Джулиан Барнс - Пульс Страница 6

— Тогда он завязал?

— Нет. Сказал, на такой стадии уже бессмысленно — и не стал отказывать себе в удовольствии. Помню, как мы в последний раз навещали его в больнице. Сидит в кровати, смотрит крикет, а под рукой — здоровенная пепельница с окурками.

— В больнице разрешалось курить?

— Он лежал в отдельной палате. Причем в частной клинике. Это было несколько лет назад. Заплатил — и делай что хочешь. Такая вот политика.

— К чему ты нам про него рассказываешь?

— Уже не помню. Вы меня сбили.

— Про самообман.

— Точно — про самообман.

— Я-то считаю, что в его случае все было как раз наоборот: он, похоже, прекрасно знал, что делает. Наверное, решил, что оно того стоит.

— Вот я и говорю: самообман.

— Стало быть, кандидат в президенты просто обязан пройти курс молодого курильщика.

— Я абсолютно уверен, что Обама их всех сделает. Ваш образцовый американец.

— Согласен. На шестьдесят процентов.

— Да ты либерал — со всем согласен на шестьдесят процентов.

— Не уверен, что соглашусь.

— Видите, он только на шестьдесят процентов уверен, что уверен только на шестьдесят процентов.

— Кстати, насчет Рейгана вы заблуждаетесь.

— Он не рекламировал «Честерфилд»?

— Нет, он не умирал от рака легких.

— Я этого и не говорил.

— Разве нет?

— Конечно нет: у него была болезнь Альцгеймера.

— По статистике, курильщики намного меньше подвержены болезни Альцгеймера, чем некурящие.

— По той простой причине, что курильщики не доживают до Альцгеймера.

— Новое бразильское предупреждение: «Этот сорт сигарет способствует профилактике болезни Альцгеймера».

— На прошлой неделе мы полистали «Нью-Йорк таймс». В самолете взяли. Там была статья о продолжительности жизни; в ней говорилось, во что обходятся правительству, точнее, государству различные факторы, ведущие к смертельному исходу. А статистика, которую изучал Макмиллан, когда была опубликована?

— Году в пятьдесят пятом, пятьдесят шестом.

— Ну, сейчас это фуфло. Вероятно, и тогда было фуфло. Курильщик, скорее всего, умрет в районе семидесяти пяти. Тучный — в районе восьмидесяти. А здоровый, некурящий, стройный доживет, очевидно, лет до восьмидесяти четырех.

— И чтобы это просчитать, понадобилось целое исследование?

— Нет, исследование понадобилось для другого: чтобы просчитать расходы на здравоохранение. В том-то и штука. Курильщики — самая низкозатратная статья. Потом идут толстяки. А здоровые, стройные, некурящие создают главную брешь в государственном бюджете.

— Потрясающе. Из всего, что сказано за сегодняшний вечер, это самое существенное.

— За исключением того, что баранина тает во рту.

— Курильщиков все проклинают, разводят их на акцизные сборы, заставляют мокнуть под дождем — и никто не заикается, какая от них польза государственному бюджету.

— Ненавижу двуличие.

— Между прочим, курильщики намного симпатичнее некурящих.

— Хотя провоцируют у некурящих рак.

— По-моему, теория пассивного курения не имеет под собой медицинского обоснования.

— Согласен. Хотя я не медик. Ты, кстати, тоже.

— По-моему, это скорее метафора. Типа, твой дым нарушает мое личное пространство.

— Метафора внешней политики США. Мы снова вернулись к Ираку?

— Нет, я к тому, что мне по большому счету всегда казалось, что в эпоху повального курения некурящие были симпатичнее. Теперь наоборот.

— Притесняемое меньшинство всегда симпатичнее? Джоанна это имеет в виду?

— Я хочу сказать, что у курильщиков существует некая солидарность. Если подойти к прохожему на улице у паба или ресторана и стрельнуть сигаретку — всегда дадут.

— Я думал, ты не куришь.

— Правильно, но если бы курила, могла бы стрельнуть.

— Отмечаю запоздалый переход к сослагательному наклонению.

— Говорю же: все курильщики врут.

— Останемся наедине — я с тобой разберусь.

— Над чем смеется Дик?

— Яйца-протезы. Любопытная мысль. Или фраза. Применима к чему угодно, от французской внешней политики до Хилари Клинтон.

— Дик.

— Простите, я старомодный человек.

— Ты старомодный ребенок.

— А когда я вырасту, ты позволишь мне курить, мамочка?

— Все эти разговоры про политиков с яйцами. Они яйца выеденного не стоят.

— Один — ноль.

— А знаешь, меня удивляет, что этот ваш знакомый не сказал своему онкологу или хирургу: «А можно, у меня будет другой рак, чтобы не оттяпывать яйца?»

— Ну нет. Он мог выбрать любой из предложенных методов лечения. Но выбрал самый радикальный.

— Это уж точно. Никаких шестидесяти процентов.

— Как можно сделать что-либо с двумя яйцами на шестьдесят процентов?

— Шестьдесят процентов — это в переносном смысле.

— Как это?

— В такой поздний час все будет в переносном смысле.

— На этой ноте попрошу вызвать нам такси — в прямом смысле.

— Помните, какое бывает самочувствие наутро после укуренного вечера? Табачное похмелье?

— Считай, каждое утро. Горло. Сухость в носу. Грудь.

— Не путать с одновременным алкогольным похмельем.

— Бухло развезло, дымок помог.

— Как-как?

— Курение сужает кровеносные сосуды. Поэтому с утра невозможно толком сходить по-большому.

— Кто бы мог подумать.

— Дело в том, что ты говоришь, не будучи медиком.

— Мы вернулись к тому, с чего начали?

— То есть?

— Вывернутые полиэтиленовые пакеты и…

— Дик, немедленно уходим.

Но никто не ушел. Мы остались, продолжили разговор и решили, что Обама победит Маккейна, что консерваторов только на определенном этапе нельзя отличить от лейбористов, что «Аль-Каеда» не преминет совершить теракт на Олимпийских играх две тысячи двенадцатого, что лондонцы очень скоро начнут тосковать по автобусам гармошкой, что через несколько десятилетий вдоль Адрианова вала, как при римлянах, опять зазеленеют виноградники и что, по всей видимости, пока крутится наша планета, на ней не переведутся курильщики — счастливые, чертяки.

Переспать с Джоном Апдайком

— Кажется, мы не оплошали, — сказала Джейн, поглаживая сумочку; двери поезда закрылись с глухим пневматическим стуком.

В полупустом вагоне было тепло и душно.

Алиса знала, что ее дело — нахваливать.

— Ты сегодня была в ударе.

— В кои-то веки поселили в приличной гостинице. Это всегда придает куражу.

— Твой рассказ про Грэма Грина произвел фурор.

— Беспроигрышный вариант, — отозвалась Джейн с ноткой самодовольства.

— Давно хотела спросить: неужели это правда?

— Знаешь, я уже не беру в голову. Отрабатываю номер — и все.

Когда же они познакомились? Сразу и не сообразишь. Лет, наверное, сорок назад, во время череды похожих как две капли воды фуршетов с неизменным белым вином, неизменным истерическим гомоном и неизменными речами издателей. По всей видимости, это произошло на какой-то тусовке ПЕН-клуба или на презентации по случаю выдвижения их обеих на одну и ту же литературную премию. А может, дело было в ту долгую, пьяную летнюю пору, когда Алиса закрутила интрижку с литагентом Джейн; цель этого поступка давно выпала из памяти, а оправданий и прежде не имелось.

— В каком-то смысле даже лучше, что слава у нас не такая громкая.

— Чем же это лучше? — Джейн изобразила замешательство, граничащее с возмущением, как будто придерживалась совершенного иного мнения.

— Ну, публика бы валом валила. Требовала бы новых и новых случаев из жизни. А мы пробавляемся старыми запасами.

— На самом деле публика и так валом валит. Хотя и не столь настойчиво, как… на знаменитостей. А вообще у меня такое чувство, что людям даже приятно услышать знакомые истории. У нас ведь не литературные чтения, а комедия положений. Главное — вовремя вставить хлесткую реплику.

— Например, про Грэма Грина.

— Смею надеяться, Алиса, это нечто большее, чем… хлесткая реплика.

— Не сердись, душа моя. Тебе не идет.

На лице подруги Алиса заметила капельки пота. Той пришлось нелегко: из такси на перрон, с перрона в вагон. Почему, интересно, тучные женщины обожают цветастые ткани? В одежде, как считала Алиса, эпатаж ни к чему, по крайней мере, когда перейден определенный возрастной рубеж.

В пору их знакомства обе только-только вышли замуж и начали печататься. Они подкидывали друг дружке своих детей, подставляли плечо во время разводов, и каждая рекомендовала знакомым книги, написанные другой. Каждая слегка кривила душой, нахваливая произведения подруги, но ведь обеим порой случалось нахваливать и произведения черт-те каких авторов, так что ничего зазорного в этом не было. Джейн слегка поеживалась, когда Алиса называла себя не писательницей, а беллетристкой, и усматривала в ее книгах некоторую претенциозность; Алиса, в свою очередь, считала произведения Джейн рыхловатыми, подчас излишне автобиографичными. Обе — сверх ожиданий — добились успеха, но, оглядываясь назад, полагали, что заслуживали большего. Роман Алисы «Карибский ликер» собирался экранизировать сам Майк Николс, но впоследствии у него изменились планы; тогда за дело взялся какой-то провинциальный телевизионщик, который до неприличия выпятил интимные сцены. Конечно, Алиса этого вслух не произносила; она лишь с полуулыбкой повторяла, что экранизация «пренебрегла недосказанностями текста» — такая формулировка многих ставила в тупик. Что касается Джейн, ее роману «Путь наслаждений» прочили Букеровскую премию; она грохнула уйму денег на вечернее платье, отрепетировала перед Алисой свою речь — и проиграла какому-то хлыщу из Австралии.