Александр Проханов - Надпись Страница 58

Я создан для этих «последних времен», сконструирован для них каждым плавным изгибом моего огромного корпуса, каждой хрустальной призмой в прицелах и дальномерах, каждой золотой драгоценной клеммой моей электроники. Спокойно, с угрюмой верой в правоту и замысел создавших меня людей, знаю, что погибну, изодранный взрывами, с оплавленной палубой, с громадными рваными дырами в раскаленных бортах. Стану медленно тонуть, созерцая ослепшими от боли глазницами, как трепещут смертельным заревом распахнутые горизонты, как парят над океаном розовые и голубые медузы ядерных взрывов, и за сотню километров, не доплыв до меня, посылая мне предсмертный поклон, тонет убитый мною авианосец.

Безропотно, в стоицизме металлической воли и электронного разума, принимаю мою судьбу. Не знаю для себя другой доли. Но, созданный для потрясений и смерти, окруженный кружевами невидимых электронных полей, пронизанный невесомыми магнитными линиями, преломляя в моих окулярах прозрачные спектры, я предчувствую возможность иного бытия. Иное постижение жизни. Об этом свидетельствует белая, присевшая на палубу чайка, ее теплые, охватившие поручень лапки, ее оранжевый, зоркий, наполненный солнцем глазок…»

… Сбылись посулы Стремжинского. В газете запускалась программа «Авангард», где Коробейникову отводилась не последняя роль. Молодой газетчик получил задание написать об авианосце, поступившем на Тихоокеанский флот. Холодная война становилась все злей. Запад, не в силах примириться с подавлением «пражской весны», потрясал оружием, наводнял Европу войсками, строил базы по периметру советских границ, посылал корабли во все акватории мира. Взрывал пропагандистские бомбы, от которых лопались сосуды в глазах обывателей. Репортаж об авианосце должен был успокоить растревоженное общественное мнение, убедить его в неодолимости советской мощи. Показать фрондерам и диссидентам, на какую силу они посягают, сидя на маленьких тесных кухнях, распевая под гитару песни Высоцкого, рассказывая шепотом антисоветские анекдоты.

Коробейников дорожил оказанным доверием. С жадным предвкушением небывалого опыта, в молодой гордыне страстного, отмеченного Богом художника, отправился в эту поездку, отодвинув ненужные и обременительные связи с московской богемой, экзотическими кружками, завистливыми и недоброжелательными писателями. Государство, певцом которого ему предлагалось стать, оснастило его охранными грамотами, предоставило в распоряжение автомобили, самолеты, военные корабли. По телефонным линиям секретной правительственной связи штаб Тихоокеанского флота был извещен о его прибытии…

«Я - часть мирового пространства, создан из земных элементов, движим теми же силами, что двигают мировую историю. Меня сотворил интеллект человека, достигший своей вершины, соединивший во мне все науки, искусства, умения. В чертежах, по которым меня возводили, присутствуют образ древней ладьи, туманная церковная фреска, запись в священной книге.

Мои приборы позволяют мне чувствовать пульсы и биения мира. Мои эхолоты, спрятанные в днище локаторы, видят рельеф океанского дна, косяки проплывающих рыб, коварные лодки противника. Радары на мачтах просматривают берега, следят за перемещением войск, озирают простор океана, отмечая скольжение чужого эсминца, тихоходный рыбацкий траулер, пушистый фонтан кита. Средства космической связи, соединяясь с пролетающим спутником, связывают меня с отдаленными береговыми штабами, аэродромами, центрами военной разведки. Доставляют на борт снимки из Космоса с нанесением вражеских целей, объектов для ракетных ударов. Мой электронный мозг пульсирует от несметных, ежесекундно получаемых данных, собираемых с орбит, материков, океанов.

Я вижу, как в соседнем Китае идет революция. Толпы молодых агитаторов с портретами вождя неистово маршируют по улицам. Избивают престарелых партийцев. Оплевывают и оскверняют святыни. Колют топорами золоченого деревянного Будду. В душной пустыне Синьцзян, в запретной зоне, строят секретный реактор, обогащают уран, готовят первую бомбу.

Слышу, как в Японии звенит поминальный колокол. Монахи в оранжевых хламидах в память жертв Хиросимы жгут благовонные палочки. На электронных заводах Токио собирают суперкомпьютер для военной системы слежения, на экранах которого буду виден и я, с указанием подлетного времени выпущенной с Хоккайдо ракеты.

В Калифорнии, в Сан-Диего, на палубе авианосца идет концерт рок-н-ролла. Безумный кумир разбивает гитару о железную палубу. Экипаж ревет и неистовствует, несет на руках певца. В командирской рубке вскрывают пакет с секретным маршрутом похода - к берегам СССР, в сопровождении лодки и крейсера.

Я смерть мира, созданная этим миром из лучших своих компонентов. Я мировой абсурд, где начало истории, как змея, глотает свой собственный хвост. Я последняя вспышка, испепеляющая человечество, предсказанная на острове Патмос одним из древних пророков.

Но в моем электронном разуме, в котором сменяют друг друга картины океанских баталий, в невесомых вихрях, бушующих в чашах антенн, присутствует внерациональное знание. О бесконечном продолжении жизни. Об иллюзии смерти. О том, что я никогда не умру.

Чуткими лопастями сонаров щупаю океан. Слышу, как рожает самка кита. Стонет от боли, выдавливая из себя скользкий вишневый плод. Рассол океана охлаждает страдающее лоно. По огромному телу пробегает судорога. Младенец среди порозовевшей воды оживает, открывает фиолетовый глаз. Начинает слабо скользить. Мать брызжет в океан молоком, отзывается нежным утомленным курлыканьем…»

Ночь Коробейников летел над страной, глядя, как на близком крыле и рубиновых вспышках возникает и гаснет надпись «СССР». Встретил зарю во Владивостоке и видел, как красное солнце подымается из океана. Был принят адмиралом в штабе флота, и тот рассказал ему о предстоящих учениях, в которых задействован авианосец. Штабная «Волга» отвезла его на маленькое взлетное поле, окруженное осенними рыже-коричневыми деревьями. На бетон, срывая с деревьев листву, опустился морской вертолет. Через час Коробейников, ослепленной красотой океана, подлетал к авианосцу, стоящему на рейде в заливе.

Авианосный противолодочный крейсер - громада серой холодной стали, взметенной уступами в небо, врезанной в угрюмое свечение вод. Надстройка - бронированная, в глыбах, гора с дымящей туманной вершиной, стеклянным дыханием кратера. Ковши и чаши антенн чутко, жадно процеживают струи тумана. Бугры крутобоких контейнеров хранят в сердцевине туловища ракет и торпед, незримых и сонных, готовых скользнуть и метнуться, превратить в пожары и взрывы вражеские корабли и подлодки. Колючие, воздетые зенитно-ракетные комплексы, ведущие остриями по тучам, ожидают молниеносной атаки разящего штурмовика. На тусклой палубе, на стартовом белом кругу застыл самолет, остроклювый, хищный, готовый пружинно сорваться, дунуть огнем, превратиться в исчезающую точку. Экипаж, невидимый; упрятанный в палубах, рубках, припал к прицелам, приборам, окружил машины и топки, наполняет корабль биением команд и сигналов, непрерывной работой, толкая остров брони в океане. Вышло, бледное солнце, позолотило высокую сталь, и она зажглась, как колокольня. Крейсер, утратив страшные тонны, невесомый, лучистый, скользит среди вод и небес.

«Моя железная оболочка кишит людьми. Качают орудия башен. Вращают зенитные комплексы. На бессчетных экранах следят за отметками целей. Склонились над картами военных учений. Стоят у ревущих топок, где сгорает мазут и огненный пар бьет в лопатки турбин. На камбузе в огромных кастрюлях вскипает душистый борщ. В лазарете на операционном столе лежит пациент. В глубоком ангаре, озаренные мертвенным светом, со сложенными крыльями, стоят самолеты. Оружейники толкают тележки с ракетами, похожие на люльки с младенцами. Я послушен им, выполняю их волю. Но их разрозненные отдельные воли складываются в мою, нераздельную, и я, сконструированный для войны, заставляю их действовать по образу моему и подобию. Сигнальщик на мостике машет флажками проходящему минному тральщику. Адмирал по рации связывается с командующим флотом. В кубриках, отработав ночную смену, спят матросы. Мичман в кают-компании играет на кларнете, и я тихо вторю ему чуть слышным гулом железа.

Чувствуя каждого из моего экипажа, воспроизвожу в себе его нрав. Я строгий, молчаливый, крикливый. А также наивный, лукавый и верящий. Осторожный, задумчивый, пылкий. Любящий, обидчивый, злой. Каждый из них отражается в моих железных конструкциях, оставляет на мне отпечаток, питает своей жизнью мою огромную железную жизнь.