Питер Акройд - Мильтон в Америке Страница 6

Поблизости находился целый ряд богаделен — и как только мы очутились в комнате, набитой твоими земляками-девонширцами, мистер Мильтон заметно взбодрился. Я поддержал его под руку по привычке, усвоенной с тех пор, как он начал жаловаться на онемение мышц, боли и ломоту в суставах. Однако мистер Мильтон деликатно отстранил меня в сторону. «Ныне я с людьми, избранными Богом, — провозгласил он. — Они наделят меня своей силой и выносливостью».

Приветствовать мистера Мильтона собралось человек десять, но возгласы «Хвала Господу!» и «Слава Тебе, Боже!» они произнесли так набожно, будто находились в соборе святого Павла. Послышался приглушенный кашель, стих шелест платьев, и собравшиеся замерли в ожидании минуты, когда на них вновь польются слова благодати. «Вы — бедные, раскиданные по сторонам камни, — говорил Мильтон, — после уничтожения поля Христова. Вы — заблудшие овцы в кольце опасностей. Какие злосчастные дни выпали вам на долю!» Пожилая дама всхлипнула, и я заметил, как ноздри мистера Мильтона дрогнули: слезы эти не ускользнули от его внимания.

— Заговори-ка снова его голосом, Гус. Точь-в — точь будто он стоит здесь сам.

«— Мне ведомо как нельзя лучше, что вскорости на нас откроют охоту, как открыл ее на Давида Саул с гнусными своими приспешниками. Мне ведомо, сколь варварски начнут нас притеснять и сколь тяжким подвергать поношениям. Но мы не можем склоняться ниц перед каким бы то ни было земным повелителем и не можем жить в царстве Антихриста. Мы служим одному лишь властителю властителей — и восседает он не в Уайтхолле и не в Ричмонде, а в небесном храме!» Среди собравшихся прокатился невнятный гул. Мне почудились стоны, но это оказалось молитвенным бормотанием. «Ваши голоса представляются мне шумом моря. Я вспоминаю при этом, что кое-кто из вас будет моим спутником в плавании к новой земле. Мы пустимся по волнам океана, чьи воды смоют тысячи и тысячи слез. Железное ярмо угодничества не врежет рабского следа в наши шеи. Нет, никогда! В служении Христу мы переправимся на кораблях в западный мир. О, какой впечатляющий переход нам предстоит!» Его переходы от фразы к фразе и в самом деле впечатляли. Мне в жизни не приходилось слышать такое множество слов, нанизанных одно за другим, словно бусы. «Долог наш путь и нелегок, но в памяти у меня возникает человек, который презрел все величие Египта и предпочел мучительное странствие через пустыню, ибо его преданные глаза неотрывно видели перед собой нетленную награду. И наш труд, братья, тоже состоит в возделывании пустыни. Давайте же возьмемся за плуг и мотыгу!» Тут я прямо-таки задрожал от восторга перед мастерством мистера Мильтона. Он мог бы заткнуть за пояс любого уличного акробата, а исполнителям баллад, каких мне доводилось встречать, не стоило с ним и тягаться. Это было нечто прекрасное, Кейт. Пальчики оближешь.

Наутро хозяин поднялся бодр и свеж, подвижностью не уступая юноше. «Мы должны позаботиться о припасах», — заявил он, закончив молитвы у окна богоугодного заведения, где нас приютили. Окно выходило на уютную маслодельню, там содержалась собственная корова.

— Я знаю эту маслодельню. А корову зовут Джейн.

— Непременно извести об этом мистера Мильтона. «Возможно ли пройти по океану девять сотен лиг с пустым буфетом?» — задал он мне вопрос. «Справедливо, сэр. Океан — не канава: его с шестом не перепрыгнешь». — «Прыгать, Гусперо, тебе незачем, а вот писать есть чем. Перед прыжком ты можешь осмотреться, а я перед тем, как писать — нет. Вот почему ты должен пускать в ход не свои ноги, а мое перо». Он был так оживленно настроен, что мог бы без конца балагурить вроде этого — и мне пришлось вежливо кашлянуть. «Ну, что еще?» — «Вы желаете, чтобы я составил список?» — «Желаю. Да, именно список. Внеси в него говядину. Хлеб и горох. Братья рекомендуют овсянку?» — «Да, сэр. А я рекомендую также пиво». — «Бочонок, не больше. — Я покачал головой, но не сказал ни слова. — Горчица и уксус как приправа к мясу. Бараньи ноги. Их нужно тушеными залить маслом в глиняных горшках». — «У нас нет горшков». — «Положись на Господа». — «В Барнстейпле?» — «Это благочестивый город. Но, если так уж необходимо, возьми горсть монет и сходи с ними на горшечный рынок. Нам потребуются также сыр, мед и сухое печенье». — «Не добавить ли жженого вина? Очень полезно для желудка». — «Но не для головы и языка, Гусперо. Ты чересчур спешишь. И отвлекаешь меня». Его глаза проворно вращались во впадинах. Вот таким манером.

— Ой, Гус, перестань. Это просто невыносимо.

«— У нас в ящике должны быть зеленый имбирь и варенье из розовых лепестков. Нам нужны чернослив и полынь. Мускатный орех, корица и лимонный сок». — «А кроме того, чуток доброго английского спиртного, для пущей сочности, не так ли, сэр?» — «Это у нас уже имеется». — «У меня в мыслях было кое-что покрепче». — «Гусперо. Поди сюда. — Я отложил перо и приблизился с опаской, поскольку уже изучил его каверзный нрав. Он поднялся со стула и слегка, но намеренно, смазал мне по правой щеке. — А теперь запиши кашу и муку тонкого помола».

Наступил день, когда все стали грузиться на корабль. Мы слышали, как в трюмы загоняют овец и коров, но наш господин не выходил из своей тесной комнатушки. Скорчившись в кресле, он вздыхал. «Вот-вот пробьет полдень, — напомнил я ему как мог осторожно. Жалобное блеяние и мычание звучали так громко, что хоть уши затыкай. — Все другие пассажиры уже стягиваются к берегу. — Он не шевелился. — Мистер Мильтон, пора».

Я тронул его за плечо, и он вскочил, как по зову трубы. «Трудное время. Проститься с милой родиной и раскинуть шатер в пустыне…» — Он собирался что-то добавить, но осекся. «Ладно. Ни слова больше. Пойдем».

Мы направились к пристани по переулку, который вел от богаделен к бухте. «Ступайте осторожно, — предупредил я. — Впереди девонская грязь». Не обижайся, Кейт, но в Девоне и вправду грязи по колено. «Я хочу, чтобы ты вел меня, Гусперо, а не оглушал». — «Слушаюсь, сэр. Рядом булыжная мостовая, — сказал я шепотом, когда мы завернули за угол. — Если дозволите о ней упомянуть. А, вот и он. "Габриэль"». Впереди, Кейт, было море — прежде я никогда его не видел. Я не мог оценить ни протяженности его, ни глубины, но слышал прежде о чудищах, чертях и драконах, таящихся в пучине. Потому зрелище это не привело меня в восторг. Кейт?

— Я подумала о том дне, когда мы тоже садились на корабль. Это было осенью, за несколько месяцев до тебя, Гус. Отец, голубчик, рыдал навзрыд — невмоготу было смотреть, поэтому я спустилась в трюм и так крепко обняла малютку Джейн, что она расплакалась. Слез было море разливанное. Ну, дальше, Гус. Расскажи, что было потом. Повесели меня.

— Веселья тогда было немного, Кейт. «Да это не корабль, а кораблище, — заметил мистер Мильтон, когда мы всходили на судно. — До меня со всех сторон доносятся звуки». — «Да, сэр, корабликом его не назовешь. До наших лондонских, конечно, не дотягивает, но ширины немалой». — «Триста тонн, — не позаботившись представиться, вмешался кто-то в наш разговор. — Сорок человек команды. Двадцать пушек». — «А вы, простите, кто?..» — с присущей ему учтивостью осведомился мистер Мильтон. «Дэниел Фаррел, сэр. Капитан "Габриэля"». — «ДэниЭЛЬ ФаррЭЛЬ с "ГабриЭЛЯ"», — мысленно поправил я, так как заподозрил, что ЭЛЕМ он накачался изрядно. Его лицо было обветрено и багрово не только от непогоды. «Как много пассажиров путешествует вместе с нами, мой добрый капитан?» — «Сто двадцать душ, мистер Мильтон. В судовой декларации мы называем их плантаторами, на случай, если нас остановят в этих водах, но на самом деле все они принадлежат к братии».

Пока мы беседовали, пассажиры всходили на борт — с каким гамом, шумом и рыданиями, ты сама знаешь. Их кузнечные мехи, шляпы, тачки, лесенки, вилы, колесные валы, фонари отправились в трюм. Одна старая ворона из Барнстейпла каркала соседке: «Ну и страна, ни замка, ни лестницы — ничего не найдешь!» Она все не унималась, и мистер Мильтон повернул к ней голову, и надо же — она осеклась. Ничто так не приводит в чувство, как взгляд слепого человека. Благословенные братья по-прежнему прибывали на борт со своими ножами и сковородками, ковриками и одеялами, мешками зерна и котомками соли. Но я не сравню это, Кейт, с Ноевым ковчегом, потому что кое-кто заливался слезами, а иные глядели потерянно, как собаки в мясопустную неделю. А парусиновые плащи — защита от дегтя — придавали им и вовсе пришибленный вид. Там был кожевенник, которого мы встречали в богадельне, — шагая по сходням, он распевал: «Иисус, царь мой!», но мычание скота внизу быстро заставило его замолкнуть. Какой-то многообещающий юноша катил перед собой креслице с парализованной женой, а парень, похожий на плотника, старался утихомирить ребенка. Зрелище, Кейт, было самое что ни на есть плачевное и удовольствия оно не доставляло никакого. Хотел бы я, чтобы мы проделали это путешествие вместе. Тогда нам было бы куда веселей.