Борис Фальков - Ёлка для Ба Страница 58

Назарий не показывал мне новых приёмов, не вспоминал о моих способностях, но и не гнал из бочки: делал вид, что не замечает моих стараний. А я знал, что замечает, потому что своего родственника он при мне больше не трогал. Не то, чтобы он вообще перестал его трогать, просто старался делать это без свидетелей. При нас, при мне и Жанне, он его ругал — и больше ничего, виртуозно обходя заборные выражения. Кстати, совершенно напрасные труды: эти выражения я давно знал и, естественно — в подходящей ситуации, употреблял. Но благодаря таким переменам я узнал в конце концов имя Брата, оказалось — очень экзотичное: Ибрагим. Терпение, внимание, постоянство вслушивания… и успех, пользу, пусть маленькую, из этого метода извлечёт каждый. За исключением случаев, когда не извлечёт.

Экзотическое имя мне очень понравилось, и, после долгих колебаний, я решил попробовать произнести его вслух.

— Ибрагим, — шепнул я. Он услышал и поднял голову, но ничего не сказал. Пришлось повторить:

— Ибрагим, кажется…

Но я ещё не успел сообразить, что же именно мне кажется, и замолчал. Тем не менее, своего маленького успеха я добился.

— Тьфу ты, — выждав долгую паузу и ничего от меня не дождавшись, сплюнул он, и в сердцах ударил ключом по спицам. — Ходят тут, мешают работать…

Разве это нельзя назвать успехом? Я впервые услыхал его голос. Так что трудись и дальше, потихоньку, как пчёлка, никогда не отчаивайся — и придут новые успехи.

Но я и не отчаивался. Молчание Ибрагима было тоже поучительно, я и из него умудрился извлечь пользу, взяв совсем не много уроков. Я стал не так болтлив, как раньше, и вообще чаще пускал в дело уши, чем язык. Даже Жанна — и та заметила перемены во мне, несмотря на занятость… и на то, что её глаза, включая третий, рубиновый, были обращены в основном на неё саму. Вернее, в неё саму, вовнутрь.

— А ты взрослеешь! — засмеялась она, и я немедленно принял барственную позу, то есть, часто употребляемую Ба: полоборота к собеседнику.

Но Жанна тут же всё испортила:

— Сразу видно, готовишься идти в школу.

— Тьфу ты! — залился я краской и побежал по треку, уже довольно ловко переставляя свой костыль. Я опирался на него уже не при каждом шаге, а через три-четыре.

— Что скажешь о его изобретении? — спросила Жанна.

Наблюдавший за работой Брата Назарий только отмахнулся.

— У него есть упорство, и фантазия, — похвалила тогда она сама. — Сразу видно, чей он сын и внук.

— Интересно, знает ли про его изобретение отец, — пробурчал Назарий.

— Он отрабатывает трюк, — успокоила его Жанна, — который ты ему показал.

— А ты отрабатываешь другой, — возразил он. — Я тебе его не показывал.

— У меня интуиция, — засмеялась она. — Я угадываю, что нужно, без подсказки.

— Что не нужно, — сказал он. — Это ты можешь. Тебе следует стоять смирно и улыбаться, и всё. А ты всё время вертишься.

— Я поворачиваю голову за тобой, — возразила она.

— А должна смотреть на публику! И когда номер кончен, к чёрту твою улыбку, а ты продолжаешь хихикать. Получается, твоя улыбка имеет совершенно другое значение, ехидное.

— Улыбка-кулибка, — подхватил я.

— Лыбиться зря ни к чему, — продолжал заводиться Назарий, пробуя носком туфли рычаг стартёра, — стошнить может.

— Меня тошнит от газа, — весело заявила Жанна. — А ты пустился в философию, значит, и тебя тоже может стошнить. Вот что никому не понравится, а не моя улыбка.

— Меня может от вас стошнить, — Назарий, наконец, повернулся к Жанне. Моя философия не в том, чтобы вам всем нравиться. А чтобы публика платила.

— Если ты нравишься только себе, тебе никто не заплатит, — Жанна хлопнула ладошками, будто зааплодировала. — А другие ребята нравятся друг другу, а потому и публике.

— Мне платят больше, — возразил Назарий, — и ты это знаешь. А твои ребята просто ненормальные, как и ты. Как и эти…

Он проделал рукой движение, будто сгрёб в одну кучу всех: Жанну, Ибрагима и меня.

— И вообще, я делаю дело, а они? Шиколат, и всё. Не постарайся родители сделать их такими, с голоду бы подохли.

— А они всем нравятся, их любят, — упрямо повторила Жанна. — А тебя никто не любит. Кроме меня.

— Любовь не в том, что долдонят без конца это слово, — явно разозлился Назарий. — А в том, что… Ну вот, когда человек ночью приезжает из какого-нибудь Чулимска, голодный, уставший…

— Истаскавшийся, — добавила Жанна.

— Да, натаскавшийся до упора! — повысил голос Назарий. — То его встречают не разговорами про любовь, а горячим ужином. А то ведь выясняется, что в доме шаром покати, а слов-то, поцелуев-то полные штаны.

— У меня тогда не было ни копейки, — возразила Жанна. — Ты сам мне не оставил денег. Но ладно, к чему всё это, только… Почему я не Изабелла? Вот было бы славно, всех-то забот: обезьяньи почки. И в награду Ю.

— Ты не твоя Изабелла, потому что я не твой Ю. А если твой Ю думает, что обучения с тобой в одном классе достаточно, чтобы…

— Ревность, Алеко, ревность, — пропела Жанна. — Не ищи предлогов там, где их не может быть: Ю совсем не думает обо мне, правда?

— Он думает только о Пушкине, а о чём думаешь ты? — так ответил я и побежал себе дальше.

— О! — воскликнула она, взмахнув полой своего сари, как матадор плащом. О том, о чём долдоню: всё о любви. Я ни о чём другом думать не могу, для этого, видно, и рождена.

— Для пуза, значит, — неестественно рассмеялся Назарий.

— Да, я хочу ребёнка, — сказала она. — Потому я не Изабелла.

Я прервал свою пробежку и затих, чтобы не пропустить ни слова. А так как от них слова не последовало, я запустил его сам:

— Изабелле и Ю не нужен свой ребёнок. У них есть я. Мы даже спим в одной комнате.

— А, вот почему у них нет детей, — искривил губы Назарий. — Но что значит — хочу? После того, что случилось, ты всё-таки хочешь?

— Ну, я ведь другое дело, — улыбнулась Жанна. — Разве не ты сам говорил, что я совсем другая?

— Но я-то тот же! — закричал он.

— Ты тоже можешь измениться, — сказала она.

— Я могу измениться, твоя мать могла измениться, Аська вообще должна была измениться… Сплошные возможности, и никаких фактов! Ты просто не желаешь глядеть в глаза единственному факту. Ты споришь с фактами.

— Ну да, единственный факт — это ты, — чуточку поклонилась она, чтобы не глядеть, возможно, ему в глаза.

Я стоял совсем недалеко от них, опираясь на костыль. Ибрагим молча делал своё дело. Наверное, он-то знал и понимал всё. Только у него никто ни о чём не спрашивал, кроме меня, а я не умел формулировать нужные вопросы. Но и на сформулированные Ибрагим ведь не был обязан отвечать. Да и понимал ли он как следует по-русски? Такие мысли беспорядочно вертелись у меня в голове, пока не явилась заключительная: а причём тут Ася?

— Только спорить тут уже не о чем, — сказала Жанна серьёзно. — Поздно, есть уже и другие факты.

— Что значит — поздно, какие другие? — Назарий несколько презрительно заглянул ей в полуоткрытый рот, ещё наполненный мясистой плотью последнего слова. Потом вдруг вздрогнул и оглядел её с головы до ног. — Постой… так вот что оно значит! Значит, эта твоя хламида… Ч-чёрт, а я-то думал: выдрючивается барышня!

— Ага, и другие так думают, — снова рассмеялась Жанна. — На то и рассчитано.

— Ничего у тебя не выйдет, — выпалил мотобой. — И не рассчитывай.

— Всё выйдет, — уверенно сказала она. — Я верю, то была случайность, вернее — несчастный случай.

— Снова интуиция? А… просто дурь, — быстро заговорил он. — Вот тебе факты. Сто врачей, и все в один голос говорят, что всё не случайно, а закономерно. Во-первых, наследственность. Во-вторых — не нужно было столько раз падать, и столько пить, вот что они говорят. Может, я и изменился, как ты говоришь, у меня наросли новые кости и нервы, может, мне вместо них здоровые… протезы повставляли. Но как изменить папу с мамой, или дедушку с бабушкой? На их место протеза не вставишь.

— А мне не страшно, — спокойно сказала Жанна. — Как Аська поступать не стану. И скрывать перестану, меня мать поймёт, и другие тоже.

— Этот тоже будет уродом, — Назарий сдерживался огромным волевым усилием, это было видно. — Риск совершенно неоправдан. Пока не поздно…

— Риск я беру на себя, — ещё спокойней сказала Жанна. — Я знала, на что шла. Мне Аська рассказывала всё. Я с открытыми глазами приняла тебя… из её рук. Но только я — не Аська, я просить тебя ни о чём не стану, ходить с тобой в бочку ночью не буду, а одна уж — тем более. Как будет, так и будет. Риск? Что ж, рискну.

Тут её взгляд наткнулся на меня, точнее — на мои уши, и она сразу же улыбнулась мне, и помахала рукой. Несомненно, она решила, что смысл их разговора мне недоступен.

— Да и поздно рассуждать, ты опоздал со своими страхами.