Изабель Фонсека - Привязанность Страница 59

— По правде сказать, я бы предпочла чашку чая.

Марк держал в руках ополовиненную бутылку французского шампанского — даже еще большей роскоши на этом острове, чем дома, почти невообразимо дорогой. Джин где-то читала, что, прежде чем стать вожделением (lust), этот грех был известен как luxuria: экстравагантность. Марк вдруг тяжело опустился на стул, и это сообщило ей, что он воспринимал ход ее мыслей, совершенно отличный от его собственного, как своего рода упрек, и насчет этого он был прав. Ему следовало подождать.

— Ладно, тогда чай и шампанское. Я наливаю. Но я намерен наливать и дальше, и сегодня, и непосредственно в великий день, и в те, что будут после великого, миссис Х. Пока не кончатся припасы.

Задница, подумала Джин. Она ненавидела его настырность, когда он хотел, чтобы кто-нибудь с ним выпил, и даже еще больше ненавидела то, что он уже был навеселе, не нуждаясь в том, чтобы она шла с ним на равных. Он был задирой, когда пил, задирой, задрапированным в дружелюбие, задирой и занудой. Интересно, пил ли Марк столько же без извинительной причины ее дня рождения, когда здесь была Виктория. Может быть, и нет. Оставаясь один, он был склонен себе попустительствовать, больше пить и меньше мыться, а это уже она воспринимала как некий упрек. Как он того ожидал и хотел от нее — сентиментально драматизируя ее пренебрежение.

Большинство эмигрантов, с которыми они здесь познакомились, были пьяницами. «Не желаем участвовать в крысиных бегах», — так они объясняли свой круглогодичный кутеж. Как тот старикан из Висконсина, что держал «Бамбуковый бар». Своим невольным слушателям, пока они опрокидывали сначала «старину», а затем «бродягу» (оба коктейля приготовлялись по его собственным секретным рецептам), он говорил: «Выехал однажды на автостраду, машины, дождь, снег, и говорю сам себе: да кому нужно все это дерьмо?». И с тех самых пор он пьянствовал на Сен-Жаке.

Не готовая как-то выразить свое ко всему этому отношение, Джин приняла из рук Марка бокал шампанского. Да и все равно, какого черта. Всегда было проще присоединиться к Марку. Это являлось еще одним обстоятельством, из-за которого она злилась — на себя, на него.

Марк осушил свой бокал и встал, уперев руки в бока и щурясь на открывавшийся перед ними вид. Пытаясь, как легко могла представить себе Джин, вспомнить, кто он такой. Она знала, что потребуется какое-то время, чтобы восстановить ритм общения после долгой разлуки, но ей все равно не особо хотелось оставаться с ним наедине. Когда она еще раз упомянула о том, как ей не повезло с отлетом Виктории двумя днями раньше, он выпалил:

— По правде сказать, Джин, — мир не может и, смею сказать, не будет пребывать в неподвижности только из-за того, что тебя отозвали.

— Что, отозвали? На самом деле это папу чуть ли не «отозвали» — остальные из нас просто при этом присутствовали — и это самая тяжелая работа, которую я когда-либо знала. Отозвали. Знаешь, я тебя решительно не понимаю. Но, в любом случае, спасибо за поддержку.

Вид у Марка тотчас же сделался смущенным.

— Я предлагал приехать. Ты отказалась. Очевидно, не был нужен.

— А, опять, значит, о тебе. Нет — не нужен, когда звонишь пьяный в стельку в полчетвертого утра.

— Да, как глупо с моей стороны. А я-то думал, что не ложусь, чтобы позвонить тебе в цивильное время, когда ты вернешься из больницы, — который там был час, когда я звонил? Полвосьмого вечера, нет? Мне очень жаль, если мой тон не был в должной мере серьезным.

— Дело не в тебе. А Виктория? Она вообще почти не звонила. Ты мог бы ей напомнить. Он, знаешь ли, доводится ей дедом — ее единственным дедом, и это, возможно, продлится не очень-то долго.

— Право слово, не понимаю, какой тебе прок в том, что винить Викторию в ангине твоего отца.

— У него аневризма, — рявкнула она, разъяренная тем, что Марк не удосужился усвоить этот основополагающий факт, источник всего бедствия, и тем, что он выступает в роли защитника Виктории, в то время как только сам же ее и бесит. — Разумеется, я ее не виню. Я просто хотела ее увидеть. Даже не знаю, зачем это я так сюда спешила. Кто явно никому не нужен, так это я. А вот ты явно не имеешь реального представления о том аде, через который мы прошли. Отец, знаешь ли, еще не выбрался. А ты сидишь здесь как ни в чем не бывало, как будто ничего не произошло.

Джин, кружа по террасе со скрещенными руками, начинала думать о том, как выбраться из этого разговора, заново обрести какую-то общую почву, восстановить из обломков мир. Она не зашла так далеко, чтобы уже не видеть сожаления на горизонте. Дни рождения, напомнила она себе, всегда немного угнетают — будучи своего рода бюллетенями смертности. Но заговорил как раз Марк, причем неожиданно трезвым тоном.

— Тогда ты, может быть, расскажешь мне, что в точности произошло в Нью-Йорке?

— А ты способен быть серьезным?

Марк пригладил пятерней волосы.

— Да — как никогда более.

Волосы у него грязные, отметила Джин. В самом деле, после всего-то двух дней наедине с самим собой он выглядел откровенно потрепанным. Она же по невесть какой причине считала, что, коль скоро она не конфликтует с ним из-за Джиованы, ему, в свою очередь, следует быть безупречным: благообразным, благородным, благодарным и, по самой меньшей мере, чистым.

— О чем ты говоришь? Ты прекрасно знаешь, что произошло — и что до сих пор происходит в Нью-Йорке. Если ты собираешься продолжать в этом нудном духе, то я лучше пойду и лягу. — Вместо этого она тяжело опустилась в директорское кресло. Теперь Джин раздражало, что шампанского больше не было. Какой смысл предлагать кому-то полбокала шампанского? Тупо и скупо. — Есть еще такое пойло? — Держа свой бокал за ножку, она вертела им в воздухе, улыбаясь как клоун и задирая брови, то есть с тем выражением лица, которого, как ей было известно, он терпеть не мог.

Он пошел, чтобы достать еще одну бутылку из холодильника, и, вытаскивая пробку, одновременно с хлопком сказал:

— Ларри звонил.

— Какие-нибудь новости о папе?

Шея и спина у нее так и загорелись от возобновившей жары.

— Нет, о твоем отце ничего, во всяком случае, ничего такого, чем бы ему захотелось поделиться со мной. Просто хотел, чтобы ты знала, что он звонил. Кто такой этот Ларри, Джин?

Марк стоял перед ней, наливая шампанское в бокал. Он приостановился, чтобы на нее посмотреть.

— Что ты пытаешься сказать? Ты прекрасно знаешь, кто такой Ларри — Ларри Монд. Мой давнишний учитель. И давнишний начальник.

— Я имею в виду, кто он тебе? Ты видишься с этим Ларри, Ларри «Мондом»?

— Я видела Ларри, да. И что? Плевать на оскорбительное предположение, но как я могу видеться с Ларри? Тебя там не было. Не в этом ли проблема? Чувствуешь себя оставленным за бортом? Тобой пренебрегли? Я что, провела в интенсивной терапии слишком много времени?

— Кажется, ты очень много времени провела в Нью-Йорке с этим «Ларри».

— Нечего тут покачивать воображаемым пальцем. Оставь свои кавычки для кого-нибудь другого, кому совершенно обычное имя представляется смешным, — ты же само остроумие, не так ли? Да, я видела Ларри. Все мы его видели. — Она немного слишком твердо поставила свой бокал на мраморную столешницу. — Он и в самом деле очень нам помог. — Было достаточно ясно, что Джин подразумевает «в отличие от тебя», но она все равно стала перечислять. — Он одолжил нам свою машину — ты не представляешь, больница находится в сотне кварталов, почти и не в Нью-Йорке. И Ларри спас нам жизнь во время отключения электроэнергии — помнишь о массовом отключении в Нью-Йорке?

— Так-так, спас нам жизнь, ты это серьезно?

Марк стоял, уперев руки в бока, с видом помпезным, подумала Джин, да еще и глупым, а большие его ступни, словно бы выбеленные известью, были развернуты в разные стороны.

— Послушай. Когда с нами случилась беда, Ларри проявил себя истинным другом — и маме, и, особенно, папе. Трезвым, серьезным, взрослым другом — таким, про которых говорят: утес. Как еще мне об этом сказать? Он там был.

— Да, я бы так и сказал, что был. Утес промок от слез.

— Да где же твоя порядочность? Твое доверие? Или твой затянувшийся отдых от реальности — и от нашего брака — совершенно затемнил эти понятия? Основополагающий долг доверия — ты ведь его растоптал. И притом уже так давно. Из-за этого, наверное, мне тяжелее всего. — Момент настал, и Джин обнаружила, что чувствует себя спокойной, даже полной энергии, словно легкие у нее были полны горного воздуха. Почему она так долго ждала? — Мы, конечно, можем говорить о Ларри. О чем еще — или о ком еще — нам говорить? Может быть, ты хочешь начать?