Мари-Клер Бле - Современная канадская повесть Страница 58

— …При обыске у подозреваемых были обнаружены шесть сигарет, судя по всему содержащих марихуану или какой-то аналогичный наркотик, что является нарушением пункта третьего, подпункта первого Закона о контроле за наркотиками… При обыске автомобиля был найден небольшой пластиковый пакет, содержащий некоторое количество марихуаны. После телефонной консультации с руководством отряда канадской конной полиции в Миллвуде ответчикам было предъявлено обвинение по пунктам три и четыре Закона о контроле за наркотиками. Соответствующие обвинения были зачитаны виновным перед их заключением под стражу. А именно: пункт три, подпункт один. За исключением случаев, оговоренных в настоящем законе или соответствующих инструкциях, хранить у себя наркотики не разрешается никому. И пункт четыре, подпункт два: никому не разрешается хранить у себя наркотики с целью их распространения.

— Распространения? — Лэндон поднял голову и вгляделся в тяжелое лицо. — Но это же серьезное обвинение?

— Очень серьезное, сэр.

— Неужели вы думаете, что они продавали эту пакость?

— Мы не знаем, мистер Лэндон, что они с ней делали. Но мы нашли у них достаточно, чтобы заинтересоваться. Канадская конная полиция велела нам…

— Где моя дочь? И что насчет залога? Не обязательно им торчать здесь субботу и воскресенье?

— Нет. Мы позвонили мистеру Лумису. Это мировой судья. — Сержант собрал бумаги и постучал ими о барьер, приводя в порядок. — Знаете, мистер Лэндон… обычно мы их выпускаем. Сейчас полным-полно юнцов, которые балуются наркотиками, даже в таком маленьком городке. Обычно мы просим их расписаться в получении повестки в суд и отпускаем домой. Через день-два они являются в суд. Но у вашей дочери и ее приятеля в машине было найдено определенное количество наркотиков. И мы не можем рисковать…

— Сколько это — определенное количество?

Они действительно здорово влипли.

— Ну… несколько унций[89].

— Какой же залог?

— Мировой судья решил так: пятьсот долларов за вашу дочь и тысячу за парня. Знаете, он ведь иностранец.

Лэндону почудилась издевка — вот, мол, не уследил за дочкиными кавалерами.

— Да, знаю. Могу я видеть дочь?

— Конечно. Она в соседней комнате. Думаю, ей там вполне удобно. — Он обошел барьер, открыл маленькие деревянные воротца и подвел Лэндона к двери, распахнул ее и стал в сторону. — Вот, пожалуйста.

— Спасибо, сержант.

Джинни подняла голову с деревянной скамьи — она лежала на боку и читала книгу, рука под головой, коленки подтянуты к груди. Увидев отца, она скинула ноги на пол и села, по-школьному ссутулив плечи.

— Привет, папуля.

Он помнил этот голос. Голос из ее детства. Низкий, надтреснутый, какой-то обреченный, а глаза при этом — вниз. Голос, рассчитанный на то, чтобы пробудить жалость в самом окаменелом сердце. Черт его знает, вид у нее был достаточно жалкий — линялые заплатанные брючишки, спортивные туфли. Еще кофточка — то ли персиковая, то ли цвета охры, какая разница? Она подчеркивала ее бледность, изможденность. А может, ее кожу уже поразил серый тюремный воздух? И еще свитер защитного цвета, шалью накинут на плечи, а рукава завязаны у горла. Так бывают одеты пожилые женщины, что возятся в садах по вечерам. Эта его дочь — ей вполне удалось его разжалобить! В этой отталкивающей комнате с металлическими серыми сундучками и складными стульчиками. Наверное, полицейские здесь переодеваются. С каменного пола поднимался пляжно-кислый запах и прилипал к стенам табачного цвета. Интересно, а как выглядят в этой старой гробнице камеры? И вот она — его дочь! В глазах, невинно расширившихся за стеклами очков, — мольба о понимании, о прощении. Он подошел и сел рядом с ней на скамью — слава богу, хоть ноги отдохнут. Он знал, что казнит ее своим молчанием. Это не его стиль, о чем ей прекрасно известно. На сей раз он был ей непонятен, и на ее безучастном, повернутом к полу лице появлялась хмурь удивления. Еще чуть-чуть — и она надуется. Лэндон взял ее книжку. «Восставшие души». Калил Гибран. Целые абзацы аннотации были жирно подчеркнуты темным карандашом, как в учебнике. Лэндон прочитал:

«Если бы пламя моей стонущей души коснулось деревьев, они снялись бы со своих мест и сильной армией, с ветками наперевес, пошли бы на бой с эмиром, они разрушили бы монастырь и погребли под его обломками священников и монахов».

Почему-то эти слова вызвали в нем раздражение. Это же надо — в тюрьме читать такой бред! Неужели она не понимает, в какое серьезное положение попала? Он сам толком не знал, чего от нее хочет, но эти витиеватые предложения плюс вязкая каменная тишина комнаты взбесили его. Он поймал себя на том, что внимательно разглядывает дочь: мягкие и округлые линии шеи, волосы туго завязаны в конский хвост и подхвачены резиночками — точно такую прическу она носила в семь лет, когда он водил ее в музей показать пожелтевшие кости динозавров и египетских мумий. А потом отвозил ее к Вере — брал на воскресенье, — и наваливалась пустота. Как она калечила душу! И эта шейка с завитками волос, эта нежная девичья плоть — его, Лэндона, плоть и кровь! Но, подавив в себе сильные чувства, он поклялся быть с ней твердым.

— Джинни? Ты здорово влипла. Могут быть большие неприятности.

— Да, я знаю.

Она продолжала тупо смотреть перед собой, сидела ссутулившись, руки где-то между коленями. Это его тоже разозлило. Знакомая картина — насупилась, как обиженный ребенок.

— Ну давай, рассказывай. Как это тебя, черт возьми, угораздило? Неужели до сих пор не знаешь, с чем можно связываться, а с чем нельзя? — Он понимал, что это немилосердно. Ведь ее он еще не выслушал. Но сегодня все словно сговорились его затюкать. Выступили против него единым фронтом. — Я жду объяснения, Джинни.

Она повернулась к нему — глаза блестели от влаги. Смигнула слезы.

— Ну, папуля. Я думала, хоть ты поймешь. С тобой всегда можно было поговорить. Ты меня понимал…

— Ты хочешь сказать, я всегда соглашался с тобой. Маленькая разница, Джинни. — Он помолчал. — Ты звонила матери?

Джинни отвернулась и опять ссутулилась в улитку.

— Да.

— А она что сказала?

Можно себе представить.

— Что она всегда говорит? Я знала, что рано или поздно это случится, и так далее, и тому подобное. Потом назвала меня глупой дрянью и повесила трубку.

— Повесила трубку?

— Да.

— Ну, это она от волнения. Расстроилась. Она и так с тобой в прошлом году горя хлебнула. Она мне рассказывала.

— Она не успокоится, пока не упрячет меня в монастырь.

— Ты можешь загреметь кое-куда похуже, если эти обвинения подтвердятся…

— Ну это же глупо. От алкоголя и то больше вреда, чем от травки. Это доказано…

Он оставил ее слова без внимания.

— А вся эта пакость, которую нашли в машине? Говори правду, Джинни. Твой Чемберлен промышляет наркотиками?

Он понизил голос. Вдруг эта занюханная комната прослушивается?

— Нет. Ну конечно, нет, — ответила Джинни. — Как ты мог такое подумать?

— Очень даже запросто.

— В общем, это неправда.

— Тогда на кой черт ему столько марихуаны? Я бы не сказал, что объяснить это — легче легкого.

Джинни повернулась к нему, сложив руки, как для молитвы. Она прижала эти молящиеся руки к бедру и зашептала:

— Папуля, все это ужасная ошибка. Ральф никогда не стал бы промышлять травкой. Он знает, что за это может не поздоровиться. У него есть знакомые, которых на этом застукали.

— Их бы ему на процесс в свидетели — лучше не придумаешь. — Он тут же обругал себя за этот выпад. Она ведь пытается что-то объяснить. — Ну хорошо, Джинни. — Он взял ее за руку. — Откуда взялась эта пакость в машине твоей тетки?

Она благодарно взяла его руку и уставилась в пол, словно история этих ошибок была выгравирована в камне. Медленно заговорила.

— Из Торонто мы уехали утром. А потом, в дороге, Ральф говорит: я тут должен взять немного травки. Товар что надо и почти даром. Его приятель уезжает из города, ему нужны деньги. В общем, мы ее забрали, Ральф был в полном кайфе. Он никогда столько травки не держал в руках, да еще почти бесплатно. Он хотел только для себя. Ну, угостить друзей. А продавать или еще что-то такое он и не собирался…

— Джинни, человека могут обвинить в распространении наркотиков, даже если он их не продавал. Тебе это известно?

Она закрыла глаза и закивала головой — взад-вперед.

— Известно, известно. Но это идиотство! Если ты кому-то поставил стаканчик, тебя же не привлекают за распространение спиртного…

— О чем ты говоришь? Да пусть закон будет сто раз идиотским, какое это имеет значение? Ты не можешь защищаться в суде на том основании, что этот закон — глупость. Ну почему, черт возьми, Чемберлен оставил этот пакет в машине твоей тетки? Что за преступное скудоумие?