Алексей Фомин - Затон Страница 58

Комвзвода Чухлинцев так все и сделал, как начальство приказало: взял трех бойцов, свободных от караула, отвел арестованную на нос и устроил короткое дознание. Как, что и почему? Арестованная молчала. Ну и ладно, морда буржуйская. Видали мы вас таковских. «А где-то я ее действительно видел», – подумал комвзвода. Почему-то ему показалось очень важным вспомнить, кто она такая, и где он ее мог видеть, прежде чем отправить на тот свет. Огласив приговор, он вместо того, чтобы отойти в сторону и коротко скомандовать: «Пли!», – шагнул к осужденной и резкими, нервными движениями руки стал рвать узел ее платка. Бойцы равнодушно взирали на происходящее. Конечно, комвзвода повел себя немного странно. Но при их-то работе… Станешь странным.

Наконец Чухлинцев справился с узлом и сорвал платок. Роскошные каштановые волосы волной легли на ее плечи. «Она! – тотчас же вспомнил он. – Та женщина, в честь которой назван корабль. Это ж надо, встретить в один день корабль, который ты своими руками строил и спускал на воду, и эту женщину». Тот июньский день тринадцатого года он запомнил на всю оставшуюся жизнь. И вовсе не потому, что это был день спуска «Св. Анны», и не потому, что он разбил тогда в кровь голову Митьке Алексееву, и, конечно же, не потому, что он напился тогда вдрызг пьяным. В тот день он увидел ее. Ее трудно было не заметить. Она была единственной женщиной среди сотен мужчин. И дело вовсе не в том, что она была красива и элегантна, а он захотел ее, захотел по-звериному. Именно в тот день он понял, что готов рвать зубами глотки, готов лить без счета кровь человеческую, только б не было так, что что-то ему недоступно лишь потому, что он, Герка Чухлинцев – работяга с сормовской верфи.

Свободны, – скомандовал комвзвода своим бойцам, – я приговор сам исполню.

Красноармейцы, нисколько не удивившись, взяли винтовки на ремень и, нестройно стуча подкованными башмаками по палубе, отправились в караулку.

Анна стояла, привалившись к фальшборту, опираясь на него связанными за спиной руками. Металл глубоко впился ей в кожу, но боли она не чувствовала – руки одеревенели.

Точно так же одеревенела, занемела ее душа после того, как узнала она о гибели мужа, а когда ее схватили, скрутив телефонным проводом заведенные назад руки, она и вовсе впала в какое-то сомнамбулическое состояние. Она невпопад отвечала, а то и просто игнорировала задаваемые ей вопросы, с полнейшим безразличием выслушала приговор. Она не боялась смерти, она ждала ее все последние дни. Ждала, как возможность вновь соединиться с любимым человеком.

«Жить… Жить хочешь? Пойдем, пойдем со мной. Я тебя спрячу, – чье-то жаркое дыхание согрело ей ухо, горячечный, бредовый шепот пробрался ей в мозг, коля его, как иголками, и заставляя его пробудиться, – будешь моей, только моей. Никто не узнает. Пойдем… Моей… Жить… Моей… Будешь жить…» – Какой-то здоровый, мордатый мужик навалился на нее, притиснул к борту и жадно шарил своими лапищами по телу, больно тиская ее плоть.

Анна почувствовала его мокрые губы у себя на шее, на лице… Не в силах оттолкнуть его, она отвела назад голову и резко бросила ее вперед, угодив лбом прямо ему в нос. От неожиданности он выпустил Анну из рук и отскочил на полшага. Она подалась назад, перегнувшись через борт, изловчившись, толкнула его в живот ногами и полетела вниз, в воду.

Все произошло так быстро, что комвзвода на мгновение застыл от неожиданности, а, сообразив, наконец, что преступница ушла, сбежала от него, ринулся к борту, выхватив из кобуры наган.

Сука, сука, сука… – вторил он яростным воплем каждой пуле, всаженной в воду.

Эта женщина так и осталась недоступной для него, Герки Чухлинцева – работяги с сормовской верфи.

Ну вот, и с дамочкой покончено, – сытым, довольным голосом произнес Пантелеймон, когда один за другим прозвучало несколько выстрелов.

Он только что закончил работу, поставив на место дубовую панель обшивки, и теперь собирал со стола инструменты, распихивая их по карманам. Сосо, скептически сощурившись, наблюдал за этой возней, посасывая трубочку и время от времени выпуская изо рта и ноздрей клубы сизого табачного дыма. Ящик с золотыми монетами действительно оказался за переборкой. Пантелеймон вскрыл его, вылил на монеты из вечного пера кровь той бабенки, потом засунул в тайник портсигар с контрактом, привалил его ящиком с золотом и вернул панели на место.

Замечательно-с, – резюмировал Пантелеймон, усаживаясь за стол и удовлетворенно потирая руки.

А теперь, дружище Пантелеймон, если не возражаешь, к делу, – вернул его на грешную землю Сосо. – У меня белые город с минуты на минуту взять могут, а я тут с тобой в игрушки играюсь.

Помилуйте, какие игрушки… – возмутился рыжий черт.

Сосо выставил руку ладонью вперед, призывая его остановиться и не цепляться к словам.

Пантелеймон, мне мало их остановить, мне необходимо их разбить в пух и прах. В пух и прах, – повторил он.

Ну, хорошо. Как скажете. – Все еще дуясь, согласился Пантелеймон. Он расстелил на столе карту. Центральный участок фронта на ней отсутствовал, вместо него зияла дыра. Это была как раз та осьмушка, которую он выдрал, чтобы написать контракт. Но это нисколько не смутило его. – Я соберу их здесь, в районе станции Воропоново. Место удобное. Балочка. – Пояснил он, тыча пальцем в дыру на карте. – А вы, уважаемый Сосо, за ночь подтянете туда всю свою артиллерию. И утром ка-ак… Понятно?

Снарядов у нас маловато, – пожаловался Сосо.

Ладно. Подброшу. – Он достал из кармана огрызок карандаша, малюсенький блокнотик и что-то черкнул в нем.

А если белые не будут ждать до утра и прорвутся сегодня, сейчас?

Все. Сегодня боев больше не будет, – успокоил его Пантелеймон.

Ну что ж, тогда… – Сосо, довольный состоявшейся беседой, принялся подкручивать кончики своих усов.

Что ж… Пойду. – Пантелеймон встал из-за стола, намереваясь попрощаться.

За дело, за дело, дорогой товарищ. – Сосо пожал ему руку, похлопал по плечу и, приобняв, проводил до двери.

Оставшись один, он крутанул ручку телефонного аппарата, снял трубку и очень спокойно, тихим голосом попросил: – Соедините меня с Куликом. – Через пару минут ожидания, когда в трубке, наконец раздался прерывающийся голос запыхавшегося Кулика, промолвил: – Товарищ Кулик, подъезжайте ко мне. Да, через полчаса. Да, у себя в салон-вагоне.

Командарм стоял у трапа, облокотившись о перила, и тупо, с тоской в глазах смотрел на берег. Все складывалось куда как скверно. Проклятый городишко! «Одно из двух, – думалось командарму. – Либо жизни здесь лишишься, либо с карьерой распрощаешься. Неизвестно, что хуже. – Он внутренне усмехнулся. – В первом случае придется отвечать перед Господом Богом, а во втором – перед самим Львом Давыдовичем. Это все Сосо… Он виноват. Втянул меня. Да если б не он, разве б я посмел Льву Давыдовичу перечить… А теперь отвечать придется».

Кто-то хлопнул его по плечу. Командарм резко обернулся, намереваясь обругать наглеца. Сосо. Веселый, глаза лучатся, широкая улыбка встопорщила холеные усищи.

Пойдем, Клим. – Он ступил на трап и потянул за собой командарма.

Куда? – изумился Клим.

Домой, домой. – Он снова потянул его за рукав. – В родной вагон.

Не в силах сопротивляться, недоумевающий, павший духом командарм последовал за ним. Едва они сошли с трапа, как к ним подлетел Джурович.

Товарищ предвоенсовета, ваши приказания выполнены. Преступница осуждена и расстреляна. Название… Дописывают. Слово больно длинное, товарищ предвоенсовета.

Сосо повернулся и глянул на нос парохода. Бронзовые буквы названия «Св. Анна» были уже сорваны, а на их месте красовалась кривая надпись «Товарищ П», сделанная ржаво-рыжей охрой.

Сойдет и так, – предвоенсовета небрежно махнул рукой. – Мы отправляемся домой, в салон-вагон. Обеспечишь безопасный переезд.

Есть обеспечить безопасный переезд! – Неизвестно чему обрадовался Джурович.

И еще. Пароход этот отведешь на глубину и затопишь. Немедленно. В моем присутствии.

Есть затопить немедленно! – Отрапортовал комбат и бросился исполнять приказание.

За ночь вся артиллерия красных была собрана на центральном участке фронта, а поутру белые, словно лишившись разума, вместо того, чтобы продолжить осуществлять стратегию, до сих пор приносившую им успех, собрали все свои силы в районе станции Воропоново, и парадными колоннами торжественным маршем двинулись на город. Артиллерия красных била в упор, наверняка. Снарядов не жалели. Армия генерала Краснова перестала существовать в считанные минуты. Ее жалкие остатки в панике бежали прочь от Царицына.

Конрад Баумайстер открыл глаза и прислушался. Тихо. Хорошо. Только Герти мирно сопит рядом. Он осторожно, чтобы не побеспокоить жену, выбрался из-под перины, нащупал босыми ногами домашние туфли, снял с головы ночной колпак, бросив его на подушку, и пригладил обеими руками волосы. Он встал с кровати, не зажигая света, наощупь, нашел свою одежду и, неслышно ступая, крадучись, выбрался в соседнюю комнату. Вчера, болтали, красные сильно побили казаков. Благодарение Господу, у них в Сарепте вчера уже не стреляли. Бой шел где-то севернее. Канонада была – ой-ой-ой. А сейчас хорошо. Тихо. Конрад зажег керосиновую лампу, поставил на место колбу, прикрутил фитиль, добившись ровного, без копоти, горения. Принялся одеваться.