Владимир Мальцев - О том, что сильнее нас Страница 59

– Вован, давай мириться!

– Саш, а оно стоит?

– И ещё как!

– Уверена? А зачем?

– За шкафом! Ну, сколько можно тебе это повторять?

– Саш, но меня ведь и правда доломали некоторые твои приколы.

– Вов, я была неправа. А ты — всегда оказываешься прав. Я этого сразу не понимаю, не принимаю, но потом, не сразу, но всегда проникаюсь. И очень ценю. И потому не хочу тебя терять. Как единственного друга, который всегда скажет мне правду, пусть и в очень неприятном виде.

– А мне нужен такой друг, который меня предаёт, а потом прощения просит?

– Ты, главное, слушай умную Сашу. К тебе можно сейчас приехать?

– Как ни странно — нужно. Но эксплуатировать буду в хвост и в гриву.

Про эксплуатацию оно не было шуткой. Впервые за последние годы мне предложили большую персональную выставку, завтра предстояло везти в другой город и развешивать сотню работ, я как раз сидел рисовал эскизы развески, с ужасом думая о том, как я буду мыть стёкла на всей сотне и аккуратно паковать всё в ящики, которые ещё и набрать надо было по помойкам окрестных магазинов.

В общем, Саша в очередной раз поссорилась со своим Виталием, которого, судя по её собственным рассказам, уже успела основательно извести. Старательно протирая стёкла и рамы, Саша делилась своими мыслями и идеями о будущем. Вот если бы оно ещё и понятно было, хоть на сколько-то…

– Вован, а ты знаешь, что я твою книжку наизусть выучила?

– Ты? В жизни не поверю.

– Пари? У меня сейчас все друзья в каждый разговор цитаты из неё вставляют. Я их всех заставила прочитать и выучить. Видишь, какой я тебе пиар делаю?

– Ну и зачем мне такой пиар?

– Нет, ты не понимаешь. Я с тобой буду ездить в путешествия, ты ещё одну книжку напишешь, тебе же для неё нужны будут восторженные читатели?

– Неа. Обойдусь невосторженными. Да и не будешь ты со мной ездить. Как показывает практика, ты только на слова льстивые горазда.

– Вов, мне нужно сначала самой начать. Понять нужно. С тобой – начну, только когда пойму и только когда сама чему-то научусь.

– Интересная мысль. Но потом я старый буду, рюкзаки таскать не смогу. Как думаешь, во что моей нервной и прочим системам обходятся твои и не только твои приколы? И что — надолго меня хватит при таком режиме?

– Тебя — хватит надолго. Ты железный. А если рюкзаки таскать не сможешь, я их за тебя таскать буду.

– А если найду себе кого-нибудь?

– Ты знаешь, я не ревнивая.

– А она?

– Вов, ну ты ж меня знаешь… Вот была у тебя Алла, и где теперь Алла?

– А где теперь ты?

– А я — здесь, на полу вот сижу, рамки протираю.

– Что-то я пока не вижу, чтобы ты ко мне вернулась. Пока что вижу, что ты в обидах на своего Виталия, а ко мне поутешиться приехала.

– Опять ты прав. Я к тебе не вернулась. И не вернусь.

– А я думаю, вернёшься когда-нибудь.

– Нет. Разве что когда опять весной, как всегда, замяукаю, ты же знаешь, я кошка, — устроим дружеский перепихон, а так ни-ни.

– Ну и как ты себе представляешь, что ты ко мне не вернёшься, а я ради тебя интересные поездки устраивать буду? Интересные я устраиваю для кого-то, для кого их хочется устроить.

– А тебе и не придётся. Я сама буду устраивать!

– А я в них — поеду?

– Ещё как поедешь!

Как я на следующий день вешал выставку, сам не понимаю. Имел место быть верхний и высший предел хреновости. Вот бывает же так... Сашкина помощь в упаковке работ закончилась ровно тем, что и предвиделось по самому наихудшему сценарию, — точным повтором того вечера, когда она привела ко мне Виталия. Сидя на полу в разговорах и рассказах — Саша всё сильнее и сильнее себя накачивала, всё более и более зажималась между массивом своих воспоминаний и желаний и массивом своего упрямства. И опять – срыв в рыдания. И опять — сцена на диване в полураздетом состоянии. И опять — я её практически выгнал. И как в тот раз — с последней серией рыданий на полу в прихожей и с долгим-долгим одновременно молящим и укоризненным взглядом с порога.

И опять мне резко захотелось что-то переменить радикально. Когда три года подряд высится и ширится волна абсурда, когда каждая из сюжетных линий раз за разом возвращается, возвраты становятся неотличимы как капли воды, а каждый месяц параллельно возникает новая сюжетная линия и тоже вовлекается в круг бесконечных повторов — из круга нужно вырываться. Так или иначе. Тем или иным путём. Нужно. Необходимо. Только — как?

Ещё раз поменять круг общения и схему его формирования? Трудно. До невозможности трудно. Гигантского количества сил и энергии подобная хирургия требует.

Вернуться к первому витку и, приняв повторы за неизбежность, не допустить раскручивания спирали? А что считать первым витком? Те, кто на первых витках, — уже по очень далёким орбитам вращаются… Или — искать среди первых витков ту сюжетную линию, которая не вовлеклась в круг, а осталась незамеченной? Может быть, важное было — в этом? Может быть, в том и дело, что я не разглядел главного? Того, на что мне показывали странные события на Железных Воротах, того, что имел в виду Байкал, того, что показывала Река, а я не понял? Может быть, потому на Пинеге и было так странно, что мне поясняли, что я на пути в принципе правильном, но в неправильном окружении? И если найти в том, что было, правильное, раскручивающаяся спираль даст как бы задний ход и скрутится обратно? Но — я же сам не выберу… То, что я пропустил, на что не обратил внимания — для меня как бы всё равноправно. Должен быть знак. Что-то должно произойти. И произойти очень скоро, потому что тот маховик, который раскрутился, на следующем вираже просто разлетится вдребезги. Да если и нет, даже при самых благоприятных обстоятельствах, на то, чтобы его остановить, потребуется ничуть не меньше времени и сил, чем на раскрутку. А силы — они конечны.

И знак — поступил.

Раздался телефонный звонок, разделивший нашу историю на две совершенно разные части, и действительно — касавшийся прошедшего мимо в самом начале.

Но здесь — самое время взять антракт, вполне приличествующий музыкальному построению нашей писанины.

Итак — конец первого отделения.

Зрителей просят выместись из зала и немного отдохнуть, набравшись перед вторым отделением сил. Физических, кои можно подкрепить в буфете, и духовных, для поддержки которых в фойе устроена небольшая фотогалерея.

Занавес.

Все свободны.

Временно.

ВО ВРЕМЯ АНТРАКТА

Пессимист — видит тёмный туннель,

Оптимист — видит свет в этом туннеле,

Реалист — видит, что это приближающийся поезд,

А машинист — видит трёх чудаков, рассевшихся на рельсах.

Антракт — вовсе не обязательно отдых в чистом виде плюс традиционный бутерброд с икрой в театральном буфете. Как заповедовал некто Ильич, который мой тёзка, лучшим отдыхом является перемена занятий. Творчески же подумав, можно свести и к тому, что занятие остаётся тем же самым, то есть впитыванием информации, да и информационный поток в общем и целом остаётся тем же самым, всего лишь меняются каналы его поступления, давая отдых одним органам чувств и нагружая другие.

Вот и попробуем, пользуясь неизбежным и необходимым антрактом, дополнить сценическое действие просмотром развёрнутой в фойе фотовыставки. В которую, в виде кратких и лаконичных, практически невзаимосвязанных зарисовок, войдут эпизоды ну никак не вписывающиеся в основное повествование, но существенно дополняющие его. Читатель, он же зритель, увидит:

* * *

Как приехавший в очередной раз в гости Андрей на вопрос, как дела у Аллы, примет стопку, подумает и ответит, что замечательно. Потом ещё подумает и спросит: «Ну неужели, Вов, ты думаешь, что эти бабы, сколько бы их ни было, смогут порушить нашу многолетнюю дружбу, как бы они ни старались?» А потом ещё подумает, примет ещё стопку и отметит, что очень надеется, что я не вылью на него те нервы, которые Алла мне пережгла. Правильно надеется, кстати.

* * *

Как во время событий с захватом «Норд-Оста» ко мне последовательно заселились и несколько дней обретались три девушки: первая из той группы кордебалета, что в самом начале сбежала через окно гримёрки — в поисках политического убежища от репортёров; вторая — также в поисках политического убежища — боялась появиться в общежитии своего института по причине своей чеченской национальности; третья же — приехала из-за границы, так как её мать была в числе заложников.

* * *

Как одна из девушек, с которыми я знакомился в Интернете, за те три минуты, пока я занимался на кухне чаем, нашла у меня неслабо замаскированную заначку и конкретно спёрла всю мою наличность. И первая мысль, посетившая меня, когда пропажа обнаружилась, была о том, что во времена перестройки пара человек из тех, кого я считал многолетними друзьями, обжулила меня на пару тысяч американских денег, и то, что из огромного количества почти случайных знакомств суммарный ущерб свёлся к паре сотен, — даже не наказание, а скорее вселение оптимизма.