Милорад Павич - Семь смертных грехов Страница 6

Наутро я купил на последние деньги чеснока и зеркало, правда не совсем гладкое, с небольшой дырочкой в одном углу, развернул страницу с Богородицей и животворящим источником, изображенными Жефаровичем, и начал перерисовывать их на зеркало, обдумывая при этом, какой краской что украсить, потому что на оригинале цвета не было — просто отпечаток, гравюра на медной доске… Чтобы как следует подготовиться, мне потребовалось пять дней, после чего я развел огонь, поставил на плиту все необходимое, подошел к окну, что смотрит во двор, глянул и ужаснулся. Из соседнего окна высовывалась лошадиная морда. Это был вороной с выбритыми ушами, выкрашенными в красный цвет. Уставился прямо на меня и фыркает. Это ему дым мешал… Уже позже я узнал, что и в некоторых других помещениях вместе с людьми живут лошади.

Однажды утром, прозрачным, словно слеза, я уселся в своей каморке на пол, положил продырявленное зеркало с нанесенным рисунком на единственный стул, который у меня был, перекрестился и начал наносить краски на икону Богородицы над чудотворным источником. Чтобы изобразить облака, я положил на поверхность зеркала известь, смешав ее в ракушке с небольшим количеством яичного желтка; небо раскрасил кобальтом, который растер в другой ракушке. Для ангельского облачения использовал немного лазурита с картофельным крахмалом. Края обвел обгоревшей еловой веткой. Самые дорогие вещества я приберег для Богородицы и Ее Младенца. Исполненный трепета и любви, я покрыл одежды Богородицы суриком, а для рубашечки Христа воспользовался пластинкой венского сусального золота, которую закрепил, смазав сверху смесью чесночного сока и тернового клея…

И только я хотел приступить к раскрашиванию чудотворного источника, как с грохотом распахнулась входная дверь и в дом верхом на белом коне въехали мужчина и женщина. Она была молода и светловолоса, а он стар и одет в неподпоясанную рубаху. За ними ввалилась толпа шумных парней, они пооткрывали все до сих пор запертые двери по другой стороне коридора, затопили печи, потянуло запахом яичницы с луком, а белый конь бесцеремонно вломился в ближайшую ко мне комнату, из которой визжа выскочил во двор один из ее обитателей. Тут кто-то из наших толкнул в сторону коня плиту на колесиках со стоявшей на ней огромной кастрюлей горячего овощного супа, и он, ошпаренный, выскочил в сад.

— Кто это такие? — в ужасе спросил я у одного из моих соседей.

— Это «светловолосые» и их король с королевой, — ответил он. — Теперь здесь мира не жди. Они захотят устроиться в нашей части дома. И это еще не самое страшное. Их королева заворожит всех нас, и мы от страха или от страсти будем думать только о ней. Уже сейчас все прислушиваются к тому, как ее тяжелые ресницы касаются щек.

Я хотел рассмеяться, но не умел по-городскому, только до одного уха, поэтому не решился.

— Эй, там, внизу, тихо! — раздался женский голос, и с верхнего этажа спустилась, вся в белых кружевах, светловолосая королева. Она подошла к нашей плите, остановившейся в конце коридора, и одним легким движением ноги, обутой в туфлю из зеленой кожи, толкнула ее. А так как плита была на колесиках, она скатилась по трем ступенькам и, опрокинувшись, продолжала дымить в саду.

Так в доме под мостом установился новый порядок и новый беспорядок. В промежутках между стычками я спешно заканчивал раскраску иконы с животворящим источником. Сначала я обвел его контуры жирными линиями, использовав для этого обгоревшую сухую виноградную лозу. Таким образом, на зеркале отчетливо проступил самый высокий, поднебесный водоем, один из трех, через которые каскадом ниспадала вода, затем средний, побольше и расположенный ниже, и, наконец, самый большой, в который исцеляющая, дарующая жизнь влага попадала из двух верхних. Башни и замки на заднем плане я раскрасил смесью глины и пшеничного крахмала, а луг вокруг источника — окисью меди. И все это я делал, думая только об одном — о той красавице, шаги которой звучали у меня над головой, на верхнем этаже. Она ходила то крест - накрест, то по диагонали. По походке я мог с точностью представить себе ее удлиненные члены и все ее опасное тело. От ее шагов на икону, которую я писал, с потолка сыпалась побелка. И только я с помощью марганцовки рассыпал по лугу на стекле цветы, как в доме опять поднялась буча. Светловолосые медленно, но верно захватывали наши комнаты. Все больше наших вынуждены были искать себе приют в саду, под мостом или на улице.

Стараясь не обращать внимания на грохот и перебранку, я тщательно очерчивал сажей от сгоревшей скорлупы грецких орехов каждую человеческую фигуру — королей, королев, их белые и черные дворцы, череду жаждущих исцеления калек и убогих, направляющихся к чудотворному источнику. Я обмакивал кисть то в одну, то в другую ракушку, используя все имевшиеся у меня краски, стараясь, чтобы одежда выглядела как можно ярче и пестрее. Все это я делал, не упуская из виду главного — не тронуть место, оставленное для самого источника. Я оставил незакрашенными некоторые участки зеркала, чтобы они, отражая свет, напоминали блеск воды. Широкие струи, ниспадавшие из самого высокого водоема в средний, и еще более широкие, изливавшиеся в нижнее озерцо, сверкали и переливались сами собой, и тот, кто смотрел на икону, мог в источнике, дарующем жизнь, увидеть собственное лицо. Мог отразиться в целебной влаге и излечиться, умывшись волшебной водой… Одним словом, оставалось совсем немного работы, надо было только привести в должное состояние углы зеркала, и после этого я мог считать икону законченной и вынести ее на улицу, чтобы продать и бежать подальше от дома под мостом… Но работа, как назло, продвигалась медленно. Я больше думал о светловолосой королеве, чем о покрытом красками зеркале.

Я устал от живописи. И вот ночью, в темноте, я стал представлять себе,

Как Иероним Босх изобразил семь смертных грехов

Писатель всегда покупает сережку безухому. Торгует мыслями. Художник же хочет эти мысли увидеть. А человеческие мысли никогда не стоят на месте. Каких только мыслей нет, и кто знает, чьи они, зачем они, чьими они не были и чьими не будут, но приходится их терпеть. Есть мысли быстрые и необузданные, как табун лошадей, есть блудливые и кровожадные, как собачья свора. Одни медленные и злопамятные, словно стадо слонов, другие ненасытные и прожорливые, будто свиньи в загоне, а бывают и завистливые, как обезьяны. А уж сновидения! Там собрались все задние мысли, которые промелькнули в твоей голове наяву и поспешили удрать, словно стайка сребролюбивых сорок или рыб. Их теперь не собрать под одной шапкой, в одной голове. И вот уж бредут по берегу новые мысли, ленивые, как стадо буйволов… Словом, все семь смертных грехов роятся у людей в головах и ждут своего часа…

Но иногда, правда очень редко, случается и иначе. Покажется вдруг из чащи, как волшебный единорог, одинокая и чудесная мысль, взглянет на тебя и сразу забудет, а ты ее потом помнишь до скончания века.

Из одной такой мысли и родилась у Босха картина о семи смертных грехах. А мысль была грустной и истинной. Вот она:

Никто не смеется в моих снах.

Как-то ночью, пока я, отдыхая от живописания, при свете свечи заканчивал работу над рамкой иконы — она была деревянной, черной, с красной полосой, — я вдруг услышал, что у меня за спиной что-то происходит. Я оглянулся и испугался. В дверях стояла белая королева. Рот ее напоминал персик с ягодой земляники внутри вместо косточки, а глаза были так прекрасны, словно она взяла их взаймы. Свой аромат она уже устремила в мою сторону, но ее быстрый слух ловил нечто бескрайне далекое. Именно поэтому, по этой ее раздвоенности, я понял, что она больна.

В этот миг она подошла ко мне и поцеловала, наполнив сладкой слюной всю мою фальшивую улыбку.

— Я хочу, чтобы ты овладел мной, — сказала она и отбросила в сторону свой пояс.

Я остолбенел:

— Но не здесь, не перед иконой.

— Неужели ты думаешь, что у меня не наберется сколько угодно таких, как ты? Я пришла именно из-за иконы, а не из-за тебя, оборванец несчастный. Я хочу смотреться в волшебное зеркало, пока мы будем ласкать друг друга-

Тут я шепнул ей такое, от чего ее рот остался открытым.

— Как так? Разве эта икона не волшебная? — воскликнула она.

— Нет, пока я ее не закончу и не освящу в церкви.

Тут светловолосая королева рухнула на пол и расплакалась.

— Я обманула тебя, — сказала она сквозь слезы, которые заполняли ее рот и делали соленым язык, тот самый язык, похожий на землянику. — Ничего мне не надо, — добавила она, — я больна, больна от любви, я хочу исцелиться.

— Знаю, — ответил я, и это было правдой. А мое желание стало еще более страстным. Я чувствовал, что женщины наслаждаются любовью гораздо меньше, чем обычно считается. И если они попытаются оценить наслаждение, получаемое ими от любви, по десятибалльной системе, как это делается на экзаменах в школе, то все, что ниже шести, не стоит даже упоминания. Такие ощущения не получают проходного балла. Пятерка для женщины просто болезнь. И если все сложить, так оно и выходит. Все, что получили, потеряют, а то, что потеряют, никогда больше не получат… Так я думал.