Александр Иванченко - Монограмма Страница 58

Невозмутимое безразличие слона

В этой медитации спокойствие разума достигается нереагированием его на стимулы непрерывного возникновения и исчезновения мыслей.

Если восприятие возникло и разум при этом спокоен, то тотчас возникает и сознание этого восприятия — в других случаях восприятие не осознается. «Сдерживающий» (йогически тренированное сознание, сдерживающее появление мыслей) и «сдерживаемое» (мысль, мыслепроцесс), приведенные лицом к лицу, как бы замирают друг перед другом, останавливаются перед собой, и тогда одна мысль предупреждает появление следующей, как бы охраняя одна другую. Искусство удержания разума в этом состоянии, где нет ни подавления мысли, ни реагирования на нее, сравнивается с безразличием слона, невозмутимо шествующего по шипам и колючкам.

Наполнена шестая кринка молока.

Из записей Лиды. «Я! Я! Я! Что за дикое слово! Неужели вон тот — это я?» Дорваться, догрызться до этого мерцающего ядра в мозгу, сжигаемого похотью существования, достать его, вылущить, вырвать из комка кровавых нервов, опутавших его, раздробить в мельчайшую космическую пыль, испепелить, пустить по ветру… Остудить в межзвездном пространстве — и нестись безмолвной ледяной глыбой в вечность.

В не-мысль, в находящееся в середине мысли, в не-мыслимое, тайное, сокровенное, высшее.

Туда пусть заключит человек свою мысль. И это — тонкая сущность, лишенная прибежища. (Майтри упанишада.)

Месяц назад Лида получила странную посылку, обычных размеров посылочный ящик с осыпавшимися сургучами, но до странности легкий, будто набитый бумагой. Обратный адрес, нацарапанный каким-то старческим трясущимся почерком (который полностью разобрать оказалось невозможно), был незнакомый, московский — про Москву только Лида и разобрала. В столице, однако, у Лиды никого не было. Но, вскрыв посылку (удивительно, что Настя даже не подошла тогда, хотя всегда была по-детски нетерпелива, когда они что-нибудь получали от своей украинской родни, а только как-то пристально посмотрела на мать) — вскрыв посылку, Лида не нашла там ничего, даже бумаги. Ящик был абсолютно пуст. Может, вытащили на почте, подумала она, сургучи были нарушены и бечевка порвана.

Она уже стала забывать об этой посылке, как вдруг на днях опять получает извещение с тем же обратным адресом и тем же дребезжащим почерком. На почту не пошла, даже после вторичного извещения. И не пошла бы совсем, когда бы не настойчивые причитания Насти («Мама, ты получила посылку? Мама, ты получила посылку?»). Пришлось идти, хотя она ничего хорошего не ждала. Чья-то злая шутка.

На этот раз это была небольшая, с блюдце, картонная коробка, обшитая желтой материей, примерно цвета шафрана, в которой Лида нашла пластмассовую баночку, обернутую в фольгу. В таких баночках обычно хранят диафильмы. И точно, там оказался рулончик пленки, правда, толще, чем диафильм.

— Это мне! Это мне! — обрадовано запрыгала Настя и выхватила у матери пленку. — Давай сейчас же смотреть!

На бумажной этикетке баночки значилось: «Братья Лю. Китайская народная сказка». Они заправили фильм в диапроектор, повесили экран, и Лида прочитала (текст был английский, Лида переводила дочери):

«Южной Школы учение о Внезапном Просветлении.Верховной Махаяны Праджняпарамита:Сутра Шестого патриарха Хоэй-нэна.(Дана в монастыре Та-фан, Шаочжоу.)

Один цзюань этой сутры был записан учеником Хоэй-нэна, последователем и распространителем Дхармы, монахом Фа-хаем, получившим наставление о Бесформенном.»

Лида вздрогнула. Это была знаменитая сутра Шестого патриарха, которую она разыскивала по всем библиотекам страны, заказывала даже на международный абонемент, но неизменно получала отказ. Она уже и не надеялась получить текст, но вот какой-то доброхот, явно частное лицо, прислал ей наконец эту сутру. За что ей такая удача? Она много слышала об этой чаньской сутре, совсем уже отчаялась ее найти — кто же этот человек? Лида вспомнила о пустом ящике и улыбнулась. Она все поняла.

— Читай, мама, читай! — весело затормошила мать Настя, оборвав ее размышления. — Вечно ты останавливаешься на самом интересном!

— Это будет наша сегодняшняя вечерняя сказка? — улыбнулась Лида.

— Конечно! Читай же! — вскрикнула в нетерпении Настя.

Лида перекрутила пленку на следующий кадр и стала читать дальше:

«1. Однажды Учитель Хоэй-нэн взошел на свое высокое сиденье в монастыре Та-фан и изложил Дхарму Махапраджняпарамиты (великого совершенства Мудрости), передавая учение о Бесформенном. Среди присутствующих были монахи, монахини, правительственные чиновники, конфуцианские ученые, даосы, миряне, всего около тысячи числом. Среди присутствующих был также и Вэй Цюй, наместник округа Шаочжоу, приказавший находящемуся здесь монаху по имени Фа-хай записать это учение для блага будущих поколений, с тем чтобы каждый, вставший на Путь, не сошел с него. И все глубоко внимали великому Учителю, Шестому патриарху Хоэй-нэну.

2. Учитель Хоэй-нэн сказал: „Познающие добро, очистите свой разум и сосредоточьтесь на Дхарме Праджняпарамиты. Наша собственная природа есть семя Бодхи (мудрости, приходящей с Просветлением) и изначально не запятнана и чиста. Узрев ее, мы достигаем Буддства“.

И учитель замолчал, сам обретая чистоту разума и твердость сердца. Успокоив разум, он продолжал:

„Мой отец, уроженец Фань-яня, был несправедливо изгнан с государственной службы и сослан в Линьань. Он жил среди простолюдинов и выполнял самые тяжелые работы и умер, когда я был еще совсем дитя. Об этом мне рассказала моя бедная мать, когда я подрос и мы перебрались жить в Наньхай. Мы мыкали горе и терпели нужду, моя старая мать служила в богатых домах, а я продавал хворост на рынке. Однажды какой-то незнакомец подошел ко мне на рынке и сделал знак идти за ним. Я взвалил вязанку на плечо и пошел с ним на постоялый двор. Этот человек щедро расплатился со мной, и, когда я выходил от него, я увидел монаха, читавшего у очага сутру. Он читал ее вслух и как бы не замечал меня, перебирая свиток. Мое сердце взошло и разум затрепетал, когда я прослушал ее. Я почувствовал в себе движение Праджни, и мой разум был пробужден. Я спросил этого человека, что за сутру он читал, так она понравилась мне. Он сказал, что это была Алмазная сутра — Ваджраччхедикапраджняпарамита-сутра. Тогда я спросил, откуда он пришел и кто его учитель. Он ответил, что получил эту сутру от Пятого патриарха, Его Святейшества Хун-жэня, которому воздал поклонение в его монастыре Фэнмушань на Восточной горе, что в уезде Цичжоу. „Это в месяце ходьбы отсюда, — сказал он. — Тысяча учеников ищет Просветления под его началом. Учитель говорил, что лишь одна гатха этой сутры может пробудить Бодхи“.

Услышав это, я понял, что должен идти туда, чтобы стать учеником Пятого Патриарха. Я понял это как знак моей доброй кармы, ибо не каждому удается услышать эту Алмазную сутру, и этот человек не зря повстречался мне. Я поблагодарил его, и он дал мне десять серебряных монет, чтобы я отдал их моей бедной матери. Зайдя домой и попрощавшись с ней, я тут же пустился в дорогу…“»

Лампочка в диапроекторе задымилась и погасла. Настя заснула, неудобно положив голову на стульчик и обняв Степу. Марина Васильевна возилась на кухне. Лида быстро уложила дочку, разобрала постель, включила настольную лампу, заправила пленку в просмотровую лупу, легла поудобнее и принялась с жаром читать. На дворе бесновался ветер, скрипели деревья, шел дождь…

День заканчивался, а Ли Ду продал сегодня только одну вязанку хвороста. Он стоял на пронизывающем ветру, зажав в руке мелкую медную монету, и думал о том, что они будут сегодня есть с матерью. Этих денег не хватит даже на горстку риса, а они еще задолжали за жилье. Правда, его матери обещали отдать долг за работу в богатом доме, но ведь богачи никогда не выполняют своих обещаний. Рисовые циновки, которые она плела, были, наверное, в каждом бедном доме их города, хворост, который он собирал, согревал каждый бедный очаг, и все же этих денег хватало только на то, чтобы не умереть с голоду…

Рынок пустел. Горшечник Чжу Мянь, торговец из южного ряда, самый терпеливый из всех рыночных торговцев, тоже уже запирал свою лавку. Ему в последнее время явно не везет. Глина попадается все хуже и хуже, приходится подолгу выбирать из нее траву и мелкие камни, а для его старых глаз это трудно. Да и сам он уже совсем слаб и не может вращать своего круга так быстро и весело, как это бывало раньше. Горшки все чаще трескаются, обжечь их хорошо не удается, красок для росписи купить не на что. Его единственный сын, помогавший ему, недавно умер, жена слегла, и помощников у него совсем не осталось. Все сбережения пошли на лекарства больной, но и это, видно, напрасно, жена не встанет. Он не в состоянии теперь заплатить даже налога. Чиновник из городской управы на днях строго предупредил его, что, если тот не внесет денег до конца месяца, все его имущество будет описано. Чем же Ли Ду, восьмилетний мальчик, сирота, у которого нет отца, а мать бедна, может помочь Чжу Мяню? Разве что отдать ему эту мелкую монетку, вырученную за вчерашний хворост…