Юрий Куранов - Тепло родного очага Страница 6

Песчаной вытянутой по краю глубокого лесного оврага дорогой мы вошли в высокий и относительно сухой ельник, под зеленый сумрак тяжелых и ароматных ветвей. Это были даже не ветви, а какие-то зеленые облака, еле покачиваемые безветрием. Воздух был тягуч и легок одновременно. Воздух этот хотелось пить, хотелось глотать его огромными бесконечными глотками и не выдыхать назад, а оставлять его там, в груди, чтобы смолистая целительная тишина наполнила весь организм, всю сущность каждой клетки тела. Так, видимо, чувствовали себя язычники, уходя на свои страшные, томительные и жестокие бдения, к поклонению тайным и страшным силам, олицетворенным для них в образах растений, зверей, уродливых человеческих существ.

Но наша Евгения Михайловна и здесь, на узенькой и еле различимой во мхах тропинке, чувствовала себя как дома. Без суеты, без напряжения, без торопливости она шла молча, словно отправилась на колодец за водой через дорогу. Между тем тропинка вышла на глубокий спуск и впереди высветилась широкая лесная впадина. Многие сотни, а может быть, и тысячи лет назад здесь было озеро. К нашим дням оно высохло, и дно его древнее уже успело довольно густо прорасти елками, ольхой и березой. В глубине таких впадин вдоль некогда веселых берегов здесь и там бьют, продолжают бить из глубины земли ключи, которые питали вымершее озеро влагой. Ключи такие удивительно чисты, воды их до услаждения вкусны, а порою и целебны.

Тропинка раз-второй скользнула петлями, потом прямо вниз, потом опять положила среди высоких трав петлю и решительно пошла в углубление. Тут Евгения Михайловна остановилась. Она обернулась к нам румяным помолодевшим лицом и осторожным полушепотом предупредила:

— Отсюда нужно спускаться молча. Ключ-то нежный, он сразу шаг почувствует. Так-то он смирный, и, если подойти нешибко да молчаливо, он весь прозрачный и не шелохнется. А если с шумом к нему кто бросается, сразу закипит и может замутиться.

Чуть ли не на цыпочках, еле дыша в теплом и неподвижном воздухе леса, мы начали спускаться к роднику. Вдали справа бурчал ручей, и далеко был слышен его ровный, неторопливый голос. По кустикам неспешно, однако весело и деловито прыгали простодушные и невесомые синицы.

Источник мы увидели издали, на самом окончании тропинки. Лежал плотно вдавленный временем в землю, в кочкастое и травянистое дно давнего озера какой-то как бы обугленный завременелостью сруб. Словно кто-то рыть здесь собирался колодец и начал уже дело, три-четыре венца положил, но вода поднялась, и рыть отпала необходимость. Скамеечка из жердочек была сколочена невдалеке от тропинки. И кто-то оставил на скамейке байковое одеяло детское. Когда-то одеяльце было, видимо, малиновым, но сделалось таким выцветшим, что трудно было даже догадаться, какого же цвета появилось оно на свет, произведенное на фабрике. Только по узкому краешку нижней складки можно было догадаться о его былой малиновости. На одеяльце, легко и осторожно распластавшись, грелась небольшая зеленая ящерица. Она так и осталась лежать, никак на нас не отреагировав, а может быть, отреагировав на нашу осторожность, на легкость и уважительность нашей поступи.

Перед срубом в самом окончании тропки лежала тоже дочерна завременелая плаха. Вот к этой плахе мы и спустились, ничем не спугнув родника. Он лежал перед нами настолько прозрачный, что не верилось, будто ложбинка эта с золотистым, мельчайшего помола илом покрыта водой. Только водяные жуки, туда и сюда рывками вдруг бросающиеся зачем-то в разные стороны, говорили, что это все же вода. Ощущение от чистоты и опрятности источника было в чем-то схоже с тем, которое испытал я некоторое, довольно давнее время назад от взгляда и от всего лица Евгении Михайловны, когда она приветила меня в ночной совхозной сторожке у телефона. Источник был и молчалив, и весь незримо и неслышно разговорчив.

Он оставался весь нетронутым и тогда, когда наша пожилая проводница ступила на доску перед срубом, вынула из дорожной сумки белую эмалированную кружку и неслышно зачерпнула. Сделала несколько глотков, замерла, прислонившись коленками к срубу, и потом, осторожно повернувшись к нам, передала кружку. Евгения Михайловна, пока мы пили, пока мы упивались и одухотворялись пахучими серебристыми глотками, набрала воды в большую бутыль и в белый эмалированный бидончик.

И так же неслышно, почти невесомо Евгения Михайловна отошла в сторону, уступив место у родника другим.

Но стоило только первому из нас приблизиться к источнику, из илистого мелко золотящегося дна поднялось кипение и в одном, другом, третьем месте лопнули светящиеся пузырьки. Вода не замутилась, но жуки разбежались. Кипение начало нарастать. И я вспомнил старинную народную примету, которую мне поведала во времена моего детства моя бабушка: чем чище родник, чем он целебней и чем дальше он ютится от людской суеты, тем с большей чуткостью воспринимает он чистоту и добронастроенность человеческого сердца, которое к нему приближается.

Я тоже встал перед источником на колени, тоже зачерпнул его целебной и живоносной водицы, а пока пил, слушал, как Евгения Михайловна в стороне от источника рассказывала, что в старое время к этой воде за ее целебностью приезжали люди даже из Москвы и Петербурга. Некоторые богачи, которым прибыть к целебному источнику было недосуг, присылали сюда своих людей. Да и ныне есть такие дни, в которые сюда происходит паломничество.

Я пил воду глубин моей земли, пил ее неторопливыми глотками, слушал шум сосен и елей, шелест осин и березок и чувствовал, как золотистые неудержимые, живительные струйки не просто наполняют мое сердце, но и омывают его, прохладно стекая по нему, утешая его и омолаживая. Напротив меня лежала вдоль срубного бревна небольшая буроватая ящерица, чуть тронутая легкой ржавчиной по спине. Поблескивающими, совсем не черными, но прозрачными капельками глаз она внимательно смотрела на меня.

Что я могу сказать сейчас? Я почему-то плохо помню именно Евгению Михайловну там, над родником. Но в моих глазах осталось лицо светловолосой женщины под белым аккуратно завязанным вокруг головы платком, прекрасными и чистыми губами она бережно трогает воду вдоль края белой кружки и, чуть полуприкрыв голубые, даже синеватые глаза, слушает, как в ней не течет, а звучит, трепещет какое-то ей одной доступное звучание.

Во все времена и у всех народов брак был окружен ореолом торжественной таинственности, подчеркивающей так или иначе, что мужчина и женщина, девушка и юноша, вступающие в совместную жизнь, переходят на новый, значительно более сложный, более ответственный и, если хотите, более высокий этап своего земного бытования. Для подавляющего большинства мужчин и женщин, девушек и парней во все прошлые времена, сегодня и в будущем брак был и будет пробным камнем стойкости характера, широты сердца, высоты духовных устремлений, требующих не только мужества и самопожертвования, но и глубины совести. Именно в браке, в том, как он произошел, как течет, как завершается, проявляются все самые лучшие и самые отвратительные качества человеческого характера и возможности человеческой личности, каждой в отдельности и всех, вместе взятых, того или иного народа, общества, сословия, класса.

Семья — это удивительно универсальное образование, сообщество, группа, социальный организм, через который проходят все наиболее влиятельные воздействия жизни на человеческую личность. И в самом деле, на всех континентах, в любых условиях, во все века и среди всех без исключения народов в первую очередь самостийно и органичнейшим образом формируется именно семья — из молодых, зрелых и старых людей, умных и глупых, красивых и безобразных, добрых и злых, смелых и трусливых, людей широкого творческого труда и закоренелых обывателей. Семья — это поразительно устойчивый и постоянно действующий социальный лейкоцит, который безошибочно и безостановочно действует, направляя развитие общества только в положительном направлении. И что интересно, это — положительное движение формирования общества, и личности в первую очередь, положительно для государства, причем государства именно такого, которое для народа, общества и средней человеческой личности охранительно. Всякий человек, молодой или старый — безразлично, если он интересен, а цели его деятельности лежат за пределами общества и народа как таковых, неизбежно, оказавшись вне семьи и семейных отношений, сталкивается с трудностями настолько сложными, что порою они для этой личности становятся непреодолимыми. Поэтому всякое государство, заинтересованное в своем благополучном существовании и разумно оценивающее свои цели и возможности, обязано вопросам формирования и развития семьи придавать первостепенное значение.

В самом деле, откуда берутся в обществе самые отважные и преданные государству воины, офицеры, полководцы? Они вырастают в семьях, где стойко и высоконравственно были развиты отношения между детьми и родителями, братьями и сестрами, старшими и младшими, где чтились многовековые народные традиции, где старший всегда оберегал и защищал младшего, где младший неукоснительно почитал старшего и считал своим долгом буквально лелеять отцовский и дедовский боевой и просто человеческий опыт. В нашем народе семей таких тьма, только мы, к сожалению, порой, как говорил поэт, ленивы и нелюбопытны, не интересуемся тем, что буквально лежит под рукой, не пьем из колодца, который сам открывается на нашей дороге.