Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово Страница 6

Затем в середине страницы снова тремя колонками шел еще и такой текст, обрамленный толстыми черными линиями:

ПОЛИЦИЯ ПРОСИТ О ПОМОЩИ

Кто после 15.30 7 января видел в аэропорту Рейн-Майн, или на автостраде, или где-то еще Оливера Мансфельда (22 года, фигура стройная, рост 178, лицо узкое, сильно загорелое, глаза карие, волосы густые каштановые, стрижка очень короткая)? В последний раз погибший был одет в спортивную куртку из верблюжьей шерсти, в толстый синий свитер с высоким воротником, серые узкие брюки и грубые зимние ботинки на меху.

Кто после 15.30 7 января видел белую машину марки «Ягуар-500» с сиденьями из черной свиной кожи? Тип машины — кабриолет с черной крышей, которая, возможно, была откинута назад? Скорее всего Оливер Мансфельд сидел за рулем, а рядом с ним — мальчик с наружностью иностранца. Номер машины 43131 (таможенный номерной знак для иностранных машин!).

Кто может сообщить что-либо о содержании телефонного разговора, который Оливер Мансфельд вел из «Голубого бара» аэропорта Рейн-Майн 7 января 1962 года между 15.30 и 15.45 по телефонному аппарату, стоявшему на стойке бара? Некоторые признаки говорят о том, что он говорил с женщиной. Называл ли Оливер Мансфельд ее фамилию или имя? Во время этого разговора в баре было много посетителей.

Информацию, способную помочь следствию, принимают все учреждения полиции и в первую очередь 1 отдел управления полиции Франкфурта по телефону 236531. По желанию заявителей гарантируется анонимность.

Альберт Лазарус опустил газету и уставился на снежную круговерть над вокзальной площадью. Он долго раздумывал — как человек, добросовестно взвешивающий все «за» и «против» перед принятием ответственейшего решения, поскольку знал, что от того, как он теперь поступит, может зависеть страшно много для тех участников драмы, что еще живы. В конце концов он, с трудом передвигая ноги, потащился к длинному ряду телефонных будок в вокзальном зале, вошел в одну из них и набрал номер, стоявший в газете.

Два раза прогудел гудок, после чего мужской голос произнес монотонно:

— Управление полиции. Первый отдел. Комиссар Вильмс.

— С вами говорит… — Лазарусу пришлось откашляться. Его голос был совершенно хриплым. Горло было заложено. — С вами говорит Альберт Лазарус — И он назвал свою профессию и издательство, в котором работал. — Я сейчас только что вернулся из командировки и прочел о смерти Оливера Мансфельда.

В голосе на другом конце провода появилась заинтересованность:

— Так. И дальше?

— Перед Рождеством мое издательство получило машинописную рукопись одного романа. Отправитель и автор некий Оливер Мансфельд.

— Откуда это вам известно?

— Это написано на титульном листе.

— Но это не значит, что это правда.

— Это правда, господин комиссар. Я прочел рукопись в дороге. Действие романа происходит в Таунусе в интернате профессора Флориана. Интернат расположен недалеко от Фридхайма.

Голос на другом конце провода теперь звучал так, словно у говорившего перехватило дыхание:

— Автор называет подлинные имена?

— Да. Причем абсолютно везде. Об этом он говорит в предисловии. Действие начинается в сентябре 1960 года, и затем Мансфельд рассказывает о том, что происходило за период почти что до Рождества 1961 года. Рукопись не закончена. Однако я думаю…

— Управление в пяти минутах ходьбы от вокзала. Не будете ли вы любезны прямо сейчас же зайти к нам, господин Лазарус?

— Именно это я и собирался сделать.

— Идите не в старое здание у сквера Фридриха Эберта, а в новое на Майнцер Ландштрассе. Четвертый этаж налево по коридору. Отдел по расследованию убийств. Я жду вас.

— Иду прямо сейчас.

— Большое спасибо.

Альберт Лазарус повесил трубку и вышел из кабинки автомата. Он вышел из вокзала и вступил в снежную пургу, которая его почти ослепила. Уже минуту спустя снег стал смерзаться в маленькие комочки на его моржовых усах, на его длинных волосах, на его кустистых русо-седых бровях. Автомобили у обочин безуспешно пытались выбраться из исполинских снежных заносов. Бешено и бессмысленно вращались шины. Воняло жженой резиной. С воющей сиреной и включенными фарами промчалась патрульная полицейская машина.

Переходя улицу Постштрассе, чтобы затем свернуть на Оттоштрассе, Альберт Лазарус, безвестный человек со всемирно известным идеалом для подражания, попал в толпу раздраженных, злых людей, высаживавшихся из трамвая, застрявшего перед замерзшей стрелкой. Испытывая головокружение и волнуясь, в поту и одновременно в ознобе, Лазарус наталкивался на мужчин и женщин, которые ругались ему вслед.

Он ничего не слышал. Он обеими руками прижимал к своей широкой груди чемоданчик, как бы желая его защитить. Он нес его сквозь белый снежный ад осторожно, неуверенными шагами старого простатика (каковым он не был), он, Альберт Лазарус, в незначительной жизни которого не случалось ничего важного — не случалось до этого часа.

Здесь мы теряем его из виду за мельканием снежных хлопьев, среди воя вращающихся колес, одного из миллионов, согбенного все свои пятьдесят восемь лет человека, который в старомодном чемоданчике несет как драгоценное сокровище рукопись на 743 машинописных листах. Эта рукопись должна помочь раскрыть преступление, решить загадку, хотя в ней всего лишь история любви, которая не закончена и теперь уже никогда не будет дописана до конца. История эта началась год и три месяца тому назад прекрасным осенним днем, а если совсем точно — четвертого сентября года тысяча девятьсот шестидесятого.

Первая глава

Рукопись

1

Прямо не знаешь: смеяться или плакать, но всякий раз, когда я возвращаюсь в Германию, начинается один и тот же спектакль. И так уже семь лет подряд. Неужто за все это время господа из таможни так и не усвоили, что человек, который значится в розыске и подлежит немедленному аресту, — не я, а мой чертов папаша. Он, а не я.

Подумать только, сколько раз за эти семь лет я летал туда-сюда: из Люксембурга в Германию и обратно! Но ничего не попишешь: каждый раз все повторяется по новой. Вот и теперь 4 сентября 1960 года опять то же самое. Так, наверно, и будет — до тех пор, пока все это дело не предастся забвению и моего предка снова не пустят в страну. Конечно, дико, что по истечении срока давности такая подлянка перестает быть наказуемой. Прошел срок, и все взятки гладки. А что вы хотите? Неумышленное убийство не наказуемо уже спустя пять лет. Законы у нас — просто блеск!

Итак, как сказано, и на сей раз все, как обычно. Только разве что над аэродромом нам пришлось покружить чуть поменьше, чем всегда. Перед нами заходят на посадку две машины. Тэдди раз за разом выписывает левые виражи. Тэдди Бенке — личный пилот моего предка. В войну он летал на бомбардировщиках. Теперь пилотирует «Чессну» и «Бонанзу». С тех пор как моему господину папаше стало нельзя появляться в Германии, он приобрел пару самолетов. На обеих сторонах фюзеляжа «Бонанзы» мой предок повелел намалевать громадными буквами «Мансфельд». Красным по серебряному.

Такое вообще типично для него. Он настоящий нувориш. По сравнению с ним Тэдди — представитель высшей английской аристократии. Но Тэдди не умеет ничего другого, кроме как играть в гольф, теннис и водить самолеты. Гольфом и теннисом сыт не будешь. Вот и приходится Тэдди летать. В войну он делал это для любимого отечества, а теперь — для грязного мошенника. Не думаю, чтобы Тэдди работал на моего предка с радостью. У Тэдди всегда одинаково бесстрастный poker-face[6], он никогда не выражает своих чувств, но иногда это все-таки заметно.

Мы садимся. Тэдди подруливает летающую тачку к зданию аэропорта.

— Если вы не возражаете, господин Оливер, то я бы хотел сразу полететь обратно.

— Это означает, что вам не хочется проходить со мной паспортный контроль и подвергаться шмону?

— Я этого не говорил, господин Оливер.

— Но подумали. Вы полагаете, я пошел бы через контроль, если б мог этого избежать?

Он смотрит на меня, делает the old poker-face и молчит как рыба.

— Such is life[7], — говорю я, беру свою коричневую большую дорожную сумку и выбираюсь из кабины.

Он выпрыгивает вслед за мной и не очень членораздельно бубнит:

— Мне еще нужно зайти к диспетчерам.

— Sail well, dear fellow of mine[8], — говорю я.

У меня есть пунктик: люблю вставлять английские словечки. Это у меня из последнего интерната. Надеюсь, скоро пройдет. Интересно, какая дурь у тех в горах, в таунусском интернате. Что-нибудь обязательно есть, как у всех. Это не страшно. Потом проходит. Nothing serious[9].

— Вы не сердитесь за то, что я не буду вас провожать, а только дождусь вашего отъезда и полечу?