая очки из кокетства или чтобы лучше нас видеть.