Канта Ибрагимов - Детский Мир Страница 58

— Вот и оставайтесь в этой благодати. Только не забудьте оговоренный приказ отдать.

— Знаете что, уважаемый Илья Аркадьевич, сдается мне, что вы Грозному за что-то просто мстите.

— Да плевать я хотел на этот Грозный.

— Значит, и на Россию вы будете плевать, если уже не плюете.

— О-о-о! Какой пафос! Опять патриоты и лжепатриоты, — слышит Роза, как вдруг что-то на столе упало. — Хватит трепаться, вы сами только что все и вся предали и продали.

— А вы, господин Столетов, отчаянный человек, — тембр силовика стал угрожающим. — Не боитесь. Как-никак Грозный, война, и кругом мой спецназ.

— Хе, не боюсь, дорогой, — перешел Столетов на «ты». — Командир, как ты выразился, твоего спецназа, полковник — наш человек. Кстати, не забудь сегодня же подать на него рапорт президенту — заслужил он генерала, твое место через неделю займет.

— А-а, — сорвался грубый тембр. — А если я не дам приказ?

— Ну, что ж. Вы сами только что сказали: «Грозный, война». Так что вспомните судьбу генерала Лобанова.

Чьи-то шаги твердо тронулись к выходу.

— Постойте, постойте, пожалуйста, Илья Аркадьевич. Я солдат и готов исполнить любой приказ без излишних вопросов.

— Вот и славно, совсем иное дело, — вновь красив и деликатен баритон Столетова. — А то столько болтали, и остались бы вы без шиша из-за какого-то Грозного, судьба которого уже без нас предрешена. Все мы солдаты!

— Илья Аркадьевич, давайте выпьем за нас, за солдат России, за нашу дружбу и верность.

— Вот это дело. А Грозный от нас никуда не денется. Так сказать — родина, и в паспорте это записано, я порой горжусь. Будем сюда идиотов ссылать.

Слышит Роза, как наливают, и не раз. И вдруг вопрос:

— Так ваш папаша тоже идиотом был?

— Гм. Напился, гад! — это Столетов тронулся к выходу. — В полночь отдашь приказ, не то. Эй, и как с ними служить, сами дадим.

— Простите, — и вправду тембр превратился в сплошное мычание. — Отдам, все отдам! Пусть забирают все, как прикажете. И Грозный, хоть все Россию, а я богач, — здесь шум, что-то ударилось о пол, разбилось. — Тьфу! Плевать на всех. Тьфу, и на тебя, Столетов! Мразь! А я Россию не продал!. Сровняю твой Грозный. Вот и все. Тогда и «гордись», грозненская падла.

В это же время над собой Роза услышала множество шагов, началась какая-то возня, вроде потасовки.

— Отставить, отставить, полковник, — заплетающийся, пыхтящий окрик силовика.

— Не полковник, а как и вы, уже генерал. О вас забочусь. Взяли! Понесли.

После этого — кажущаяся тишина, которую нарушил нарастающий гул: взлетел один вертолет, чуть погодя второй; следом зарычала бронетехника, и тогда в подвале стало совсем тихо, даже страшно. Но это длилось совсем недолго; вновь в столовой шаги, да не прежние, — слух у Розы в силу обстоятельств уже обострился, ощущает она над собой не силу и важность, а робость и страх.

— Я здесь не останусь, — еле протестный лепет Тугана. — Забери меня с собой, у меня семья, дети.

— Да что ты заныл, что с тобой? — и голос Гуты не узнать, где прежняя резвость?

— Город сдают, здесь бойня будет.

— Все-таки подслушал, негодяй.

— Ничего не подслушал, об этом все спецназовцы говорили, а бабки с базара и за месяц знают.

— Да что ты болтаешь, Туган? Я сам об этом только услышал, ошарашен.

— Врешь! Операция давно готова, город наводнен боевиками. А вы сейчас делили награбленное, и тебя обложили данью, вот ты и ошарашен.

— Хм, ты смотри как развязался твой язык.

— Война не только язык, но и пупок развяжет. Без меня ты никуда не уедешь. И сперва рассчитайся и со мной.

— Ах, вот в чем дело, еще один «грабитель».

— Я не грабитель, заработал.

— Не спорю, в этом ты прав, — весьма деликатен голос Гуты. — Сейчас получишь свое, — он уходит.

Роза уже давно знает Гуту, и, невольно подслушивая сейчас, по этому вежливому тону подумывает, что бывший муж замыслил что-то неладное в отношении Тугана, может, даже вернется с оружием. Шаги вернулись, Роза напряглась, но ничего:

— На, возьми, — что-то увесистое бросилось на стол. — Это оклад и столько же премиальных, и еще столько же как любимому брату.

— Вот это да! Спасибо, Гута, спасибо, — едва прорезавшийся было голос Тугана вновь стал лебезящее услужливым.

— Гута, Дэла реза хуьлда хуна[23], Дэла беркат дойла буха дисанчах[24]! — и чуть погодя умоляюще-просяще. — Только ты меня здесь не оставляй. Я так боюсь бомбежки.

— О чем ты говоришь, — видимо, Гута ест, с набитым ртом. — Кстати, а где эта дура?

— Кто? — даже находясь в подвале, Роза поняла, как испугался ее одноклассник.

— «Кто-кто», понятно кто.

— Роза? А-а, — замялся Туган, а Роза в подвале кулаки сжала, — там же.

— Еще не околела? Ладно, сейчас смотаюсь в центр, в контору, дельце есть. Скоро вернусь, разберусь с ней и вместе соскочим.

— Да-да, только ты не задерживайся, уже вечереет, — они вместе покинули столовую.

Роза слышала, как во дворе завыли моторы. И когда их шум угас, она решительно бросилась к лестнице с одной мыслью — бежать. Сходу пихнула люк, еще и еще сильней — даже не шелохнулся. Она сразу запаниковала; руки устали и она пустила в ход плечи, стала бить головой — бесполезно.

Изрядно вспотев, устав, задыхаясь, она, наконец, догадалась посмотреть, что мешает. У стыка люка и пола хомутки; прежде этого не было, а теперь либо Туган, а скорее всего спецназовцы, что-то сунули вместо засова, — на вид большой гвоздь. Только сила может помочь. Поднатужилась Роза что было мочи, вверх не пошло, а лестница обломилась, полетела она кубарем. Это конец.

— Туган! Туган! — в истерике закричала она, что только ни делала, пыталась даже лестницу починить — бесполезно; самой отсюда не выбраться, а снаружи — давящая тишина.

В подвале всегда мрак, но удивительное дело, Роза в нем так обжилась, что каким-то дополнительным чутьем она уже примерно определяет, когда день, когда ночь, а когда день сменяется ночью. И как ни странно, помогают ей в этом две маленькие жабы, которые неизвестно как и когда сюда попали. Только к вечеру, из-за многочисленных банок вылезает вначале жаба, что побольше, издает тихо, что-то типа «вэк-вэк», и следом появляется другая, поменьше; видимо, начинают охоту. И вроде в подвале нечем полакомиться, да оказывается есть, раз у Розы на ногах и руках волдыри от укусов.

— Вэк-вэк, — залаяла жаба; на улице точно поздние летние сумерки, сгущается ранняя августовская ночь.

— «Может, пронесет. Может, пьяный базар. Неужели в полночь начнут бомбить?» — от бессилия еще мучительнее мысли Розы. — «Да нет, что они не люди? В городе полно и русских, и чеченцев. А дети и старики?… Мальчик!?»

От этих мыслей ей еще хуже, и ничего она уже не может предпринять, уже сдалась в бессилии, даже не кричит, и плакать не может. А тишина такая, очень странная, жуткая, будто предсмертная, что слышно, как часы-куранты в самой дальней комнате каждый час отбивают. И ей осталось одно: она гадает, что часы пробили: девять или десять, а может одиннадцать, лучше восемь.

Не первый день, тем более час, она в заточении проводит. Однако, таких томительно-тягостных кошмарных минут она еще не переживала. Словно секундная стрелка, время неумолимо бьет в висках, и ей хочется не то чтобы остановить, а как-то избавиться от этого учащенного барабана, но сердце, хоть и зажато до невыносимой боли в тиски, все еще живет, бьется, рвется наружу, как молот, стучит по раскаленной наковальне ее черепа, выпираясь страданием в глазах и ушах так, что хочется орать, визжать, бежать, на помощь Мальчику-сироте. Но, увы!

— Тик-так! Тик-так! — вновь пробили часы.

В оцепенении она прислушалась: тишина. А сердце, как и время неугомонно — стучит бешено в висках. И в таких невыносимых мучениях она еще два, может даже еще три раза слышала бой часов, и представляется ей, что уже и вторые петухи по окраине Грозного заголосили. И сама она не заметила, как забылась в глубоком сне, повалившись на отсыревшее одеяло: яростный взрыв и подземный толчок поставили ее на ноги. Ничего не соображая, крича, она бросилась наугад, до искр в глазах ударилась о бетон стены, повалилась, а в ушах стучит, и не как прежде, а еще быстрей, так, что простое человеческое сердце не может. И лишь маленько отлежавшись, после второго мощного взрыва, она, еще не веря в это, но все же поняла, что стреляют автоматы и пулеметы, и не здесь, а далеко, видать, в самом центре Грозного.

— Мальчик! Бабушка! — простонала она.

А стрельба все усиливается, все ближе, и со всех сторон. И как бы подбадривая ее, началась канонада. И она уже отчетливо слышит, как прямо над их домом летят ракеты: это по прямой из военной базы аэропорта бьют по центру Грозного, чтобы не воссоздать «Детский мир». А потом залетали самолеты и вертолеты — и началось во всю мощь и ненависть горнил.